Радиомозг

Шел снег. Глаголев прижался в углу каретки и думал о письме, которое он сегодня получил из-за границы.

Когда-то, много лет тому назад, был Глаголев рабочим, снимал комнатушку у бедной чиновницы, жил там до самого ареста. Потом ссылка, побег, подполье, эмиграция… Полуголодное существование… 1917 год… Опять Россия… Революционная работа… Октябрь… Гражданская война…

А теперь сын чиновницы-хозяйки пишет ему письмо из Парижа. Теперь он - белый эмигрант, уверяет, что невольный… Умоляет, во имя прежнего, оказать помощь и содействие, помочь вернуться сюда, «на могилку дорогой матери, которая к вам, товарищ Глаголев, так хорошо всегда относилась»… Но так ли было хорошо это «прежнее», чтобы просить во имя его? Глаголев смутно вспоминал черноватого приготовишку, которого чиновница звала Мишелем и нелепо баловала гостинцами. Мишель нравился Глаголеву, потому что был озорник и выдумщик, а ребячье озорство Глаголев любил, считая это задатком будущего геройства и изобретательности. Пожалуй, в те времена между Глаголевым, только что начинавшим свои первые партийные шаги, и озорным занятным мальчуганом была и дружба… Та, что бывает не так уж часто… Почему-то очень ярко вспомнил Глаголев, как при аресте уводили его из квартиры, поздней ночью, а Мишель проснулся и горько плакал, догадавшись, что Глаголева хотят '»посадить»… Конечно, из Мишеля потом получился маменькин сынок, неврастеник, а дальше - известная история: белогвардейский прапорщик, разгром, бегство, попал в лапы к иностранному хозяйчику. Это тебе не наша последовательно социалистического типа промышленность с профсоюзами, пособиями, культработой и прочим. Ясно, что скрутило в чужих краях Мишеля, туго жить, пардону запросил, как говорится… Да стоит ли помогать? Но ведь и другое присловье имеется, что, мол, лежачего-то…

Никеев своротил с шоссе и осторожно ехал снежной дорогой между двумя рядами маленьких загородных домиков. У колодца на углу стояли две женщины с ведрами. Мальчуган, несмотря на валивший снег, баловался с прыгавшей собачонкой.

Темный силуэт хохочущего мальчика показался Глаголеву знакомым и напомнил Мишеля. Собачонка залаяла на застопоренный глазастый автомобиль. Женщины оставили ведра у колодца и подошли к машине.

–  Далеко до завода?
– спросил Никеев.

Глаголев прислушался, как женщины обе вместе ответили:

–  Недалече… Прямо катись… Мимо заборов, а там налево… Как раз к воротам угодишь…

Никеев тронул. Каретка подпрыгивала на проселочных выбоинах. Глаголев схватился за ременную петлю и выглядывал в оконца. Справа тянулись бесконечные заборы. Слева мелькали сплошные кусты и редкие высокие деревья, за которыми просвечивали отдаленные огни, затуманенные падавшим снегом. Автомобиль внезапно крякнул и остановился. Никеев вылез и, тяжело шагая в громадной дохе, обошел вокруг, потом постучал в оконце кузова.

–  Поломка, товарищ комиссар… Придется обождать… Глаголев вышел из каретки. Никеев возился у мотора и ругался. Время тянулось. Снег перестал кидаться хлопьями, и только мелкая холодная крошка сыпалась с черного неба. Ветер неприятно посвистывал в кустах, нагоняя с далекого поля крутящиеся снежные столбики. Глаголев зябко повел плечами.

–  Кажется, у тебя, товарищ Никеев, эта история до утра?

Никеев огрызнулся:

–  А кто приказал подать эту пигалицу? По такой погоде разве на этой фиговине надобно ехать? На лимузине, это б в самый раз… Она - машина настоящая… Броневик, а не ландо… А мое какое дело? Мне приказано, я исполняю. Скажет секретарь Николаша; «Никеев, приладь мотор к корыту!.. Езжай!» - я и в корыте поеду… Разве я ему могу перечить? Не могу. А ехать… могу.

«Никеич мой, кажется, хлебнул по случаю сегодняшнего торжества», - подумал Глаголев и спросил вслух:

–  Как тебе объяснили дорогу? Прямо? Вероятно, тут недалеко. Я дойду до завода… Оттуда тебе подмогу пришлю.

Глаголев твердо зашагал по дороге. Ветер крутил и сбивал сугробы по краям проселка, обнажая оледеневшую ноябрьскую землю.

Заборы кончились. Проселок упирался в расстилавшееся огромное заснеженное поле. И тут же, у придорожной канавы, притулился маленький домик, окруженный крохотным палисадником. Три-четыре березы солидно наклонялись над крышей, качались под порывами ветра и возили жесткими ветвями по холодному железу.

Глаголев постучал в освещенное окошко. Занавеска изнутри отдернулась, и кто-то из-за окна помахал рукою.

–  Входи через крыльцо, - послышался глухой через стекла ответ.

Рядом тявкнула собачонка, но сейчас же смолкла.

–  … Да это из Напсвета?

Не старый еще, плотный рабочий, в домашней рубахе навыпуск и полосатых штанах, стоял перед Глаголевым на пороге распахнутой двери из сеней в домик.

–  Входи товарищ. Признаться, жду я тут приятеля со склада… Да он что-то опоздал… А у меня только что начата…

–  Я, кажется, заблудился, - поспешно сказал Глаголев.
– Мне надо поскорей попасть на завод.
– Будьте добры, проведите меня, товарищ, или укажите дорогу.

–  Да в горницу-то зайди!
– предложил Глаголеву рабочий.

Через сенцы и кухоньку они вошли в низенькую комнату. В углу на кровати лежала больная женщина. К кровати был придвинут простой обеденный стол, на котором черным раструбом торчал рупор громкоговорителя. Женщина слабо приподнялась с подушек и смотрела на Глаголева. Рабочий кивком головы показал на лежавшую:

–  Хозяйка моя… Аннушка.

–  Здравствуйте, - поздоровался Глаголев с женщиной. Рабочий почесал себе правый висок и обратился к Глаголеву:

–  На завод тебе? Вот дело-то. А мы с Аннушкой только что приготовились заводской доклад слушать… По радио… Да и заодно Мишутку тоже послушаем…

Глаголев улыбнулся:

–  Какого это Мишутку?

Рабочий с гордостью объяснил:

–  Сын. Голова-парень. На заводе помощником мастера. Такой любопытный, сердце за него радуется. Это он свет оборудовал… и радио.

Глаголев тут только обратил внимание, что в комнатке горела электрическая лампочка и вспомнил, что видел два высоких шеста антенны на крыше домика меж качающихся берез.

А рабочий продолжал рассказывать про Мишутку.

–  Музыку знает. На заводе оркестр домрачей устроил… Сам на курсы музыкальные бегает, какую-то гармонию учит… Да ты садись, отдохни, обогрейся… Ведь ишь тебя куда занесло.

–  Ну, и что же ваш Мишутка?
– заинтересовался Глаголев, присев на табуретку около двери.

–  Выбивается в люди… Самоуком учился… самотеком выплывет… Оно конечно, если бы кто подтолкнул его… Так он бы скорей… по службе-то… Да где уж… Вот я да Аннушка добрым словом его бодрим.

–  А вы, товарищ, сами на заводе работаете?
– спросил Глаголев.

–  Нет, теперь не работаю… Я свое отработал… Инвалид… В давние поры два пальца мне раздавило, вот… Так я сторожем на складах. Заборы-то видал? Это складские… Сегодня не моя смена… Так я и налаживаю говоритель, нам с Аннушкой сынишку послушать…

В рупоре на столе слабо пискнуло. Рабочий быстро повернулся туда, поправил рычажок, включил усилитель.

–  Ага… Начинается… Ну-ка, послушаем.

Из рупора послышались далекие, но отчетливые слова:

–  …И докладчик, товарищ Глаголев, должен быть очень скоро. Он уже выехал сюда…

Рабочий кивнул головой на рупор:

–  Докладчика ждут… Запоздал, поди.

Снова из рупора объявили:

–  А пока наш заводской оркестр, под управлением товарища Михаила Зубова, исполнит несколько вещей в его же гармонизации…