Рабочее созвездие

Я не разделяю восхищения многих хитрой узорчатой резью дерева, когда поздние мастера фигурностью наличников и прорезями ставен пытались выразить наивную мечту простого человека о пышности и богатстве. Точеные полукружия, арочные занавеси, луковки и розетки, что рассыпаны по многим окнам ныне здравствующих городских домов, — это уже подлинный провинциализм, игра в большой купеческий город. Но и здесь есть тонкое чувство меры, которое никогда не изменяет подлинным мастерам, и смотреть на старинные дома нужно пристально, придирчиво…

Итак, деревянный город жил в отдалении больших событий. Но постоянная борьба со стихиями, хозяйственные заботы шли, накладывая отпечаток на каждую деталь дома, двора. Многие имели огород, домашний скот, покос. Хозяину требовались сеновал, сарай, хлев, баня. Все это надо было по сотни раз в день, в дождь, вьюгу, метель посещать. Нужен был и погреб — голбец. И Урал, продолжая традицию Севера, строил такие крытые дворы, что и сейчас стоят среди каменных громадин.

Чаще всего они покрыты плоским камнем из местных каменоломен. Из плитняка сохранились кое-где и заборы. Но особенно интересна чисто уральская деталь — глухие ворота с козырьком, в калитке которых иногда попадается окошечко. Старожилы рассказывают, что раньше, когда через города и села Урала сторожко, хоронясь от людей, шли беглые каторжники, сердобольные хозяева ставили на полочку калитки кружку молока и каравай хлеба на ночь. Прибредет акатуйский бедолага, тишком подзакусит, не навлекая беды на хозяев, обсохнет под крышей ворот и дальше — в родную курскую или воронежскую мглу…

Так дерево служило уральцу. На стыке двух боров ставлен был город — Каштакского и Шершневского. И много строительного теса вывезли из лесов, наладив лесопилки и дегтярни, начиняя самовары лучиной и заготавливая поленницы дров на долгие зимы, мастеря телеги и скрипучие ветряки. Хлеботорговый захолустный город, даже воспрянув после открытия железной дороги в 1893 году, должен был в пояс кланяться лесу, ибо это по деревянным костям пролегли чугунные, а потом стальные рельсы, давшие Челябинску молодость и новую жизнь. Резкий, невиданный взлет, лихорадка роста особняков и заводов — все стояло на многострадальном дереве. Опалубка первых бетонных сводов, леса элеваторов и скотобоен, опоры заморского чуда — телеграфа… Да разве перечислишь, сколь многим мы обязаны мудрости предков, поставивших город возле сосновых раскидистых мачт!

Читаю книгу А. Н. Комаровского «Записки строителя». Генерал армии, заместитель министра обороны закладывал в годы войны металлургический завод. В редких колках березняка на взлобчике за Миасском рос в метельную зиму сорок первого года гигант качественной стали. Перекрытия цехов горячего производства сплачивали из досок. Таково старое, но надежное средство предков — дощато-гвоздевые балки, которые отвергнуты всеми современными нормами, но упорно стоят до сих пор на многих заводах военного времени… Каштакский бор и здесь сослужил добрую службу.

Мы, металлисты-строители, сейчас меняем десятки перекрытий старых деревянных зданий. Огнеупорный цех ЧМЗ, главный корпус сборки ЧТЗ, почти все цеха завода имени Орджоникидзе сменили обветшавшие крыши на новенькие, стальные. И каждый раз, подписывая проекты реконструкции, мы помним: дерево спасло нас в годы войны. Дерево заслуживает глубокой благодарности и уважения… Но в прошлом ли оно? Или, может, правы студенты-строители, что с иронией слушают читаемый им курс «Деревяшек», подтрунивая над врубками и гвоздевыми балками?

И тут я вспоминаю чудесную лакированную древесину арок финского дворца «Калевала», где проходило первое заседание Европейского совещания по безопасности. Клееная чудесная фактура древесины, узор природных линий и невероятная прочность — вот что такое дерево. И на Урале, в городе Соликамске, уже стоят такие же клееные арки пролетом выше семидесяти метров. Только дерево может выдержать там, где бессильны перед коррозией от солей металлы и бетон. Это не парадокс, это данные современной строительной науки…

Придет и к нам дерево в новом облике, когда рачительный хозяин использует и опилки, и хвою, и кору. А пока — пока мы инстинктивно украшаем интерьеры кинотеатров теплым, сучковатым тесом, восхищаемся выжженным узором на стенных досках ресторана «Русская изба», охотно составляем из кореньев фигурки зверей и птиц… Дерево рядом с нами. Оно входит в город невиданными раньше в этих краях липами и карагачами, вязами и рябиной. Многого усердия требует красивое дерево в городе. Русский лапчатый клен насчитывает десятки экземпляров. Дубов всего семь… Разве это не упрек жителям, любующимся под осень красками охряных тонов, но так мало еще заботящихся о редких и поистине вековых великанах зеленого царства?

Уважение к дереву — признак зрелости миллионного города. Не затаптывать корни лип, а закрывать их, как в Ленинграде, красивыми чугунными решетками. Не бездумно обрывать липовый цвет в июле, а поливать каждой семьей влаголюбивое доброе дерево в засуху. Будущее надо растить умело и нежно, хотя плоды его и достанутся потомкам, как яблоки, что выводят терпеливые местные садоводы. А ведь еще четверть века назад никто и помыслить не смел о них.

Так и я верю — будут в городе и дубовые аллеи.

Металл

Слово «металл» по таинственным законам этимологии точно рифмуется с названием «Урал». Такая же неразлучная рифма, как пресловутые «розы-морозы» или «кровь-любовь». Но в этой рифме, несмотря на ее привычность, заключен глубокий и нелегкий смысл.

Вот уже три века нерасторжимы с уральским пейзажем огненные сполохи домен и горьковатый запах угольного дыма, сначала томленого, древесного, потом каменного, потом коксового происхождения. Ради металла, что сыскали в начале XVIII века вогульские и мансийские знахари, люди губили смолистые леса, изгрызали каелками рудные горы. Стонали от тяжести сплавные барки на реках. Еще бы — половина мирового чугуна XVIII века творилась на Урале и шла по воде весной в Европу. Сокрушение шведской гордыни под грохот полтавских «единорогов», рывок английской промышленной революции, неудавшаяся мечта Наполеона о континентальной блокаде — во всем этом историки немалую роль отводят чугуну и крицам Урала.

А инженеры находят в уральской горно-заводской старине свои дивные редкости: в 1725 году выкован козырек знаменитой Невьянской башни. Это первая в мире полностью металлическая несущая конструкция. А в 1757 году безвестные умельцы из Кыштыма соорудили из тонкого кованого кричного железа невиданное ранее покрытие цеха молотов, поразительно используя прочность и форму сечения отдельных элементов. Даже сейчас, если сравним вес той конструкции, мы убедимся, что она легче современных сварных, сделанных на оснащенных заводах! А ведь до тех пор люди веками строили только в дереве перекрытия — в материале, совершенно отличном по свойствам. Под ударами кузнецов горновая древняя сварка давала луковки церквей, стропила заводских крыш и даже арки речных мостов. Всего на три года отстали уральцы от англичан, соорудив чугунный мост для Царского Села в 1782 году.

В XIX веке дешевая рабочая полукрепостная сила не заставляла заводчиков искать новой техники. Появилась и осталась втуне гениальная мысль Ползунова о паровой машине, в то время как хозяева сыто икали после балыка: «Была вода-матушка, вода и подюжит». Водяные машины не успевали за английскими уаттовскими, работающими на перегретом паре. Появились во Франции пудлинговые печи, заменили англичане уголь на кокс — скептически кривились демидовские наследники: «Чепуха, наш мужик допрежь машины вытянет». И зачадила машина уральского экспорта, даже на каторжном труде не выходил барыш, в трубу летели невьянские и белорецкие, златоустовские и кыштымские заводы. Буксовала металлургия вплоть до Октябрьской революции.