Рабочий

Лёха посмотрел на рюкзак, на туристические ботинки: рабочие, но и к туризму приспособлены — ни яд их не возьмет, ни гвоздь, ни кислота.

На необитаемом острове с туземками ботинки не нужны, но и не помешают — вдруг, тарантулы со змеями накинутся?

Руку под тростниковую юбку туземке, а в ногу змея жалит?

Нет, лучше в ботинках, как по горной местности на танке.

Необитаемый остров — прекрасно, на нем можно и год прожить без войны и без хлеба с корочкой.

Но кто тогда за станок встанет?

Без станка жизнь Лёхе не мила, и не нужны туземки, если они со щеткой-сметкой не справятся.

Подметают ли туземцы полы в хижинах?

Если подметают, то — зачем? Полы-то земляные, а землю с земли не снимают — смысла нет, как нет смысла в головомойках перед бурей.

Но, если не подметают, то грязь, мусор веками утрамбовываются, и нет интереса ходить, а особенно — падать после пьянки на замызганную землю, куда справляли нужду поколения туземцев.

Ладно бы — туземок, но туземцы, мужики — слишком уж подло, западло.

Пока Лёха на острове бананы кушает, и кокосовые орехи о головы туземок разбивает, к станку нового рабочего подведут, что недопустимо, как водка на Люберецком конном дворе.

Как это так — станок — женщина, любимая женщина, а к ней другого, так это — измена, рога вырастут, если другой слесарь за станок встанет и поимеет его под фартуком.

Свой, рабочий парень встанет, потому что умеет, а туземец не подойдет к станку, оттого, что нет навыка работы с передними и задними бабками, даже штангенциркуль туземец не поднимет.

«Как они, папуасы, живут без профтехобразования? — Лёха удивился, смахнул с ботинка шелуху от семечек «Мартин». — На островах ни железа нет, ни прядильной промышленности, ни ткацких производств, ни химических комбинатов, ни общепита, а туземцы обуты, одеты, сыты и пляшут по ночам у костров с брагой.

Откуда они берут одежду, сталь и ботинки на каблуках?

Не сеют, ни пашут, а поют и пляшут.

Туземец у станка, если и проживет до конца смены, то останется без рук и без ног, как дурачок после крушения поезда.

Сам себя просверлит, высверлит, на зубы резьбу нарежет!»

Лёха засмеялся, представил папуаса в юбке и с косточкой в волосах у станка с напильником в зубах.

Напильник в зубах смешно и не обидно, потому что не смеются же люди над кольцом в носу папуаса, и над напильником не посмеются, и над щеткой-сметкой — ничего в ней смешного нет, потому что волосы папуаски с острова жесткие, как щетина щетки-сметки.

Лёха потрогал рюкзак — на месте, да и кому он нужен, и никуда не денется из автобуса, где много потных ног.

«Во как! — Лёха, словно громом пораженный щелкал пальцами, он представлял папуаса за своим станком и переживал без хлеба и соли. — Я в профилакторий, а папуас — за мой станок, электрощиток папуасу под юбку».

Лёха выдумал папуаса и уже в него верил, увидел отчетливо с напильником и штангельциркулем.

После смены папуас пойдет в душ, а к нему забурятся Настюха и Елена — ладно бы просто пришли, а обидно, что бабы не первого сорта, Лёхе не дали любви, а папуасу дадут, хотя папуас в рабочем деле — ни ногой в зуб.

Лёха переполнился сухой угрозой — так трещит грозовая туча, но дождь еще не пошел.

Пришла мысль, что рюкзак гармонирует с ботинками, и гармония эта не просто так, а дана сверху, с линии Судьбы, где много непонятного, но, когда непонятное выстраивается в цепочку, то из него рождаются заводы, фабрики, цеха, общественные столовые и профилактории с песней у костра.

Необыкновенная должна прийти причина, чтобы ботинок гармонировал с рюкзаком, и всё вместе ехало в профилакторий с Лёхой, не почему-то просто так ехали его ботинки и рюкзак, а оттого, что они — собственность Лёхи, его рабы, как русские рабы на услужении чеченских крестьян.

У станка без специальной рабочей обуви нельзя, а папуас не наденет ботинки, даже, если ему посулят козу с колокольчиками.

Может и наденет, но в ботинках долго у станка не простоит, а в кроссовках простоял бы, потому что кроссовки в кино разрекламированы, в кроссовках танцуют, а в рабочих башмаках с подковками, со стальным мыском — не натанцуешь рэп, да еще ногой себе же яйца отобьешь.

Балерина надела бы рабочие ботинки и при крайней нужде стала бы к станку, и даже производственный план бы дала, как дает любовь английскому менеджеру среднего звена.

Потому что балерина — своя, рабочая, хоть не снаружи, но внутри, и видна в ней рабочая закалка, оттого, что балерина целый день стоит у потешного станка.

Балеринские станки Лёха презирал, и над балеринами посмеивался, когда они называли свои репетиции работой у станка, но балерина бы норму выполнила, а папуас — он бы выкатил буркалы, кричал бы «Атуна-матана! Атука-банана!», но к шпинделю бы не прикоснулся, а от передней бабки бы бежал до самого дальнего австралийского или африканского моря — кто знает, где папуасы живут.

Жили на острове, но их смыло китайской волной.

Папуасские бабы живут на выдуманном острове в профилактории «Звезда», а сами папуасы бродят по свету — так цыгане расхаживают с медведями на цепях.

Померещилось Лёхе, что нога у него из бумаги, а башмак из картона, и из детства выплыло дурацкой название папье-маше.

Что за папье-маше? Папе — Машу?

Любили на Руси красивые слова, чтобы за словом стояла пустышка, но красиво сказано — так описывают королевича иностранным послам, а королевич в это время в грязи со свиньями валяется.

Время вроде бы застыло, когда Лёха проверял — бумажная ли у него нога; не бумажная — из крови, кости и мяса нога, и ботинок на ней настоящий, рабочий, а не ожерелье из улиток, как у папуасов.

Но папуаски — должны ли они работать у станка, как работала бы балерина, если бы голодала в Блокаду Самары?

Можно папуасок устроить уборщицами в цеха: Гогены всякие и Родены ради папуасок бросали цивилизацию, а Лёха бросит папуасок на производство.

Рождаемость в России низкая, русские давно перешли в категорию национального меньшинства России, вот пусть папуаски помогут, если балерины отказываются рожать.