Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

Киров опустился на диван, откинулся на спинку. В это время заглянула секретарь и, увидев его в такой позе, испугалась, подняла тревогу...

Скоро вошли Чудов и двое врачей в белых халатах. Кирова выслушали, выстукали и в один голос сказали:

— Нужен немедленный и длительный отдых.

Как ни сопротивлялся Киров, как ни ссылался на неотложные дела, на другой день товарищи из губкома увезли его вместе с женой в Толмачево, в дом отдыха «Крутой берег».

3

Это был старый барский дом, стоящий на высоком берегу Невы. Кругом простирались леса со снежными полянами. И природа, и сам дом своим уютом располагали к отдыху. Кирова огорчило лишь то, что в доме отдыха, кроме обслуги да одинокого старичка профессора, посланного наблюдать за больным, никого не было.

Привыкший к общению с людьми, Киров поначалу скучал, сидел за книгами да слушал радио. Гулять не хотелось: погода стояла промозглая... Но скоро подсыпало свежего снежку, и окрестности повеселели.

Киров попросил, чтобы ему привезли ружье и патроны. Стал пропадать в лесу и сразу почувствовал себя лучше. По вечерам с профессором играли в шахматы или рассуждали о прочитанном.

Как-то друзья, навещавшие Кирова, привезли фотоальбом с видами нового Ленинграда. Киров, несколько раз перелистав его вместе с Марией Львовной, решил вечером взять в гостиную, чтобы показать профессору.

После ужина они с профессором присели за круглый стол, покрытый ковровой скатертью.

— А знаете, профессор, я приготовил для вас сюрприз.

— Догадываюсь, — улыбнулся профессор, — очевидно, вам удалось подстрелить зайца.

— Нет, тут скорее медвежатиной пахнет, — усмехнулся Киров и, достав альбом, положил перед профессором. — Вот, взгляните.

— Новый Ленинград! Любопытно... Признаться, я больше люблю старый Петроград с его дворцами, мостами, набережными... Но посмотрим...

— Нет, разрешите, я буду сам показывать.

Киров уселся рядом и стал листать.

И вот, сменяя друг друга, стали возникать ансамбли многоэтажных домов на улице Стачек, на Московском проспекте, на Лесном.

— Помилуйте, да неужели все это построено за последние годы? — удивился профессор.

— Именно! — подтвердил Киров.

— Замечательно! И знаете, что радует? Я вижу разнообразие в архитектуре. Это хорошо! Отлично... Позвольте, а вот это полукруглое здание?

— Московско-Нарвский Дом культуры!

— Да-с, внушительно!

— А вот, обратите внимание, Василеостровский Дворец культуры!

— Это уж совсем грандиозно! Ну и масштабы! Да!..

Промелькнули перед глазами здания Текстильного института, проспекта Обуховской обороны...

— Позвольте, позвольте, Сергей Миронович. Это что за домики? Они очень привлекательны.

— Это научный городок в Колтушах, где трудится академик Павлов.

— Ах, вот оно что. Я много слышал об этом городке. Чудесно! Павлов, очевидно, доволен?

— Очень доволен. Сказал, что мы перещеголяли заграницу.

Перелистали страницы с красивыми видами Парка культуры и отдыха на Елагином острове, и перед

глазами возникла огромная арена с гигантским амфитеатром.

— Потрясающий вид! — воскликнул профессор, — что же это такое? Новый Колизей?

— Новый стадион, который мы начинаем строить. По вместительности он будет вдвое больше Колизея.

— Да, признаюсь, Сергей Миронович, вы меня поразили... Столько понастроили! И какие сооружения!..

— А что бы вы сказали, профессор, если бы вам показали альбом промышленных гигантов Ленинграда? Величественные корпуса «Электросилы», Металлического, «Красного путиловца»?

— Что бы я сказал? Отвечу. Я бы сказал и скажу, что вас напрасно привезли сюда. Да, напрасно! Вас надо было послать в Крым и заставить отдыхать целый год!

Киров раскатисто расхохотался.

— Вы шутник, профессор. Разве можно заставить соловья не петь? И я не могу сидеть без дела. Вот еще несколько дней погуляю с вами и — сбегу! Честное слово, сбегу. Там, в Ленинграде, ждут неотложные дела.

4

Наступил 1934 год. В конце января, еще не совсем оправившись от свирепствовавшего в Ленинграде гриппа, Киров выехал в Москву на Семнадцатый съезд партии. Вместе с ним ехало сто тридцать два делегата от ленинградских коммунистов. Киров должен был выступать на съезде, и он волновался, досадуя на свою болезнь, плохо спал в вагоне.

В Москве, только вышел на платформу, сразу увидел Орджоникидзе. В длинной шинели, в картузе, он шел навстречу, улыбаясь, раскинув руки для объятий.

— Серго, дорогой, у меня грипп, не подходи!

— Мы тифа не боялись в гражданскую, а гриппа подавно не испугаемся, — рассмеялся Орджоникидзе и крепко обнял друга. — Поедем, Кирыч, ко мне. Машина ждет. Я завтра же тебя поставлю на ноги.

Киров решил, что отказываться неудобно и, взяв свой чемоданчик, пошел рядом с Орджоникидзе.

Съезд начался с грома аплодисментов и проходил бурно, воодушевленно. Делегаты страстно говорили о великих победах. Даже бывшие оппозиционеры и уклонисты Зиновьев, Каменев, Бухарин, Радек каялись и восхваляли Сталина.

День проходил за днем в слушании речей, в громе аплодисментов, в оживленных разговорах в кулуарах. Уже по отчетному докладу Сталина высказалось больше сорока человек, а Кирова все не объявляли. «Не забыли ли обо мне? Вдруг прекратят прения?..» Тридцатого он ушел с последнего заседания обеспокоенный и поздно вечером, за чаем, сказал о своей тревоге Орджоникидзе.

— О тебе забыть нельзя, — рассмеялся Орджоникидзе, — за тобой стоит Ленинград! Не беспокойся, завтра объявят...

Тридцать первого утром Постышев открыл десятое заседание съезда и сразу объявил: «Слово имеет товарищ Киров».

Киров вздрогнул от неожиданности. И еще сильнее вздрогнул от взрыва аплодисментов, которые буквально потрясли зал. Он поднялся на трибуну и, взглянув в зал, как-то вдруг оробел. Все делегаты поднялись и рукоплескали ему стоя. «Черт возьми, как-то нехорошо получается... Что же делать?» Аплодировать вместе со всеми, как это делал Сталин, он не хотел, боялся, что могут истолковать как нескромность. «Конечно, аплодируют не мне, а ленинградцам, но все же надо их остановить». И Киров поднял обе руки, прося, моля делегатов угомониться.