«Нарост, что на ветке прибрежного времени сказан…»
Нарост, что на ветке прибрежного времени сказан,в тебе накопился горчащий сомнением сок, столь желанныйскоплению тли: пусть в погоде кишит кислородная тьма —ты жаждешь предстать ответвленьем, свою породитьлиству для попрания дней фотосинтеза – в этих законахтак ясен обмен, что потребна сердцам хоть какая-то дымка;любовью не зря учиненный, смеркается полог,и дышат сквозь марлю, привычную к звону бидона,молочные струи, берясь ниоткуда, сгущаясьиз отсветов звездных, разбросанных всюду по слову.Что
тело? Всего лишь симптом восхожденья:настигла душа потайную вершину.
«Застряв меж мирами, услышит зачем человек о себе…»
Застряв меж мирами, услышит зачем человек о себепротяжное слово, оплетшее тьму проводами:«Твое безраздельное „я“ на экране, что стоном окрашен,взялось, посмотри, сопрягаться частями своими,ты этой подвержен томительной власти, но все жезакончится время спасительным бунтом, нырком ясноглазым:бесстрастьем промоет вода первозданное зреньеи солью разъест, возжелавшей проникнуть в глубины…»
«Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасом…»
Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасомалчбы кислородной, схватившей трахейную нежность;новейшая узость живет в мониторе – способна разъятьмолчальные створки, заставив моллюска ужатьсяво времени: нечего здесь растекаться бездушнойпрозрачностью часа – вот-вот призовут речевым перламутромпроцессы, подвластные разве что музыке: «чувствуй себя…»Поддельную сладость вдыхая, ритмичная нега картинок,нырнувшая в юношу, жемчуг текучий добудет.
«Привычное дело: морская вода разбежалась по школе…»
Привычное дело: морская вода разбежалась по школе.В краю наводнений важнейшим предметом пребудетумение в книгах сыреющих видетьсверканье крупинок морских, позабывших хожденье по водам:кто выше ступни намокает, готовится пусть к пересдаче,строитель, что вновь не учел своеволий заливных, отправленв толпу первоклассников – верить, бояться, терпеть;шумит и на берег выносит куски корабельных останковпобедное шествие общих идей.
«Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока…»
Под маршем нащупан спасения нежный исток, но поканырнувший под музыку станет иссякшим дыханьем —проходят века, задевая лучистым плечом побледневшее небо:кого старшаки провоцируют, должен крепиться, держатьсяза это искусство стоять, не заметив угрозы, и площадьсвоим часовым циферблатом легко повторяет;не страшен синяк, ведь до свадьбы заря заживает,становится просто началом рабочего дня;а этот, построивший школу так близко к приливу, укутанслезливой лозой, возносящей морской виноград;в петлице – саргассовой веточкой стынет призыв к алтарю,придонная муть, облеченная властью немотной, скрепляетбукварные узы, в каких проясняется память о всем,что будет тобой.
«В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила…»
В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустилакрылатые слухи о траченом слове, и нечему веритьсреди поисковых бригад, повторивших смещенье созвездийк счастливой стезе, проницающей эту округу и даже небесныйостаток дыханья, спустившийся к нам с неподвластных высот;очнется
правитель, ему – закусить первым деломвсю горечь полуденных снов, обжигающих светом язык;какое посланье уходит в слюду, стекленея на лютом морозе,таким же посланьем – твердейшим, всесильным – едва обернется весна,так сразу слуга устремится в чулан – и, лаская стекло заготовок,у банки узнает, как блеск сохранить в солевом сокровенном растворе;лучи сохраняют свой вкус и в сплетеньях укропа,и чистым своим расширеньем во рту подчиняя рецептор;лети нафталиновой гранулой, гаснущий град, побиваяоконные всходы узоров морозных – так, словноне холодом попранный холод попросит приюта в людском разговоре.
Молитву возносим тебе, отзвеневший сомнение заступ —какая порода всех лучше слагает земную кору,ответишь, о княжье ударившись мягкое сердце,все тело у князя давно превратилось в песок или камень,в скелетный остаток простора, в глубинную тьму или свет —а сердце спаслось, поместившись в словесную жидкость,в пылу консерваций оборваны листья, шуршавшие время;ты, сломленный заступ, так жалобно лязгнешь о правде,что шелковый голос биений свою пропоет тишину, утешая;целуешь пейзаж, человек, приникая губами к стеклуоконного неба, где зaмер в рассоле обломок кометы,предсказанной хмелем, что выдохся, нас поджидая.
«Призвав дефицит пунктуаций, смолкает округа…»
Призвав дефицит пунктуаций, смолкает округа.Молочное царство, сходящее в точку, остреет соском,молчанье младенца пронзив утоленьем: взбирайсявсе выше, чистейшая сладость сердечного «да»;грубеют ладони от ветра, вплетенного в наши швартовы,огнем истязается влага, сидящая в каждом плоде, угодившемв печное подобие града небесного, взявшего силу поленьевв заоблачный треск, распаляющий звезды – о том липокапает жатвенным пoтом дневное усилье, где соль,тела покидая, означит нетрудную память, засевшую в дерне:токсичен ли этот простор, зашипевший незнаньем зерна?Да-да, радиация схожа своей разлагающей силойс тобой, сверхускоренный час, проникающий в нас;в защитную форму одет живописец.
«Не душу поить молоком одуванчиков смятых…»
Не душу поить молоком одуванчиков смятых,назначив сестрой милосердия беглую жажду,что помнит о плене, объявшем под видом церковных страницстремление времени все прочитать о великом начале;огонь, вызревай в глубине несдающихся трав, зеленеяот горечи соков, растравленных танковым днем —в тебя обмакнули дыханье солдаты, по небу чертяграницу, пропахшую порохом, собранным в нежных цветках —когда лепесток загрубел, словно кожа на пальцах земли,придет увлажненьем туман, затаивший точильные камнидля наших серпов, для железной остреющей хватки —лишь звездная примесь проникнет в тела неустанных людей,не значась в словах этикеток, налепленных спешно;мутнеет заря потайным компонентом лосьона.
«Родное ли призвано небо над нашим убежищем волглым…»
Родное ли призвано небо над нашим убежищем волглым —задерживать капли дождя, проверять документы погоды,