Рабочий день

Бреус открыл портфель и поставил на столик бутылку водки.

— Вот дело, — потер короткопалые руки второй и ухватил бутылку, боясь, чтобы она не упала от качки. — Скажи, а правда, что вы по две тыщи зарабатываете?

— Какое твое собачье дело, сколько они зарабатывают? — оборвал его рулевой, не поворачивая головы. — Зарабатывают, и правильно делают.

— А я ничо! — пожал плечами короткопалый. — За чо купил, за то продаю.

— Люди завидуют, и ты туда же. Возьми да сам заработай!

— Хм, да кто даст-то? Чужим можно, а своему — фиг с маслом! Свой семь часов отработал — и груши околачивай, не лезь, оставь чужому. Профсоюз, вишь, обо мне заботится, чтоб я здоровье свое сохранял. А у меня этого здоровья — куда девать, не знаю. Хоть штангу, что ли, купить — да где ее купишь? Одну водку привозят.

— А ты тоже поезжай в чужое место и работай по пятнадцать часов — кто тебе не дает? Дак запьешь ведь через неделю!

Микутскому стал почему-то неприятен этот короткопалый с резиновым животом, хоть он и был во многом прав. И Бреус стал неприятен. Он встал и вышел из рубки. И пока вылезал по лесенке, слышал, как быстро говорил Бреус:

— Слухи, как всегда, все преувеличивают ровно в три с половиной раза. С вашим начальством тут заработаешь, как же! Того-сего нет, денег платить никто не любит. Я, например, ни разу в жизни не встречал начальника, который бы просто так сказал мне: на, возьми деньги...

Все рассмеялись. Бреус еще что-то говорил, и опять смеялись. Но Микутский уже не слышал — он вышел и стал у борта на ветерке, опершись на жиденький веревочный леер. Чувствовал он себя прескверно. Хоть в воду бросайся, в самом деле, благо она тут, в полутора метрах под тобой, и вода теплая, подумал он еще с усмешкой. Вот, бывает, накатит иногда эта чертова меланхолия, хоть затыкай уши и закрывай глаза, чтоб ни одного человеческого лица не видать, не слышать ни одного голоса, — будто выворачивает наизнанку. А с чего? Обычная жизнь тебя окружает, и не все живут, как ты... Чего ж ты мучаешься?

А тут еще Бреус — вылез из рубки, наклонился рядом, выговаривая негромко, чтоб не слышно было в рубке:

— Чего сбрендил-то? Чего кому доказываешь? Мужики они простые.

— Не хочу, не желаю притворяться, — процедил Микутский. — Да, знаю, что простые — не золотые. Но они естественны в своей грубости, а ты — притворяешься. Трусишь, что ли?

— Что с тобой сегодня? — Бреус качнулся, посмотрел на Микутского, поправил очки. — Я не трушу, а ищу формы сближения, — говорил он немного замедленней, чем обычно.

— Формы сближения! — усмехнулся Микутский. — Помнишь, как-то ночью мы спорили? Ты говорил: нашему веку нужна своя культура?

— Н-ну и что?

— Да ничего. Если человек, который носит очки с пятью диоптриями, произносит много иностранных слов и у себя дома делает поползновения на интеллигентность, если этот человек сквернословит и лакает водку с целью подделаться под «простого» человека — я считаю, что это жалкое актерство,и больше ничего.

Бреус долго молчал, сопя. Во рту у него торчала обслюнявленная сигарета, которую он пытался раскурить, — курить он не умел.

— Д-давай не будем спорить, — наконец миролюбиво сказал он, положив руку на плечо Микутскому. — К-какая мы, к черту, интеллигенция в й-ее историческом, с-социальном и этическом понятиях? М-мы, старик, м-мастеровые умственного труда. П-поэтому нам так легко даются и иностранные термины, и родимая матерщина...

Так, вяло переругиваясь, они доплыли до Топорковского причала.

Катер ткнулся боком в бревенчатую стенку. Из рубки вылез длинный костлявый рулевой, взял Микутского за локоть, сказал:

— Ты не сердись на моего моториста. Он парень неплохой, но кой-чего ему не хватает.

Микутский виновато улыбнулся:

— Меня тоже извините.

— Нет, все нормально. Все путем! Держи пятака! — рулевой пожал ему руку.

Бреус с Микутским спрыгнули, обернулись, помахали руками и молча пошли по тропинке в поселок. Бреус впереди, Микутский — на два шага позади.

РАБОЧИЙ ДЕНЬ Рассказ

Прораб Правоторов, навалившись грудью на крыло МАЗа-самосвала, заполнял накладную за отработанную смену, а шофер Зайцев стоял рядом и ждал. Прораб не торопился. Заполнив лист и сложив его вчетверо, он положил его в карман и подмигнул Зайцеву. Шофер ждал, что будет.

— Как ты, Дима, смотришь на то, чтобы нам завтра совершить небольшой променад до Магульского? — спросил Правоторов.

Зайцев вскинул на прораба синие глаза и улыбнулся. Из-под верхней губы блеснула одинокая желтая коронка.

— Шутишь, Сергей Иванович?

— Отчего ж не пошутить! Впрочем, это не шутка.

— И говорить бесполезно — не пройдем. Дороги ж залило. — Голос у Зайцева был простуженный, хриплый, как у старика-курильщика.

— Давай, Дима, не будем крутить друг другу мозги. Я знаю, тебе ехать неохота, но — надо. — Правоторов посмотрел на Зайцева в упор светло-серыми глазами, которые минуту назад улыбались, а теперь были холодными.

— Не-е, бесполезно, — махнул рукой Зайцев.

— Твоя скромность, Дима, сейчас совсем не к месту, Уж ты-то пройдешь. Подтянешь гайки, смажешь, осмотришь машину...

Зайцев сел на подножку и задумался.

— Не могу, Сергей Иванович, дело у меня! — встрепенулся он.

— Что за дело?

— Да-а... — Зайцев помялся. — К теще надо съездить.

— Эка, тут дело горит, а ты — к теще!

— Поговори, Сергей Иванович, с ребятами в гараже, может, кто и согласится? Веришь — нет, не могу!

— Ну да, когда легко — я тебе накладные пиши, туфти, а когда тяжело — пускай дядя едет? — Правоторов переступил с ноги на ногу, поставил ногу на подножку. — Пойми, Дима, не поедем завтра — послезавтра еще хуже будет. А так бы выехали пораньше, еще и к теще успел бы, а?

— Это только так говорится. Дорогу я знаю.

— Я тоже знаю! — уже раздраженно сказал Правоторов.

Зайцев сидел, положив руки на колени, и рассматривал свои грязные сапоги, а Правоторов стоял над ним, засунув руки в карманы куртки, и упрямо ждал. Молчание затягивалось.

— Давай, Дима, выручай, — сказал Правоторов.

— А что везти-то?

— Цемент.

Зайцев сдвинул на глаза замасленную кепчонку и почесал в затылке. Безнадежно махнул рукой и сказал невесело: