Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Книга может читаться по-разному, но не однозначно. На первый взгляд она производит впечатление пестрого мозаичного ковра. Однако здесь имеются два плана. Это эссе можно, скорее, уподобить трубе калейдоскопа, где каждый новый поворот и каждый новый взгляд порождают множество и разнообразие фигур. Тем аспектом, той перспективой, которая собирает цветные фрагменты феноменального мира в единое целое как раз и является гештальт рабочего. А ключом к оптике Юнгера в целом является гештальт или «смена гештальта» [74] . Как говорится в объемном примечании в конце книги, понятия «гештальта», «типа», «тотальности» суть органические понятия. Они необходимы как инструменты, с чьей помощью можно наблюдать и описывать действительность.
74
В своем позднем эссе «Прогнозы»,
Важным подтверждением этих мыслей явилась фраза, прозвучавшая в одной из многих бесед, которые состоялись за время моих занятий «Рабочим»: «…Можно писать так, как есть — и без комментариев! Текст Юнгера прост — тем он и интересен. И не нужно создавать сложностей в переводе, чтобы читатель не подумал, будто с ним играют в прятки». Действительно, подробные маргиналии переводчика выглядели бы нелепо, были бы неким atopon. Так же неуместно было бы вчитывать в текст «политическую корректность» и сглаживать его там, где он не хочет быть гладким. Надо позволить юнгеровскому слову прозвучать во всей его полноте, оставив привычку слушать только себя.
В «Рабочем» и сопровождающих его эссе нет терминологии. В этом проявляется одна из специфических черт языка «Консервативной революции». Здесь термины и понятия уступают место образам и символам. Это не мешает языку Юнгера оставаться строгим, правда, не в смысле школьной философии. И работа над переводом этого языка ничуть не легче, чем поиск терминологических соответствий. Я попробую остановиться лишь на некоторых, наиболее значимых образцах.
Нет нужды говорить о том, что немецкое слово «Gestalt» является трудным для перевода, особенно в его философском употреблении (можно, скажем, вспомнить угловатые попытки передать гегелевский «Gestalt» как «формообраз»). Было бы весьма неверно утверждать, что это форма, которая отличается от содержания. «Образ» (нем. «Bild») также не годится, поскольку отсылает к чему-то наглядному или воображаемому (даже если речь идет о «первообразе»), тогда как «гештальт» для Юнгера есть, скорее, нечто такое, что таится за явлениями. «Фигуре» же в его языке отводится совершенно особое место, как нам показывает «Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо» (1938). В то же время такой перевод, как «гештальт», хотя и остается сначала непрозрачным, однако в процессе чтения «обрастает» смыслом [75] . При переводе следует иметь в виду, что юнгеровская «концепция гештальта» испытала определенное влияние культурфилософии Шпенглера, равно как и гештальт-психологии и «психологии целостности» [76] . Таким образом, здесь учитывается существующая переводческая традиция. Конечно, гештальт Юнгера имеет совершенно особые черты. Но не стоит пугаться вышеназванной параллели и отвергать ее вовсе (так делает, например, французский переводчик «Рабочего» Жюльен Эрвье, который также испытывает большие затруднения с этим термином. — См. «Замечания к переводу» в: Junger Е. Le travailleur. Paris, 1989). Разумеется, юнгеровский гештальт — не психологическое понятие. Однако здесь можно усмотреть единство хода мысли и интуиции, присутствующей в понимании зрения.
75
Ведь именно в этом состоит замысел «органических понятий».
76
В Лейпциге Юнгер слушал лекции Феликса Крюгера.
Что касается слова «Arbeiter» то, передавая его как «рабочий», я надеюсь охватить как можно больший спектр значений. Ведь сам «мир работы» носит тотальный характер. Рабочий не помещается в рамках экономического измерения, и в этом свете такие варианты, как «работник», «труженик», «трудящийся» оказываются весьма ограниченными. Отсюда понятна интенция французского переводчика, который избегает слова «l’ouvrir» и останавливается на «le travailleur».
Еще одним ключевым словом является слово «Haltung», поскольку занимает важное место в военной метафорике текста. В переводе «позиция» следует слышать не только «поведение», «настроение», «установка», но и «стать», «поза», «выправка».
Сам автор слышит слово очень широко. В том, как он говорит о «характере» и «типе» четко распознается греческое звучание этих слов. И так же удивительно, насколько чисто звучит немецкий глагол
«erkennen», нисколько не замутненный расхожим употреблением. Необходимо вслушаться, чтобы уловить здесь оттенки греческого «gignosko» и латинского «cognoscere», вплоть до древнееврейской интуиции, присутствующей в глаголе «познавать».Таких примеров много. И главная задача читателя заключается не в интерпретации представленных в книге текстов, этих очень интересных и ярких свидетельств эпохи интеллектуальной жизни Германии между двух войн. Они отпираются иным ключом, смысл которого можно выразить фразой: «смотри и слушай».
Публикуемые впервые на русском языке эссе наиболее ярко отражают тот период творчества Юнгера, который начинается созданием «Сердца искателя приключений» в первой редакции (1929) и завершается повестью «На мраморных утесах» (1939). «Рабочий», «Тотальная мобилизация» и «О боли» представляют собой единое смысловое целое и могут рассматриваться как части одного и того же большого плана: описать изменения в мире, проходящие под знаком технической революции. В конце 40-х годов Юнгер назвал эти три произведения своим «ветхим заветом». Послевоенная работа над «новым заветом» носит существенно иные черты; здесь делается попытка преодолеть черту нигилизма и обрести свободу в фигуре странника, идущего через лес. Однако новые прозрения и новые поиски не отменяют того, что было увидено прежде. Он однажды написал такую фразу: «…я не противоречу себе — это временной предрассудок. Скорее, я двигаюсь через различные слои истины, где высший подчиняет себе другие». Эта верность себе, своему авторству позволяет говорить о глубоком единстве всего творчества. Именно поэтому публикация трех ключевых эссе «раннего» Юнгера открывает путь для внимательного прочтения как послевоенных «размышлений о времени», так и «поздних» прогнозов, написанных за несколько лет до смерти.
Первое издание «Рабочего» вышло в 1932 г. в Гамбурге (Emst Junger. Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt. — Hamburg: Hanseatische Verlag-Anstalt, 1932. 300 S.). В противоположность «Тотальной мобилизации», это эссе не претерпело никаких серьезных редакционных изменений. О своих намерениях по пересмотру книги автор пишет в предисловии к публикации текста (1963 г.) в 6-м томе своего первого собрания сочинений. Текст переведен по штутгартскому изданию Клетт-Котга, содержащем переписку по поводу «Рабочего» (1978—80): Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt. — Stuttgart: Klett-Cotta, 1982 (Cotta’s Bibliothek der Moderne. 1). Тот же текст опубликован и в: Samtliche Werke. Bd8. Stuttgart, 1981. S. 9-317.
Ситуация с текстом «Тотальная мобилизация», вызвавшим в свое время большую реакцию в разных кругах читающей публики, обстоит очень сложно. Не только в филологическом, но и существенном плане. На протяжении ряда редакций текст претерпел настолько серьезные изменения, что в каком-то отношении оправданной кажется даже речь о том, что от целого сочинения осталось одно только броское название. Разницу между современными изданиями и окончательным вариантом можно сформулировать приблизительно так: в первых основной план организует понятие нации, ярко выделяется националистический подход, тогда как в последнем устраняется то, что было актуальным в политической ситуации того времени (см. публикуемое послесловие к тексту). Исходя из этого, лучше иметь в виду сразу обе перспективы, не отбрасывая ни одной из них. Впервые эссе было опубликовано в сборнике 1930 г.: Krieg und Krieger (hrsg. v. Emst Junger). — Berlin: Junker und Dunnhaupt, 1930. S. 10–30. Первое отдельное издание вышло в Берлине в 1931 г. Переведено по последнему изданию из: Samtliche Werke. Bd7. Stuttgart, 1980. S. 119–142.
Эссе «О боли» как и «Рабочий» было оставлено без существенных изменений. Впервые опубликовано в сборнике: Blatter und Steine. Hamburg: Hanseat. Verl.-Anst., 1934. Переведено по изданию: Samtliche Werke. Bd7. Stuttgart, 1980. S. 143–191.
Переводчик выражает свою искреннюю и глубокую благодарность всем тем, кто помогал ему своими советами и замечаниями в работе над книгой. По мере завершения перевода книга требовала все больших усилий, все большего внимания и многократного изменения перспективы. В конце концов, написанный и исправленный текст оказался полным недочетов и погрешностей против превосходного стиля автора. Однако переводчик попытался сформулировать и выполнить те основные требования, о которых было сказано выше. И потому хочется надеяться, что Эрнст Юнгер будет услышан на русском языке.
Москва,
сентябрь 2000 г.
Издательские данные