Радиус 227

— Как и прошлые разы — треть зарплаты монетами, -вздохнул старлей, -остальное бумажными.

— Вот же жмоты, у них бумажки эти, каждый день обесцениваются, я вон продавщицу еле уболтал бумажными взять.
– кивнул пожилой Филлипыч на вещмешок, — Не хотела за деревянные отдавать, говорит у меня и за серебро хорошо расходится.

— Ну так, асиновские тоже часть серебром получили, вот и шикуют, пока не кончились монеты. Хотя, не имеет права только за серебро продавать, сказали же, что и бумажные рубли все брать обязаны.

— Не имеет, согласен, -кивнул прапор, -но не силой же у нее отбирать? Заверещит, а асинским ментам, только повод дай, закроют на пару суток как два пальца! Народ боится, что снова деньги поменяют, уж слишком быстро эти обесцениваются.

— Не имеют права… -снова начал возмущаться старлей, когда вагон дернулся и тепловоз стал набирать ход. — Так, Анищенко, ты на передней площадке, Короедов, на задней. Молодой пока тут отдыхает, через пару часов поменяетесь. И не спать там!
– крикнул он в спину направившемуся к задней площадке парню.

Прапорщик ловко сковырнул металлическую крышку со стеклянной бутылки, одну отдал старлею, звякнул своей о его горлышко.

— Ну давай, Михалыч, чтобы все нормально прошло. — Он с жадностью присосался к бутылке и выдул чуть не половину. — Заебца! Месяца два пива не пил, только самогон. Ох, хор-рошо то как!

— Ну да, -согласно кивнул Михалыч, -нам пару бочек разливного, последний раз тем летом завозили. Слыхал у них там импортного, в железных банках, полные ларьки. Могли бы и нам подкинуть.

— Тоже слыхал, за импортное. Говорят, водка там, сейчас вся по талонам. Что там, кстати, по полтишкам, сколько на рыло выходит?

— Рядовым по четырнадцать монет, офицерам и прапорщикам по двадцать.
– чуть понизив голос поведал ему старлей.

— Фу-ты, осчастливили! Что я на эти двадцать монет куплю? За одну курицу или за пару кило муки на рынке серебряный полтинник просят, а бумажные и у нас берут, дюже неохотно. Мне чего, полмесяца не жрамши сидеть?

— Да ладно, Филлипыч, там, -неопределенно мотнул он головой, -вообще одними деревянными зарплаты выдают и ниче, не померли.
– старлей повернул голову к сидящему ближе всех к ним Адаму и спросил, — Слышь, как там тебя, что правда у вас зарплату рублями дают, а в магазинах на них хрен чего купишь?

— И бухло все по талонам? –добавил свой вопрос прапор.

— Не знаю, -пожал парень плечами, -я вообще, ничего не помню.

— В смысле?
– посмотрел на него удивленно старлей. — Больной, что ли?

— Не знаю, не помню ничего вообще, сказал же. С памятью что-то.

— Михалыч, ты зачем его взял, а вдруг он псих или маньяк какой?
– посмотрел на офицера прапор с удивлением. — Куда нам его, вдруг ему топор дадут, а он вместо деревьев пойдет людей рубить?

— Да ну, -погрустнел старлей, -откуда я знал, что он беспамятный-то? Да не, -махнул он рукой, -сюда маньяков не посылают.

— Ага, не посылают, -пробурчал все еще недовольный прапорщик, -ладно, хоть бабу симпатишную в этот раз взял.

Адам перестал прислушиваться к их разговору, а подвинув сверток рабочей одежды себе под голову, растянулся на лавке. Он снова придремал под мерный перестук колес, а проснулся от вопроса блатного с соседней лавки, который так же как и он отлежался и вроде как, пришел в себя после побоев.

— Слышь, командир, уже часа три вроде едем, долго еще? Пожрать бы, да и на парашу охота. И вообще, куда нас везут? Обещали жизнь с чистого листа, а тут в наручниках целый день.

— Закрой рот, расписной!
– недовольно ответил ему прапорщик, обсасывающий сухой рыбий хвост, — Хрен тебе в сраку, а не жизнь с чистого листа!

— Че сказал?!
– возмутился урка.

— А ты не понял?
– удивленно посмотрел на него прапорщик откладывая в сторону рыбий хвост, — Я тебе щас, зубы железные твои в глотку вобью, чтобы не тявкал, на лесоповале ты и без них работать сможешь.

— Но, постойте, ведь нам и правда обещали вместо большого срока, жизнь с чистого листа и переселение в зону затемнения.
– включился в разговор очкастый.

— Мало ли, кто и чего вам там обещал. –криво усмехнулся старлей, — Потрудитесь на благо общества, а там уже видно будет.

— А ты, губошлеп, по какой статье присел?
– переключился на очкастого железнозубый, — Больно ты на маньяка с телевизора похож. –не дождавшись ответа от очкастого он снова поинтересовался у ментов, долго ли еще ехать.

— Часов пять ехать, -все же ответил старлей, -но через час, даже меньше, -глянул он на часы, -остановка будет, в Улу-Юле. А насчет новой жизни, с чистого листа, -посмотрел он на очкастого, -будет вам новая жизнь. Отработаете по паре годиков на лесоповале, а там получите свои ай-ди и катитесь куда хотите.

— Что, даже в Ленинград могу вернуться?
– спросил очкастый с придыханием.

— Дурак, что ли!
– захохотал старлей, которого дружным хохотом поддержал и пожилой прапорщик и сидящий чуть в стороне молодой конвоир, — Ну, бля, сказанул, в Ленинград вернуться! Ну хохма! Мы тут, все надолго, а скорее всего навсегда. Нет отсюда выхода, понял, нет!
– внезапно перешел он на крик.

— Ну ты, внатуре, придурок лоховской!
– обозвал мужика блатной и пояснил сверкнув своими зубами, — Ленинграда, вообще, нет уже, его несколько месяцев назад в Санкт-Петербург переименовали, дурилка картонная, бля!

— Да какая разница, как он теперь называется?
– обвел взглядом всех старлей, — Забудьте про другие города, вы тут навсегда. По крайней мере, за пять лет, еще никто за радиус не вышел.

— Да это понятно, -цыкнул блатной, -но как там с остановкой? На парашу, реально охота.

— Я же сказал, остановка… -старлей глянул на часы, -примерно, через сорок пять минут, плюс минус. Терпи.

— Я если, не дотерплю?
– скривился железнозубый.

— Тогда, обосранным поедешь!
– хохотнул прапор, а потом скривился и зло ответил, — Только не тут, а мы тебя к последней платформе пристегнем, чтобы за составом бежал. Понял, расписной? Ох, и не люблю я вас, блатата поганая!

Вагон вдруг дернуло и раздался скрежет тормозивших колес. Адам чувствительно приложился боком о стоявшую впереди скамейку и до крови ободрал запястья наручниками.

— Да что там, еще?!
– вскочил старлей и выскочил на переднюю площадку, а потом крикнул: -сосна на путь упала, Анищенко, пилу хватай и ко мне!

Прапорщик тоже встал, надел куртку, потом закинул на плечо карабин и направился к выходу, крикнув дежурившему на задней площадке солдату:

— Молодой, тут остаешься, в оба за этими прохиндеями смотри!