Работа легкой не бывает

Слушай, приятель, мысленно обратилась я к недавнему собеседнику, если мне понадобится помощь, я обращусь к специалисту или к человеку, которому доверяю, а не к постороннему, который пытается расковырять в чужой душе слабые места, чтобы самому обосноваться там. Размышляя об этом, я признавала: в том, чтобы последовать его совету, есть некая притягательная прямолинейность. Но в тот момент я работала у господина Монага, поэтому мне пришлось взглянуть на проблему «Одиночества больше нет!» под другим углом.

Поднимаясь по лестнице к станции, я вдруг увидела перед мысленным взором залитое слезами лицо госпожи Тадокоро. И решила, что на следующий день добьюсь, чтобы хотя бы один человек поменял свой плакат «Одиночества больше нет!» на один из плакатов господина Монага.

– Когда они приходят, надо предложить им чай, понимаете? А я заваривала в своем чайнике мате, так что кипятить воду было не в чем. Конечно, я могла бы просто подать им мате, да и все, но есть масса людей, которые терпеть не могут его вкус. Мне и болтать-то не очень хотелось, я в то время как раз переписывалась с племянницей. Она просила у меня на время мой DVD с барселонским концертом Il Divo и уточняла, когда можно зайти за ним. Живет она совсем рядом, мате любит, и я уже была готова сказать ей, чтобы приходила прямо сейчас, а тот человек из «Одиночества больше нет!» все твердил: «Госпожа Кохаси, мы бы так хотели, чтобы в следующий раз вы привели с собой на встречу госпожу Омаэ», – и расписывал, как весело будет всем нам.

– А вам раньше уже случалось приводить других людей на встречи?

– Да, я приводила госпожу Касима и госпожу Мураки из «Участка 3», потом еще госпожу Асакура и госпожу Сирота из «Участка 2», и госпожу Тогава из дома напротив.

– Вас просили привести их?

На листе с заголовком «Заметки» в своем планшете я записала фамилию Кохаси, обвела ее кружком, потом нацарапала фамилии Касима, Мураки, Асакура, Сирота и Тогава и соединила их с кружком стрелками.

– Если приводишь кого-то с собой, тебе дают сладости, какие просто так не купишь. Хотите взглянуть?

Я кивнула. Госпожа Кохаси скрылась в глубине дома и вернулась с картонной коробочкой изысканного оттенка лаванды. Внутри оказались десять круглых сверточков в тонкой японской бумаге. Всего упаковка содержала двенадцать штук, две уже были съедены.

– Не желаете попробовать? Если вы не имеете ничего против чашечки мате…

Нехорошо получится, если в эти сладости подложили что-то не то, подумала я, но по крайней мере это будет означать, что у меня появится конкретная информация для господина Монага. И я приняла предложение.

Госпожа Кохаси снова ушла и вернулась со стаканом холодного мате и тарелочкой для меня, чтобы положить угощение из «Одиночества больше нет!». Развернув бумагу, я увидела белый шарик, похожий на паровую булочку. Я разломила ее пополам и обнаружила внутри белую кремовую начинку. Выглядела она аппетитно и не вызывала никаких подозрений.

– Упаковку с дюжиной таких пирожных дают каждый раз, когда приводишь на встречи новеньких.

– Да, это неплохо.

– Вот и я о том же: большинство согласилось бы на таких условиях, верно?

Как бы не так, мысленно возразила я, но промолчала и очень нехотя поднесла к губам «паровую булочку». Она оказалась довольно вкусной.

– Но суть в том, что все это мне надоело. Я привела пятерых, каждый раз получала одинаковые коробки пирожных, и теперь их у меня пять.

– В таком случае можно мне еще одно?

– Да, конечно. Забирайте всю коробку, если хотите!

– О нет, что вы. Одной штучки более чем достаточно.

Второе пирожное я хотела отнести господину Монага. Этим «паровым булочкам» была присуща нежная, не слишком навязчивая сладость. Хотя раздача упаковок со сладостями за приведенных на встречи новеньких выглядела слишком напористой стратегией, я вполне могла понять, что ради такого лакомства люди готовы приложить старания.

– Все рассаживаются, едят сладости и болтают. Поначалу просто ни о чем, и все улыбаются. – Госпожа Кохаси закрыла коробку пирожных крышкой и переложила ее поближе к себе. – Но спустя какое-то время все начинают рассказывать о своей семейной жизни. Про увлечения или хобби никто и не вспоминает. Честно говоря, этим я сыта по горло. Я развелась, когда мне было сорок, с тех пор живу одна, так что о семье мне рассказать нечего.

– О, понимаю вас. Было бы гораздо интереснее поговорить о хобби и так далее, верно?

– И то правда. Вот я и подумывала уже перестать ходить, но как только собралась объявить об этом, тот человек будто прочитал мои мысли и принялся уговаривать: «Пожалуйста, приходите еще, и приводите госпожу Омаэ, если сможете!»

Похоже, принципиальность госпоже Кохаси была чужда. Хотя на ее доме и висел плакат «Одиночества больше нет!», у меня сложилось впечатление, что эту организацию она держит не более чем за поставщика сладостей. Однако организация явно служила центром местного сообщества и уже по одной этой причине заслуживала ее внимания.

– Как приходит время поговорить о домашних проблемах, госпожа Тогава из дома напротив вдруг, так сказать, оживает. Будто до сих пор у нее копились слова и она наконец дождалась возможности высказаться. Но если вслушаться, становится ясно, что каждый раз речь об одном и том же.

– А-а… – протянула я и кивнула.

– О, вот как раз и она, выходит из дома. Госпожа Тогава!

Госпожа Кохаси помахала соседке. Я предположила, что это просто инстинктивная реакция на появление госпожи Тогава в ее поле зрения, и все равно была поражена, обнаружив, что можно так жизнерадостно махать человеку, по адресу которого злословил секунду назад. Обернувшись, я расцвела своей самой доброжелательной улыбкой и поклонилась.

Соседка из дома напротив, которую госпожа Кохаси назвала госпожой Тогава, – судя по всему, вышедшая проверить почтовый ящик, – оказалась дамой странно-хрупкого вида в возрасте между средним и пожилым. На наше приветствие она ответила изящным поклоном и подошла к нам.

– Эта женщина работает с господином Монага, – представила меня госпожа Кохаси.

– А-а! – негромко воскликнула явно удивленная госпожа Тогава.

– Может, расскажете ей то же, что всегда рассказываете на встречах?

А не слишком ли это грубо, забеспокоилась я, – с места в карьер начинать с чужих проблем? Но госпожу Тогава смутило не столько это, сколько выбранный госпожой Кохаси способ представить факты, потому что она поморщилась и уточнила:

– Я не всегда об этом рассказываю.

– Ваша дочь пренебрегает вами?

– Да, это так, – и госпожа Тогава начала рассказ.

Мне показалось, говорила она довольно долго – лично мне этого времени хватило бы, чтобы налить себе еще чашечку мате и съесть еще одно пирожное от «Одиночества больше нет!». Вкратце эта повесть звучала так: у госпожи Тогава есть дети – дочь и сын. Сын живет отдельно, но неподалеку, и госпожа Тогава делает за него всю работу по дому. Его слова благодарности – «спасибо, мам», – которые он произносит раз в неделю, придают ее жизни смысл. Ее муж, пять лет назад ушедший на пенсию, никогда и ни за что не благодарил ее, а когда госпожа Тогава звонила дочери, та принималась читать ей нотации, запрещала жаловаться на то, что господин Тогава не носит тяжелые сумки с продуктами, пока не попросишь, и так далее. Госпожа Тогава признавала, что и впрямь часто жаловалась, но утверждала, что звонит дочери каждые три дня только потому, что беспокоится за нее. Несмотря на достижение подобающего возраста, ее дочь так и не вышла замуж и была вся в работе. Госпожа Тогава объясняла ей, что женщина становится настоящей лишь когда у нее появляются дети, говорила, что хочет внуков и вместе с дочерью ходить по магазинам за детскими вещичками, на что дочь холодно советовала ей просить внуков у сына. А об этом и речи быть не может, считала госпожа Тогава. Ее сын еще не успел оправиться после болезни, прилагал все старания, чтобы вновь влиться в общество, да еще вдобавок она по-прежнему восхищалась им, а он составлял ей компанию. Положа руку на сердце, она совсем не хотела, чтобы он женился. И потом, дочь уже так долго работает! Не пора ли остановиться? Но, по-видимому, когда госпожа Тогава заявила об этом, ее дочь словно с цепи сорвалась и теперь отказывается отвечать на звонки матери.