Работа над ошибками
Шрифт:
– Полковник! – закричал он. – Полковник!
Мы все тоже обернулись, и я увидел проезжавший мимо джип, в котором на пассажирском месте сидел полковник Ламбер. Тот увидел, что ему машут, и попросил водителя притормозить. Когда автомобиль остановился, он встал во весь рост, осмотрел нашу компанию и спросил:
– Что случилось, Жером?
– Они хотят, чтобы я еще и этого с собой взял!
Полковник Ламбер смерил меня с головы до ног взглядом, устало покачал головой, махнул рукой и сказал:
– Увези его, Жером! Даже если будет сопротивляться! Сейчас он мне здесь нахрен не нужен! Выполняй!
Полковник снова опустился
– Он сотрудник Шведской миссии Красного Креста… – очень спокойно сказала Кайса, словно только что не она была готова выцарапать пилоту глаза.
– Но… по списку у меня уже все…
– Неделю назад он отстал от гуманитарной колонны, – подключился Андерс Хольм, – и местные жители все это время прятали его от боевиков. Вот почему его нет в списке! А сегодня парню с боем удалось вырваться… Он даже пулю схлопотал!
– Мне нужно имя… и фамилия, чтобы добавить в список. Как вас зовут?
Я понял, что должен назвать шведские имя и фамилию. И я ответил ему, назвав именно те, которыми, думал, или, точнее, надеялся, никогда больше не придется воспользоваться.
– Эрик Хансен.
Пилот сделал запись, но пропускать по-прежнему не торопился. Вместо этого он сам поднялся по короткому трапу и, заглянув внутрь, спросил:
– Кто-нибудь знает этого человека?
Изнутри высунулась седая голова Олофа Хенрикссона, который окинул нас всех отрешенным взглядом. Вот кто точно мог напортачить в последний момент, учитывая, что руководитель бригады медиков переживал глубокую семейную трагедию.
– Это ваш человек? – не унимался пилот.
– Да, это…
– Господи! – всплеснула руками Кайса. – Эрик Хансен! Он же сказал!
– Эрик Хансен… – подтвердил Олоф Хенрикссон, а я увидел, как испуганная последней проверкой Кайса вдруг расплылась в благодарной улыбке и кивнула старику.
Пилот шумно выдохнул, плюнул в сторону и приглашающим жестом махнул нам своим планшетом.
– Поднимайтесь. Взлетаем.
2
Россия. Москва.
– Зачем тебе снимать отдельную квартиру?
– Потому что мне уже почти тридцать, и я хочу жить отдельно.
– А как же я?
– А ты – здесь. Я буду тебя навещать!
– Конечно! Уезжая, ты обещал звонить каждый день!
– Не начинай, мама…
– Ты говорил, что в их столице… как она там называется? Все время забываю…
– Столица Нигерии – Абуджа…
– Вот, точно! Ты говорил, что в этой Абудже будет интернет, и мы сможем общаться даже по видеосвязи. А на деле я своего единственного сына больше года не видела и даже слышала через раз!
– Ну, я же не виноват, что пришлось колесить по всей стране, а не только в офисе сидеть… Я взрослый мужчина и хочу жить самостоятельно. И я не понимаю, почему ты против моего переезда.
– Вот-вот! Пока ты жил самостоятельно у черта на рогах там, в своей Африке, будь она трижды не ладна, я тут ночами не спала и разговаривала раз в две-три недели с хрипящим помехами телефоном… Забыла, как ты выглядишь. Вот почему!
– Слушай. В любом случае теперь ты будешь видеть меня чаще.
– Как ты думаешь, каково мне было, когда я получила сообщение, что ты пропал без вести, а?
– Я же заранее
тебя предупредил, что это просто ошибка, и такое может произойти. Там в офисе напутали в списках. Я уже не раз объяснял, что в той неразберихе по-другому редко бывает…– Мне от этого не легче, Володя! Получить это же сообщение повторно было ничуть не радостней…
– И тогда я тоже тебя заранее предупредил, что все в порядке!
– Но тебя там ранили!
– В ногу, мама! Считай, просто поцарапали…. Ничего страшного. Даже кость не была задета. Такой раной и похвастаться стыдно! Доктор Хенрикссон извлек пулю прямо в самолете, а в Кано и Абудже я уже скакал, как кузнечик…
– Ага. Вижу я, как ты сейчас скачешь! Как кузнечик… хромой… С этим костылем еще… Смотрю, и сердце кровью обливается!
– Мама!
– Ну, что мама? Что мама?
– Ничего…
– Володя!
– Что?
– Отец спрашивал, когда ты будешь дома? Он завтра последний день в Москве, а вы так и не встретились ни разу. Почему? Пока ты спал утром, он звонил и говорил, что хочет сегодня заехать, если у него получится освободиться. Надеется тебя увидеть…
– А я его видеть не хочу!
Мама тяжело вздохнула и покачала головой.
– Честно, не знаю, что у вас произошло тогда там, в Стокгольме, но это меня убьет когда-нибудь. Почему вы мне ничего не рассказываете?
– Потому что ты прекрасно знаешь, где Анатолий служит… ой, простите, работает…
– Володя! Это твой отец! Почему ты все время называешь его по имени?
– Я долго жил в Европе, а там так принято!
– Ох… Ты неисправим… Вы с тех пор разговаривали с ним хоть раз?
– Да. Дважды. Первый раз, когда я сказал, что отправляюсь в Африку после того, как моя стокгольмская командировка прервалась благодаря его стараниям, и он прилетел сюда вслед за мной, чтобы в очередной раз кардинально поменять мою жизнь. А второй раз – по спутниковому телефону, когда он отыскал меня в полевом госпитале в Нгуру для того, чтобы напомнить позвонить тебе и сказать, что со мной все в порядке.
– Ты тогда на три недели пропал… Вот я и попросила его найти тебя…
– Я работал, мама.
– Что отец сделал тебе в Стокгольме?
– Слушай, если тебе интересно, спроси у него!
– Они тебя завербовали к себе? Ты ведь ездил в Африку не с миссией Красного Креста? Только не говори, что ваша взаимная неприязнь – это игра на публику, а на самом деле вы работаете вместе.
– О, Боже мой! Все! Это уже похоже на паранойю! Запомни, Анатолий – последний человек, с кем я стал бы работать! Вопрос исчерпан?
Пока длился этот разговор, я успел одеться, натянуть плащ и зашнуровать ботинки. Стоял в прихожей и был готов выйти из дома.
– Шапку надень – там холодно.
– Плюс восемь.
– Простынешь!
– Все, пока. Вернусь поздно… – я открыл дверь и уже ступил за порог квартиры, а потом обернулся и добавил. – И еще поэтому…
– Что поэтому?
– Хочу жить отдельно…
Прошла ровно неделя с тех пор, как Кайса Энгстрем и Андерс Хольм втащили меня в салон самолета, присланного для эвакуации сотрудников ООН, Красного Креста, репортеров и раненных солдат из зоны боевых действий. Олоф Хенрикссон действительно вынул пулю из моей ноги прямо во время полета и отдал ее мне на память, а сам убрал инструменты и ушел в себя, просидев с закрытыми глазами до самого приземления в Кано.