Рабы

Со спокойным сердцем, глубоко и облегченно вздохнув, он лег на землю.

Несколько времени спустя он снова осмотрел все вокруг. И снова все было спокойно.

Тянулись песчаные холмы, подернутые неподвижной, застывшей рябью, изредка прошмыгивала ящерица или кое-где на склоне холма вставали столбиками дозорные суслики. Нигде не поднималась пыль.

Так он вставал, ложился, вставал и опять наблюдал за пустыней.

Все было тихо.

Сердце Хасана успокоилось. Страх постепенно угас. А чем больше затухал страх, тем самонадеяннее становился Хасан, и, наконец, показался он себе столь сильным и храбрым, что ему представилась пустяком победа даже над десятком врагов.

Теперь Хасан уже сожалел, что вышел сюда, досадовал на утренний страх и, вспомнив о нем, посмеялся над собой.

Теперь он уже меньше наблюдал за пустыней, больше лежал и спал.

Вдруг ему почудилась какая-то мелькнувшая по краю бугра тень. Она тотчас исчезла. Это бросило Хасана в дрожь. Сердце его неистово забилось. Он услышал стук своего сердца и вспотел.

— Жаль! — сказал он. — Я попал в плен, не успев ничего сделать. Это уж ладно, что сам я попал в плен, — скверно, что я не помог убежать детям.

Но, полежав, покорно ожидая врага, он никого не дождался. Медленно и осторожно он встал и направился к бугру. Едва он приблизился, нечто черное поднялось там и подпрыгнуло.

Хасан, вздрогнув, похолодел и выронил ружье.

Потом он понял, что это черное было грачом, который, увидев Хасана, поднялся в воздух.

Но что-то другое, тоже черное, вдруг скользнуло совсем рядом с Хасаном и скрылось за холмом.

Не сразу он понял, что это всего лишь тень взлетевшего грача. Постепенно успокоившись, он обошел опять и осмотрел все кругом. Но так ничего и не обнаружил, кроме грача.

Но грач улетел куда-то в пустыню, и больше ничего не оставалось живого ни на небе, ни на земле.

Снова Хасан посмеялся над своим страхом. Снова зашагал, надменно глядя на пески. Но он проголодался.

— Эх, надо бы захватить с собой хлеба и воды. Он очень проголодался.

Но если он — как ему казалось — смело сопротивлялся опасностям, возникавшим вокруг, если так дерзко вышел он один навстречу туркменам, то с голодом он не мог так легко справиться.

В пустыне не было ни воды, ни травы.

Все давно здесь выгорело.

Голод можно было утолить лишь у себя в саду. Только там. Там, кстати, надо было узнать, как идет сбор урожая, пообедать и тогда уж снова прийти сюда наблюдать. Так он и решил.

Он еще раз посмотрел в безлюдную даль пустыни и смело направился к своему саду.

3

До полудня женщины успели многое сделать в саду. Подошло время обеда. Некоторые, устав, прилегли в тени под деревьями. Другие еще продолжали собирать плоды, хотя спины уже пыли, а пальцы утратили гибкость.

Но о главе семьи, о Хасане, никто ничего не знал. Он никому не сказал, когда уходил, и о нем уже начали беспокоиться.

— Странно, куда же он ушел, никого не известив, не сказав ни слова? Господи, не случилась ли с ним беда… Не дай бог, ведь никаких плохих признаков не было…

Такие сомнения больше всех тревожили жену Хасана. В это время Хасан появился.

— Ой, что случилось? Где вы были? — воскликнула жена Хасана. — Помилуй бог, в душу мне дьявол занес такие страхи, сердце чуть не разорвалось!

— А что могло случиться? — ответил Хасан. — Я ходил в сад к Шахимардану и потолковал там с людьми.

— Когда у дяди есть такой трудолюбивый сын, ловкий и спорый, как Рахимдад! — воскликнула Рана, мать маленького Рахимдада. — При таком сыне можно куда угодно уйти. Дядя Рахимдада! Скажите ему: «Молодец», — он сегодня работал, как его отец.

— Молодец! — одобрил Хасан. — Молодец! Идем со мной, вместе сядем обедать. Возьми и от моей доли, ты сегодня сделал часть моей работы.

— Он не голоден, — сказала Рана, — Он бросал одну сливу в корзину, один ломтик хлеба в рот. Так он все утро и работал.

Рахимдад, возгордившийся в начале этого разговора, застеснялся и спрятался за дерево, как только речь зашла о хлебе.

Женщины и дети сели на зеленой траве, как на пушистом ковре, вокруг скатерти с хлебом. Чуть поодаль от них, повесив на дерево саблю и ружье, сел Хасан, прислонившись к стволу сливы.

Жена принесла ему в платке хлеб и виноград.

Но едва Хасан протянул руку к хлебу, невдалеке от него с веток засохшего карагача [20] раздался отвратительный крик совы. Считая крик этой птицы зловещим, женщины вздрогнули и переглянулись.

Хасан проворно вынул свой нож и отковырнул комок земли, чтобы спугнуть сову.

Пока он вставал, пока шел к дереву, сова поднялась и улетела. Хасан пожалел, что не успел ударить по птице, и посмотрел ей вслед.

И тут он увидел из-за стены сада ряд высоких мохнатых черных туркменских шапок.

20

Карагач — лиственное дерево, вид вяза.

Хасан обмер. Он вдруг застыл, ничего не чувствуя, словно оледеневший.

Он уже не помнил ничего из того плана самообороны, который придумал за утро в пустыне.

* * *

Десяток туркменских шапок, неподвижных, притаившихся за стеной, решили судьбу Хасана.

Он стоял, ожидая хозяина, он стоял покорный — пленник, раб.

Повезут его в Бухару, или в Самарканд, или еще куда-то, продадут. Продадут этих женщин, этих детей. Они станут служанками, невольницами. Их задавят непосильной работой на чужих жестоких людей.

Ведь матери с колыбели пугали их:

— Молчи! Сиди тихо! Туркмен пришел. Не будешь слушаться — отдам туркмену!..

Частые набеги туркменов на соседние деревни, прошлогодний набег на этот сад, когда пропали все родные Хасана, — все это умножало его страх.

В это время, совсем так, как описано в сказаниях о войнах Рустама, за спиной Хасана прогремел страшный голос, потрясший небо и землю:

— Молчать! Ни звука! Вяжите друг другу руки! Кто пикнет, тому конец!