Шрифт:
За следующим столом четверо юных отпрысков из корпорации фармацевтов тщательно дожевывают все, что осталось от жаренной на вертеле свиньи, бросая весьма выразительные взгляды на девушек, сидящих в глубине зала.
Скрытая толпой, за столом у стены пылко перешептывается парочка: мужчина и женщина.
Я подхожу к донне Деметре, стоящей за стойкой.
— Кто эти двое, сидящие в углу? Никто не приходит в бордель с любовницей…
Она пристально смотрит на них и кивает.
— Приходит, если она чужая жена. Это Катерина Тривизано, жена Пьера Франческо Строцци.
— Строцци?
— Вот именно. А с ней лучший друг ее мужа, подожди… Донцеллини, да, Джироламо Донцеллини. Он бежал из Рима вместе со своим братом и Строцци, потому что там их преследовали. Он человек ученый, переводит с древнегреческого, как мне говорили.
— А ты знаешь, за что их преследовали?
Донна Деметра прищуривает свои яркие глаза:
— Нет, но в Риме, кажется, сейчас не найдут другого способа занять свободное время.
Я смеюсь и запоминаю имя. Круг интеллектуалов, образованных людей, противников Рима, которых стоит прибрать к рукам.
Немного подальше три незнакомца откровенно наслаждаются видом веселой компании, собравшейся вокруг Перны.
Донна Деметра опережает меня:
— Никогда не встречала их прежде. По одежде скажу, что это иностранцы.
Беру бутылки и стакан и приближаюсь к столу отщепенцев, выслушав до этого отрывок болтовни Перны:
— …Флоренция, да, без сомнения, Флоренция, мой господин, я напишу об этом, если захотите, это прекраснейший город мира!
Элегантная одежда, дорогие ткани и утонченный покрой, черты лица, без сомнения, средиземноморского типа: черные волосы длиннее, чем обычно, перевязанные сзади у шеи черными кожаными ленточками. Очень изящные бородки, начинающиеся у ушей и заканчивающиеся ярко выраженным острым кончиком.
Я обращаюсь к ним на латыни:
— Salve, [75] господа, я Людвиг Шалидекер, владелец заведения.
Легкий кивок.
— К сожалению, моя латынь не идет ни в какое сравнение ни с португальским, ни с фламандским.
75
Будьте здоровы! (лат.)
— Тогда мы можем общаться на языке Антверпена, если пожелаете. Надеюсь, вы оценили ужин, приготовленный для вас в «Карателло» сегодня вечером.
Один из них немного удивлен:
— Меня зовут Жуан Микеш, я родился в Португалии, но принял фламандское подданство. — Он указывает на юношу справа. — Мой брат, Бернардо. А это Дуарте Гомеш, агент моей семьи в Венеции.
Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу благосостояния этого человека, массивное золотое кольцо в левом ухе моментально бы их развеяло. Чуть старше тридцати, пронзительно черные глаза и приятные запахи кожи, специй и моря, перемешанные все вместе.
— Хотите выпить со мной?
— Буду просто счастлив выпить за здоровье того, кто предложил нам столь роскошный стол. Если вы удостоите нас чести своим присутствием… — Изящным жестом
он указывает мне на стул.Я сажусь:
— Вообще-то знаете, господа, сегодня один мой старый враг наконец-то протянул ноги. Мечтаю отметить столь знаменательное событие.
Вся троица обменивается недоверчивыми взглядами, словно может общаться мысленно, но говорит за всех всегда один и тот же:
— Тогда расскажите нам, если вам угодно, кем был этот человек, вызвавший у вас столь лютую ненависть.
— Всего лишь старым августинским священником, немцем, как и я сам, который в молодости подло предал и меня, и тысячи других несчастных.
Португалец любезно улыбается. Превосходные белоснежные зубы.
— Тогда позвольте мне выпить за мучительную смерть всех предателей, которых, как ни прискорбно, так много в этом мире.
Бокалы наполнены.
— Вы давно в Венеции, господа?
— Мы приехали позавчера. Остановились у моей тетушки, которая здесь уже больше года.
— Торговцы?
Слово берет младший брат:
— А разве в Венецию приезжает кто-то еще? А вы, синьор, вы говорили, что вы немец?
— Да. Но достаточно долго вел дела в Антверпене, чтобы говорить на языке этих земель.
Микеш сияет:
— Прекрасный город. Но не такой, как этот… И без сомнения, не столь свободный.
Его улыбка непроницаема, как маска, но во фразе ощущается легкий болезненный намек.
Я снова наполняю стаканы. Мне не надо ничего говорить, я у себя дома.
— Вы знаете Антверпен?
— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.
— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.
— Правильно.
— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.
Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.
— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?
Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.
— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.
Он смеется от удовольствия:
— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. — Он поднимает бокал. — За удачное бегство.
— За новые земли.
Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.
— Куда подевались твои слушатели?
Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:
— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…
— Но, какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.
Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.
Донна Деметра подходит к нам:
— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?
Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами: