Рабыни рампы

– Это не одно и то же, - настаивала на своем Рина.
– Лейк не знает, кто она такая на самом деле, понимаешь? Поэтому она выбирает твоего парня. Может, у нее ничего не получается с собственным, а твой оказывается приличным человеком. Она должна иметь его, но ты была здесь первая. Типичный случай ошибочной идентичности.

– Каким-то образом, по ее мнению, ты заняла ее место, и она пытается вернуть себе его обратно, - Рина откусила кусочек от своей остывшей сосиски и быстро его проглотила.
– Мне нравится психология. Не могу дождаться того момента, когда начну собственную практику. Мой профессор считает, что у меня к ней истинный талант.

– Я уверена, что ты блеснешь, - тихо сказала Карен.
– Мне кажется, что сама миссис Истмэн немного со странностями. Как ты считаешь, - она пыталась подыскать нужные слова, - она… она страдает от отцовского комплекса или еще от чего-то более интересного?

– С ней дела обстоят плохо. У нее был удар, когда Лейк была ребенком, и поэтому у нее нарушены некоторые функции. У нее плохая память. Она очень впечатлительна. Мне кажется, что она до сих пор верит в существование Санта Клауса. Все это, конечно, весьма печально. Что касается мистера Истмэна, то он просто игнорирует их обеих. Ведь и он со странностями. Я не случайно выдвинула этот ящик. Знаешь, что я там однажды обнаружила? Членский билет общества Призрака.

Карен сделала вид, что знает, что это такое. Из объяснений Рины она поняла, что это было что-то среднее между сборищем привидений и приемной маркиза де Сада.

– Несчастная Лейк, - Рина выразила к ней свою симпатию.
– Неудивительно, что ее постоянно кто-то трахает. Что с ней? Она попала в беду? Может, кого-нибудь пришила?

– Что ты, нет, конечно, - в ужасе произнесла Карен, чувствуя клинический восторг у Рины из-за нарушенной психики Лейк.
– Она просто исчезла.

– Не о чем беспокоиться. Я не думаю, что она склонна к самоуничтожению. Но на твоем месте я бы держалась от нее подальше. Такие люди, как она, забирают от окружающих слишком много энергии.

Карен кивнула, выражая с ней притворное согласие. Что-то ее беспокоило. Она бы отдала все, чтобы увидеть портрет Карла Истмэна.

– Кто?

– Мистер Истмэн.

– Старик Карл?
– она с минуту подумала.
– Очень пригож в благопристойном смысле. Мне кажется, что он даже в ванной не снимает костюм-тройку, - она рассмеялась.
– Тебе нравятся пожилые?

Карен пожала плечами.

– Забавно взглянуть на родителей подруги. На кого из них она похожа?

– Ты считаешь это забавой?
– Рина о чем-то задумалась.
– Мне кажется, Лейк больше похожа на мать, чем на отца. Но он тоже красив, у него каштановые волнистые волосы и глубоко посаженные карие глаза.

Карен бросила на нее легкий, удивленный взгляд. В школе ее учили определять генетические черты с помощью таблицы Манделя.

– Рина, разве нормально, что у двух родителей с карими глазами рождается ребенок с голубыми?

– Конечно, нет, - рассмеялась она.

– Ну, а что ты скажешь о таблице Манделя? Я помню о ней по урокам биологии.

– Она не годится даже для хомячков. Нет, она на самом деле дочь старика Карла. Но они оба чокнутые, и он и она.

Мэтт вернулся поздно. Дома никого не было, но телевизор был включен, и во всех окнах горел свет. Так как не было ни Карен, ни корзины для белья, Мэтт пришел к блестящему выводу, что и та и другая в данный момент находятся в прачечной в подвале, где он и обнаружил Карен, которая перекладывала белье из сушилки в корзину.

– Бедняжка, - мягко сказала Карен.
– Ты выглядишь так, словно тебя только что вытащили из-под пресса.

– Ну-ка, давай помогу.

Он взял у нее из рук кучу полотенец. С недовольной гримасой бросил взгляд на часы.

– Боже, неужели уже одиннадцать?

– Конечно. Ну, все прошло хорошо?
– она, открыв сушилку под номером три, извлекла оттуда белье.

– В конечном итоге, - взяв простыню за два уголка, он сделал несколько шагов назад.
– Ну, а ты как провела день?

– Знаешь, мать Лейк мне показалась с большими странностями.

– Ну, а кроме этого?

– Бегала в поисках работы. Встретила похотливого агента, драматурга, специалиста по порнографии, ни то ни другое не по мне.

Сложив концы простыни, они с Мэттом пошли навстречу. Соединив концы, Карен, слегка наклонившись, сложила простыню надвое.

– Мэтт, о чем ты думаешь?

Он нашел полотенце для рук и начал долго-долго его складывать.

– Ты помнишь о тех маленьких рассказах, которые ты пишешь?
– небрежно спросил он.

– Конечно, Мэтт. Но если ты проведешь здесь всю ночь, складывая крохотное полотенце, то мне такой помощи не нужно, - выхватив у него из рук полотенце, она швырнула его в корзину.

– Я тут показал твои рассказики кое-кому на работе…

– Неужели? Да как ты смел! Эти рассказы я пишу только для себя. Это вторжение в частную жизнь. В них же полно глупостей - о моем детстве, о наших взаимоотношениях с тобой, с Лейк, - она замолчала.
– Ну… и что они сказали? Нет, нет, не говори!
– быстро спохватилась она.
– Если кто-то сказал о них что-то чудовищное, то я не желаю слышать этого. Но если отзывы благоприятные и добрые, то тогда я это переживу.

– Всем понравились твои рассказы!
– он бросился к ней всем своим длинным телом так стремительно, что чуть не перевернул стоявшую рядом корзину.
– Я разговаривал кое с кем… Ну, в общем, они хотят попробовать тебя в качестве сценариста для "Шарманки". Конечно, никаких обнадеживающих обещаний, но я уверен, когда они увидят твою работу…

Она со звоном захлопнула дверцу сушилки.

– Я не желаю писать для "Шарманки". Я вообще не хочу писать. Я хочу играть на сцене. Ты хочешь задвинуть меня в этот писательский бизнес, в котором я ни черта не смыслю, и таким образом от меня отделаться. Никогда не знала, что ты до такой степени против моей театральной карьеры.

– Твоя театральная карьера, - он открыл дверцу и освободил застрявший носок, - ничего не приносит тебе, кроме горя и нескольких сальных анекдотов, которые ты откладываешь в памяти на будущее. Ты сталкиваешься со старыми развратниками, которые считают, что ты им уже обязана только потому, что ищешь работу. Тебе по душе такая жизнь?

Она расплакалась. Если у Карен и было дарование, то оно заключалось в том, что она никогда не выглядела безобразной, когда плакала, в отличие от многих девушек. Нос у нее не краснел и из него не текло. Она плакала так, как Мэри Пикфорд на заре своей карьеры в немых фильмах. Очень тихо. После двух лет супружеской жизни это был ее лучший кадр, который вызывал только симпатию.