Рабство и данничество у восточных славян

Не оправдывают надежд сторонников идеи «прибавлений» к статье 1 Древнейшей Правды и слова Ярослава Мудрого: «Любимая моя и честная дружина, юже вы исекох вчера в безумии моем, не топерво ми их златом окупите».⁵⁰⁰ Эти слова А. А. Зимин, как мы знаем, понял так, что за совершенные убийства «Ярослав откупился золотом», хотя, по признанию князя, «никакое золото не заменит людей, необходимых для походов».⁵⁰¹ По мнению А. А. Зимина, как уже отмечалось, приведенный отрывок из речи Ярослава помогает разобраться во вставке, гласящей: «аще изъгои будеть, либо Словении, то 40 гривен положити за нь».⁵⁰² Однако предлагаемое А. А. Зиминым понимание летописного текста отнюдь не обязательно. В исторической литературе есть другие примеры его прочтения. По Н. М. Карамзину, Ярослав говорил на вече: «Вчера умертвил я безрассудный верных слуг своих; теперь хотел бы купить их всем золотом казны моей».⁵⁰³ С. М. Соловьев предлагает несколько иной перевод: «Ах, любимая моя дружина, что вчера избил, а нынче была бы надобна, золотом бы купил».⁵⁰⁴ Историк далее пишет: «Ярослав жалеет не о том, что перебил новгородцев, но о том только, что этим убийством отнял у себя воинов, которые в настоящих обстоятельствах были ему очень нужны... ».⁵⁰⁵ Ни у Н. М. Карамзина, ни у С. М. Соловьева, князь Ярослав, как видим, золотом не откупается. Золото у них фигурирует как средство купли (найма) дружины. Не дает оснований говорить об откупе и сам летописный текст. Присмотримся к нему внимательнее и постараемся уяснить, что означало в устах Ярослава слово «окупите».

В древнерусском языке «окупити» означало не только выкупить, но и собрать.⁵⁰⁶ Похоже, Ярослав выразился во втором значении. На это указывает Новгородская летопись, где находим слово «оукупати»: «О, любимаа моа дружина, юже вчера избих в безумьи моем, то топерво ми их златом оукупати, а ныне надобни».⁵⁰⁷ В древности «укупити» имело смысл совокупить, собрать, составить.⁵⁰⁸ Весьма существенно и то, что в Новгородской Первой летописи, которой пользовался А. А. Зимин, интересующая нас фраза, произнесенная Ярославом, начинается с отрицательной частицы «не», которая относится не только к ближайшему «топерво», но и к последнему «окупите», придавая обозначаемому им действию отрицательный смысл. Учитывал эту языковую особенность, А. А. Зимин должен был бы отрицать факт откупа золотом со стороны Ярослава, что сделало бы его перевод вообще несуразным. Вот почему слова князя надо понимать по-другому: «Любимая моя и честная дружина, что избил вчера в безумии моем, не собрать их (ее) теперь золотом». Перед нами своеобразное восхваление дружины, смешанное с горечью ее утраты, восхваление, весьма созвучное понятиям времени. Вспомним отца Ярослава, князя Владимира, проникновенно говорившего о дружине: «Сребром и златом налести не имам дружине, а дружиною налезу злато и сребро, якоже дед мои и отець мои доискашеся злата и сребра дружиною».⁵⁰⁹ Вспомним сына Ярослава, князя Святослава, который однажды похвалялся богатством своим перед послами «из немець». Послы, «видевше бещисленое множьство, злато, и сребро, и поволоки», сказали: «Се ни въ что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье луче. Мужи бо ся доищють и болши сего».⁵¹⁰ В словах немецких послов скрыта позиция самого летописца, что с полной очевидностью явствует из его библейской ремарки к ним: «Сице ся похвали Иезекий, цесарь июдейск, к послам цесаря асурийска, его же взята быша в Вавилон: тако и по сего смерти все именье расыпася разно».⁵¹¹ Та же позиция отразилась и в проникнутом иронией рассказе летописца о том, как другой Ярославич, князь Изяслав, изгнанный из Киева братьями Святославом и Всеволодом, «иде в ляхы с именьем многым, глаголя, яко "Сим налезу вой". Его же взяша ляхове e него, показавше путь от себе».⁵¹² Все это убеждает в необходимости воспринимать фрагмент из вечевой речи Ярослава о дружине и золоте в аналогичном смысловом Русле.

Таким образом, рушится последний аргумент тех, кто склонен подозревать в 1 статье Правды Ярослава наличие «прибавлений», которые легли дополнительным слоем на первоначальный ее текст.

На наш взгляд, эта статья была составлена одновременно в том виде, в каком она читается сейчас, будучи откликом князя как законодателя на глубокие социальные изменения, произошедшие в конце Х-начале XI столетия в Древней Руси, связанные с "распадом родоплеменного строя и образованием новой общественной организации, возводимой на общинно-территориальных началах. В условиях кризиса кровных союзов появились лица, лишенные защиты родичей. Среди них оказались и изгои. Князь, выступающий в роли правителя, обязанного заботиться о безопасности и благополучии подчиненного ему люда, о внутреннем мире и «наряде» в обществе, должен был взять на себя попечение о них Он выполнил возложенные на него как местного власти теля обязанности и ввел изгоев под кров своего княжого права. При этом он исходил из интересов общества, а не из вожделений землевладельца и собственника, как пытаются представить некоторые весьма почтенные исследователи.

Так, согласно А. Е. Преснякову, изгой, поставленный неблагоприятными для него обстоятельствами вне закона, благодаря опеке князя входил «снова в правовой союз. Рядом с этой стороной дела стояла другая, экономическая необходимость искать обеспечения и приложения своему труду». Княжеское землевладение давало выход «элементам населения, выбитым судьбою из обычного строя и уклада народной жизни. Это выход в состав особого социального союза "княжих людей, стоящего вне народной общины и тесно сплоченного связями покровительства и зависимости, труда и обеспечения в чужом крупном хозяйстве». А. Е. Пресняков рассматривает этот союз как выпадающий из «общегосударственного союза членов племени и построенный на совершенно иной основе».⁵¹³

Еще более прямолинейно высказывался С. В. Юшков: «И вот все эти-то изгои - недавно полноправные члены общин — и стали пользоваться специальной княжеской защитой потому, что каждый из них представлял рабочую силу для княжеских сел».⁵¹⁴

Мы совершенно иначе оцениваем попечение князя. В частности Ярослава, относительно изгоев. Защищая изгоев, он выполнял одну из общественно-полезных функций, возложенных на него в качестве властителя. Делая изгоя субъектом княжого права, дополняющего и развивающего обычное право, он возвращал потерявшего связь с обществом индивида в «общегосударственный союз членов племени», восстанавливая его полноправие как свободного. Вот почему изгой в статье 1 Древнейшей Правды — свободный человек, жизнь которого защищена 40 гривенной платой, как и жизнь других свободных людей.

Итак, появление изгоев в Правде Ярослава нельзя, по нашему убеждению рассматривать иначе, как проявление кризиса родового строя на Руси в исходе Х-начале XI в.

Разложение родоплеменных структур влекло за собой ослабление общественного организма. Терялась способность эффективного контроля за поведением не только свободных, но и рабов. И они побежали от своих господ. Об этом, вероятно, сообщает Титмар Мерзебургский, рассказывал о Киеве начала XI в., куда спасающиеся бегством рабы стекались «со всех сторон».⁵¹⁵

Судя по описаниям Титмара, то было массовое бегство, поскольку сбегавшиеся в Киев рабы составили одну из главных сил борьбы с внешним врагом, благодаря которой удавалось «противостоять весьма разорительным набегам печенегов, а также побеждать другие народы».⁵¹⁶

Массовое бегство рабов — факт примечательный, свидетельствующий, по крайней мере, о трех важных вещах. Он указывает, во-первых, на необычность социальных условий, порождавших подобное бегство: в нормальной обстановке более или менее спокойно текущей жизни, не осложняемой социальными сдвигами и потрясениями, массовые побеги невольников вряд ли бы состоялись. Значит, Русь переживала в это время общественные неустройства. Их связь с распадом родоплеменного строя для нас очевидна. Во-вторых, столь значительное количество рабов, ударившихся «в бега»,— явный знак, говорящий об отсутствии каких-либо прочных связей беглецов с местным, туземным обществом. Отсюда наш вывод: рабы, стекавшиеся, по Титмару, «со всех сторон» в Киев — это челядь, или рабы-пленники.⁵¹⁷

Данный вывод подтверждается еще и тем, что на Руси в рассматриваемое время подавляющее число рабов, как мы уже показали, формировалось за счет полонов и состояло из пленных, обращенных в рабство. Рабов местного происхождения было ничтожно мало. Поэтому они и бежать не могли массами. В-третьих, наконец, само бегство рабов-иноплеменников весьма симптоматично. Раб-иноземец, являясь представителем внешнего, как правило, враждебного мира, противостоял не только своему господину, но и всему обществу, куда его забросила судьба, будучи потенциально опасным для него. Держать рабов-пленников в строгом повиновении составляло тогда одну из важнейших общественных задач. Неспособность социума справиться с этой задачей указывает на истощение общественных сил, подорванных неустройствами приходящего в упадок родоплеменного строя. Отсюда и бегство рабов. Спрашивается, почему они бежали в Киев?

По мнению Н. Ф. Котляра, «в бегстве холопов в город нет ничего удивительного, поскольку в крупнейших не только на Руси, но и в Европе городских центрах вроде Киева, Новгорода или Смоленска холоп легко мог затеряться в массе торгово-ремесленного населения — и влиться в него».⁵¹⁸ Мы думаем иначе. Киев — крупный центр международной торговли, стягивающий большое количество иностранных купцов и другого заезжего иноземного люда. Прежде всего поэтому рабы-пленники стекались туда, надеясь найти у них помощь и поддержку. Своеобразной иллюстрацией здесь может служить привлекавшая уже наше внимание статья 11 Древнейшей Правды, имеющая в виду случаи бегства челядина к варягу или колбягу и укрывательства ими беглеца. Кроме бегство рабов (челяди) в Киев было обусловлено стремлением укрыться за городскими валами и укреплениями от печенежской неволи, весьма реальной в условиях многочисленных нападений печенегов на Русскую землю, особенно участившихся в конце X - начале XI в Однако повальное бегство рабов, повторяем, стало возможным вследствие деградации родового строя.

Ярким признаком разложения родовых отношений надо считать возникновение и утверждение большой семьи, пришедшей на смену роду, что засвидетельствовано в 1 статье Древнейшей Правды: «Убьеть мужь мужа, то мьстити брату брата, или сынови отца, любо от-цю сына, или братучаду, любо сестрину сынови... ».⁵¹⁹ Еще К. С. Аксаков рассматривал ее как обозначение семьи.⁵²⁰ Современный исследователь А. А. Зимин считает, что здесь «основой общества является уже не род, а большая семья».⁵²¹ И в этом он прав.⁵²² Следует только подчеркнуть, что эта большая семья — не архаический институт, уходящий корнями в седую старину, а новое образование, возникшее взамен исчерпавшего свой исторический ресурс рода. Именно поэтому она попала в Правду Ярослава — законодательный сборник, появившийся на грани двух эпох: первобытно-родовой и общинно-территориальной. Ее присутствие в этом памятнике права нами также воспринимается как показатель распада родовых отношений на Руси второй половины Х-начала XI в., уже выявленного нами по некоторым другим признакам.

Не менее показательны перемены, происходившие в древнерусских городах. К ним надо отнести возникновение посадов — городских средоточий ремесла и торговли. О многом говорит нам их начальная история.

М. Н. Тихомиров, автор специального монографического исследования о городах в Древней Руси, определяя время появления посадов, писал: «Городские посады начинают появляться примерно с конца Х-начала XI в., в Киеве раньше, чем в других пунктах, в большинстве же русских городов — с XI в.».⁵²³ Так читаем в первом издании книги 1946 г. Во втором издании, осуществленном десять лет спустя, находим нечто иное: «Городские посады начинают появляться примерно с IX в., в Киеве раньше, чем в других пунктах, в большинстве же русских городов — с XI в.».⁵²⁴ Следовательно, в первом издании М. Н. Тихомиров возникновение посадов датировал концом Х-началом XI в., а во втором издании — IX в.⁵²⁵ Вместе с тем образование посадов в большинстве Древнерусских городов он в обоих изданиях приурочил к XI столетию. Едва ли мы ошибемся, предположив, что за передатировкой начальной истории посадов на Руси скрывались не исторические факты, а стремление историка привести в соответствие время зарождения посадской жизни с общепринятыми представлениями Б.Д.Грекова и его школы о развитии феодализма в Киевской Руси, согласно которым древнерусское общество уже в IX в. вступило в феодальную формацию.