Шрифт:
Он падает на колени, словно ноги больше не держат его.
— Окрести меня, брат Тициан, так как полоскание, которым меня удостоили в детстве, уже ничего для меня не значит. Окрести меня, хоть грязной водой из этого колодца: моей веры хватит, чтобы очистить ее.
Я оглядываюсь по сторонам: все замерли с открытыми ртами, кроме брата Витторио, грустно качающего головой. В этом месте, куда меня занесло совершенно случайно, я сделал уже достаточно. Лучше не рисковать, не совершать слишком пошлых поступков.
— Ты и сам вполне можешь окрестить себя, брат Адальберто. Именно ты должен стать свидетелем собственного обращения.
Какое-то мгновение он восторженно смотрит на меня,
Все свершилось до обидного пошло.
ГЛАВА 21
Феррара, 4 февраля 1547 года
Подпольный склад книжного магазина Ускве находится под землей. Единственный способ попасть туда — пролезть через люк, меньше локтя в диаметре, спрятанный между половых досок. Потом надо спускаться по лестнице, пока не окажешься в помещении, напоминающем и погреб, и столовую. Но в комнате сухо: семейство Ускве тщательно продумало, как избежать того, чтобы хранящиеся там книги, самые неудобные и опасные, не пожрала сырость. Люки на входе и на выходе обеспечивают циркуляцию воздуха, так что я не смог сдержать дрожи — там гораздо холоднее, чем на поверхности.
Наш книгопечатник с фонарем показывает дорогу, пока мы не доходим до стопки книг, сложенных по всем правилам типографского искусства.
— Это здесь, господа. Тысяча экземпляров уже готова к отправке. Остальные будут напечатаны меньше чем через месяц.
Микеш показывает на половину пачки:
— Через несколько дней придут мои люди, чтобы забрать пять сотен экземпляров и переправить их на побережье. Остальные я возьму прямо сейчас и отвезу их с собой в Милан. Мы рассчитаемся еще до Пасхи.
Ускве прерывает его:
— Оставьте и мне сотню. Мне кажется, я смогу продать их здесь.
Свет лампы подчеркивает классическую средиземноморскую правильность его лица.
— Значит, вы вычтете это из моей доли. Повозка — на улице, можете начать грузить их прямо сейчас.
Мы возвращаемся в элегантно обставленную контору одного из крупнейших еврейских печатников Феррары. Шесть печатных прессов, дюжина страшно занятых рабочих, я зачарованно наблюдаю за синхронным ритмом их движений: заполнить печатную матрицу, закрасить ее чернилами, закрепить бумагу на станке, а потом опустить пресс и плотно прижать его, чтобы буквы отпечатались на бумаге. Немного погодя они уже вновь набирают страницы: одну за другой вставляют буквы в рамку, выуживая их из больших коробок, одним глазом наблюдая за манускриптом, а вторым — за кусочками свинца.
В конце цепи — переплетчики, вооружившиеся иголкой, ниткой и рыбным клеем, чтобы придать книгам их окончательный вид.
Микеш подходит ко мне с самым равнодушным видом. Он понижает голос:
— Ускве и его компаньоны публикуют исключительно сочинения по иудаизму. Но для «Благодеяния» было сделано исключение.
Я ухмыляюсь:
— Взаимные одолжения в большой семье…
— Да. И возможно, предчувствие выгодной сделки.
Ускве спрашивает что-то по-испански.
— Да. Можете продолжать работу. Мой брат, Бернардо, там, на улице, я думаю, он позаботится о безопасности груза.
Печатник явно смущен:
— Вот еще какая штука, дон Жуан… — Один взгляд Мигеша убеждает его, что можно говорить в моем присутствии. — Недавно ко мне обратились с очень странным заказом. Со двора. Прислать один экземпляр «Благодеяния Христа».
Мы в недоумении переглядываемся, и опять говорит Микеш:
— Герцогиня?
— Нет. Принцесса Рената, француженка.
Она интересуется теологией.Кьявенна. Швейцария.
Два года назад.
Камилло Ренато и его кружок ссыльных. Я привез ему книги из партии Перны, когда впервые приехал в Италию.
Камилло Ренато, он же Лизиа Филено, он же Паоло Риччи. Сицилианец, писатель, доморощенный реформатор-любитель, верящий в предопределение, отрицающий церковные таинства, скандально прославившийся перед всеми и каждым, отметив Последнюю Вечерю торжественным банкетом. Когда я познакомился с ним, он играл роль хозяина, приютив Лелио Социни и других просвещенных ссыльных. Я пробыл там совсем недолго, но вполне достаточно, чтобы узнать, что он объехал всю Европу: в Страсбурге он имел дело с Капитоном, а в Болонье столкнулся с инквизицией. Приговоренный в Ферраре к пожизненному заключению за ересь, он умудрился бежать не без помощи одной благородной придворной дамы. Принцессы Ренаты. Его благодарность была так безгранична, что он принял имя своей спасительницы.
Я оборачиваюсь к Ускве:
— Надо доставить ей книгу сегодня же.
Книгу я вынимаю из сумки, а перо и чернила нахожу на столе Ускве. Пишу на первой странице:
Ни одно хорошее произведение или доброе дело не идет ни в какое сравнение с благодеянием Христа, совершенным ради всего человечества. Лишь Избавление от грехов, полученное от самого Спасителя, и Его безмерный дар веры отмечают души избранных. Повторное рождение объединит истинно верующих во Христа.
С надеждой на встречу с дамой, так много сделавшей для нашего общего друга.
Оба еврея в ужасе смотрят на меня.
Я вручаю книгу Ускве:
— Вот этот экземпляр.
Реплика Микешу:
— Пусть он обязательно сделает это.
Тот откровенно веселится:
— С тех пор как ты отрастил эту бороду, ты ведешь себя очень странно.
— А ведь ты сам учил меня заводить высокопоставленных друзей.
Он качает головой и прощается с печатником по-испански. На улице ждут Бернардо и Дуарте — коробки с книгами погружены и закреплены ремнями.
Жуан обнимает меня за плечи:
— Hasta luego, amigo. [82] Увидимся весной.
— Передавай от меня привет крошке Перне.
Кивок двум его спутникам, и повозка трогается.
ГЛАВА 22
Венеция, 11 февраля 1547 года
Девушка рассказала, что клиент был смуглым, довольно высоким, с вытатуированной сиреной на плече.
Девушка рассказала и то, что он непрерывно играл в кости: один кубик постоянно был у него в руке, потому что он обожает азартные игры, а чем чаще он прикасается к костям, тем ласковее с ним обходится фортуна.
82
До свидания, друг (исп).
Девушка плакала. Потому что такие порезы, зарубцевавшись, оставляют длинные белые шрамы, которые в морозные дни краснеют и кажутся признаками болезни.
Хотя все и произошло четыре дня назад, она плакала, рассказывая мне об этом, потому что теперь ее лицо изуродовано навсегда.
Глаза Деметры были ледяными. В них можно было прочесть осуждение, даже обвинение: меня здесь не было, а она одна была не в силах что-то изменить. Юный Марко мог тоже получить удар ножом, но какая от этого была бы польза?