Рабочий

Лёха ходил на балет, видел балерин, и не сомневался, что художник в порыве страсти и любви к искусству изобразил балерину.

Но рабочая кость не позволяла нарисовать одетую балерину, в пачке и майке, как пловчиху через индийский океан.

Рабочие парни одетых женщин на спинках кресел в актовом зале не рисуют, словно сняли с глаз шоры.

Художник умудрился — нарисовал на балерине (а что — балерина, так Лёха нашел еще одно доказательство — поднятые красиво над головой тонкие руки) легкую прозрачную юбочку, похожую на ветер.

Лифчика на балерине нет, но маленькая, потому что балеринья, грудь смотрится не пошло, а вызывает легкую грусть, недоступность — так сосиська на витрине вызывает у голодного бродячего пса меланхолию.

Нарисованная девушка поразила Лёху, обрадовала, вызвала в нем бурю чувств, словно шел из шалмана и подрался с обезьянами.

Лёха крутанул головой, ударил себя ладонями по коленкам, будто искал на коленках балерину:

«Надо же! Во как! И в юбке, и в пуантах, и в короне, а совсем голая пляшет! Даже п…да видна!»

Лёха вдруг обнаружил себя в пустом колодце, со страхом поднял глаза: Сергей Никифорович молча с укором смотрел на него со сцены, будто сокол осуждает жирную мышь за воровство колосков с полей.

В зале подозрительная тишина — так тихо в цеху, когда отключают электричество.

Все в зале повернули головы к Лёхе, рассматривали с интересом: одни с осуждением, другие — с одобрением.

Лёха понял, что, когда разглядывал нарисованную красавицу балерину, то произнес громко: «Надо же! Во как! И в юбке, и в пуантах, и в короне, а совсем голая пляшет! Даже п…да видна!», поэтому в величайшем смущении опустил голову и тихо сказал:

— Во как!

В шалмане, во как

После трудового дня Лёха заглянул в шалман около платформы электрички на Новой.

Серёга, Колька и Митяй обещали подойти через час — у них дело — поехали в «Ашан» за дешевой водкой.

Лёха ждал, пил пиво средней цены и думал о том, что ручка у напильника треснула: либо новый напильник в хозчасти бери, либо эту ручку синей изолентой перемотать, как мумию.

— Как так? Вы думаете, что они не смогут, потому что — импотенты политические?

Вы, наверняка, знаете их подноготную? — к Лёхе подошел сильно выпивший мужчина в костюме, белой рубашке, галстуке в горошек и бордовых штиблетах, как у Элвиса Пресли на Том Свете.

Под мышкой у мужчины рыжий кожаный портфель (Лёха видел подобные портфели в старинных кино), в руках поднос, полусъеденный и полувыпитый, как пожилая невеста выпита другим.

— Опомнитесь! Как вы не примете новую реальность с Дягилевским балетом и Шопенгауэрским театром?

Срамота, помилуйте, братец, срамота! — мужчина смотрел в Лёху, разговаривал с ним, но, очевидно, принимал за другого, за своего приятеля спорщика из интеллигентной среды, где мужчины девушек по попке не похлопывают в рабочий полдень.

Лёха глядел на интеллигентов свысока: разве интеллигент отработает смену и даст стране железяку, нужную в быту и на производстве конфет?

Интеллигент пьет кровь из рабочего класса и трудового крестьянства, но пьет с умом, как пиявка, и называет своё кровопийство просвещением.

Интеллигент погрозил Лёхе пальцем, протер галстуком запотевшие, как окна в бане, очки:

— Ничего особенного о нём не знаю, словно у меня мозги вырвали с корнем.

Но как она решилась на подобное безрассудство, зачем потеряла родовые корни и поставила себя на одну ступень с узницей из склепа?

Проклятый олень с золотыми рогами — сколько еще чужих бед он поднимет на рога и затопчет копытами, величиной с дом?

Помяни моё слово, братец, всё сбудется, всё пойдет путём, но не тем путем, которым шел товарищ Ленин, а путем пойдет околоточным, таинственным, особым, выгодным подлецам и особым людям с экстренными надобностями.

Видел ли ты кабана в лесу, милейший?

— Кабана видел, секача! — Лёха влился в разговор мутной струей портвейна. — Кабан кабану рознь.

Кабана не только видел, но и подстрелил, как в очко попал.

Глистов много в кабане, мясо надо жарить долго на адском огне.

— Ха! Да не того ты кабана видел, голубчик, не того!

Я решительно не понимаю и спрашиваю своё сердце: похож ли настоящий рыцарь на кабана со свиным рылом?

Попрекни меня, пожури, милейший, но подругой мальчишки я никогда не стану, даже, если он тяготится любовью мужней жены.

Унижения, обиды, сила страсти и охлаждение чувств испытал я, когда упал в Терек.

Ненужная речка Терек — течет, бурлит, холодит, а толку в ней — ноль без палочки.

Вот Волга, матушка Волга, она — река от края и до края, во всю ширь, во всю осетровую глотку.

Пойду в бурлаки, выйду на Волгу, как гаркну:

«ОГОГОГО!»

Вороны от моего крика разлетятся в стороны, а чайки замертво упадут.

Никто не назовет мой крик преступлением, потому что я знаю основы основ, а планировка парков развивает склонность моего мышления к скульптурам.

Эстетически не оценивай меня, парень, не жури, потому что все эстеты — педерасты.

Знаешь ли ты, что предметная, непосредственно-изобразительная сторона является доминирующей по сравнению с художественной идеей, а все идеи — тьфу на них!

Срамота!

Не знаешь? И правильно, что не знаешь, от знаний индюки дохнут в полях.

Голодные индюки, а им много пищи нужно, чтобы разжирели, как американские индейцы или индейки.

Свет в очах померкнет, но индейка американская отдаст свою жирную лапу коммивояжёру или Рэмбе.

Предрекаю тебе встречу с Рэмбо, но и на Рэмбо плюй!

Рэмбо со своим кинжалом и индейским луком не помог бы ей и крысам, что живут в подвале, словно эмигранты из Африки.

Выхожу из лифта, а она уже стоит у дверей, словно березка белая выросла на придверном коврике.

Я бы прогнал её, но с удивлением заметил, что шубка у неё королевская, горностаевая (я видел эти шубки на картинах, да и то Короли не в шубках, а в позорных накидках, потому что денег на шубку не хватило).

Комета к земле летит, всю воду высосет комета, лишит человечество атмосферы и жизни, но не думал я в тот миг о комете, а размышлял: кто же купил ей эту шубку? за какие её заслуги наградил шубкой? и сколько денег в пересчёте на голодных детей и стариков Поволжья эта шубка стоит?

Но старики Поволжья — беззубые и кривые, а с ними дети с выпученными животами ушли из головы, когда я вспотел от волнения, потому что порядочные девушки в шубках не расхаживают, а, если и накидывают дорогую шубу, то на голое тело.