Радость

Если звуки являются носителями чувств, то слова конкретно выражают тот образ или идею, которые придают переживаемому чувству его окончательное значение. Биоэнергетический анализ представляет собой такой метод терапии разума и тела, который работает с чувствами и идеями, со звуками и словами. Большинство пациентов, давая выход горькому плачу, начинают что-то говорить и часто повторяют при этом слова «о, Боже», которые я воспринимаю как непроизвольный, почти рефлекторный призыв о помощи. Если звуки, сопутствующие плачу, представляют собой призыв о помощи, то слова являются четким сообщением о таком призыве, сформулированным на уровне взрослого человека. Когда индивид выражает свое чувство как словами, так и звуками либо действиями, то его эго идентифицирует себя с чувством. Часто пациент будет в процессе катарсисной разрядки спонтанно издавать пронзительные крики, а после этого станет заявлять: «Я слышал себя кричащим, но сам я с этим никак не был связан». Сопровождение выражаемых чувств словами помогает в последующем установлении такой связи.

Когда люди в процессе плача произносят слова «о, Боже», как это было в ходе сеанса с Мартой, о котором шла речь ранее в данной главе, я советую им рассказать Богу о том, что они чувствуют. В некоторых случаях в ответ раздается: «А я ничего не чувствую» или «Понятия не имею, что я чувствую». В таком случае я могу задать пациенту наводящий вопрос: «А испытываете ли вы печаль?» «Да», — отвечают они. «Стало быть, вам следует рассказать Богу о своей печали». На это они обычно говорят: «Мне действительно печально». Часто эти слова звучат плоско и безжизненно, так что я переспрашиваю: «И насколько вам печально?» «Очень печально», — вот неизменный ответ в таких случаях, и в этом заключается печальная истина, исходящая из глубин их естества. Если мне удается подтолкнуть их к тому, чтобы не просто пользоваться словами, а влагать в них какие-то чувства, то их плач становится более горьким и глубоким. Некоторые пациенты при этом легко раскрываются и говорят: «Я ранен в самое сердце, мне больно», — или нечто подобное, служащее выражением тех образов и понятий, которые ассоциируются у них с печалью и плачем. Чем в большей мере они могут выразить словами причину, из-за которой плачут, тем более цельный характер носит их личность. В этом случае разум и тело пациента работают совместно, давая в совокупности более сильное ощущение собственного Я.

Иногда я получаю весьма негативную реакцию в ответ на мое обращение к пациенту с предложением рассказать Богу о том, что он чувствует. Одна из пациенток злобно произнесла при этом: «В гробу я тебя видала, Боженька. Когда ты бывал мне нужен, тебя никогда не оказывалось рядом. Тебе плевать на меня, а я ненавижу тебя». Это была женщина, воспитанная в богобоязненном доме и посещавшая религиозную школу. Когда я предпринял попытку поставить ее слова и чувства под сомнение, она сказала, что чувствовала именно то, что сказала, и вообще, она такая. Ее отец питал извращенные чувства по отношению к женщинам и сексуальности. Он проявлял к моей пациентке сексуальный интерес, сально прикасался к ней и бросал в ее сторону обольстительные взгляды. Полагая всех лиц женского пола тварями и рассказывая за обеденным столом грязные, скабрезные шуточки, он в то же время делал негативные и оскорбительные замечания по поводу форм сексуального выражения любых других лиц. Отец ожидал, что его дочь будет ангелом, но смотрел на нее как на шлюху. То, что он говорил о Боге, позволяло моей пациентке еще более отчетливо ощущать лицемерие, царившее в ее семье, а позднее почувствовать, как вся домашняя атмосфера породила в ней горечь и отвращение по отношению к мужчинам.

Бог был для нее представлен отцом, а это заставляет предположить, что прежде, чем моя будущая пациентка осознала чувства в их генитальном варианте, то есть в возрасте трех или четырех лет, она, как, впрочем, и большинство маленьких девочек, обожала своего отца. За страшными словами, адресованными Богу, стоял ее гнев, направленный против отца, поскольку она считала того убийцей своей души. И все эти ее чувства проецировались на меня — как на Бога, как на терапевта, как на того, кто замещал в данный момент отца, и, наконец, как на мужчину. Я отложу до следующих глав вопросы сопротивления и переноса, которые являются столь критически важными во всякой терапии и с которыми можно совладать только с помощью слов. Однако если мы хотим, чтобы произносимые слова обладали хоть какой-нибудь ценностью и весом, то пациент должен находиться в контакте со своими чувствами. Того пациента, который не ощущает своей печали и не умеет плакать, не удастся затронуть никакими, даже самыми убедительными, словами.

Одна из причин, почему биоэнергетический анализ концентрируется на теле, состоит в том, что слова сами по себе редко бывают настолько сильны, чтобы заставить подавленные чувства пробудиться. Ответственность за подавление чувств несет эго, которое наблюдает за нашими поступками и поведением, осуществляет над ними цензуру, а также контролирует их. Голосом эго служат слова, точно так же как в качестве голоса тела выступают звуки. Человеку сравнительно легко ощутить себя отделенным от слов. А вот проделать то же самое со звуками несравненно труднее. Чуткое ухо вполне может распознать фальшивую ноту, когда звук перестает быть подлинным выразителем чувства. В биоэнергетическом анализе принимается за аксиому, что тело никогда не лжет. К сожалению, большинство людей слепы к проявлениям телесной экспрессивности, будучи научены верить словам, которые человек слышит, а не тому, что он интуитивно ощущает. Но некоторые дети младшего возраста все-таки сохраняют достаточную часть невинности, которая позволяет им без колебаний верить в то, что они видят собственными глазами. Каждому ясно, что мораль знаменитой сказки Ханса Кристиана Андерсена «Новое платье короля» состоит в том, что лишь невинный взгляд может увидеть правду. Дети еще не обучены утонченному и изысканному искусству играть словами, чтобы скрыть свои чувства. Я никогда не забуду одного мужчину, который в качестве терапевта консультировал меня в юности и сказал: «Я знаю, что был влюблен в свою мать». В ответ мне очень хотелось произнести: «Доктор, постарайтесь сообщить мне что-либо новенькое». Однако я сдержался, и эта терапия никогда не обрела сколько-нибудь реальных очертаний, быстро завершившись. Вообще-то, мне бы, пожалуй, следовало сказать: «Вот чего вы не знаете, уважаемый доктор, так это того, до какой степени вы сами больны».

Точно такую же слепоту проявляют те люди, которые в ответ на мое указание о необходимости и пользе плача заявляют: «Не испытываю никаких трудностей с плачем. Мне довелось много плакать в своей жизни». Последняя часть этого ответа может быть правдой, но вот первая наверняка не является таковой. Трудность для этих людей состоит в неспособности плакать достаточно глубоко, для того чтобы достичь самого дна своей печали. Их плач подобен той малой воде, которая лишь перехлестывает через запруду и потому никогда не опорожнит переполняющее их озеро слез. Тот факт, что в своем взаимодействии с жизнью они нуждаются в помощи, за которой обратились к терапевту, указывает на наличие дискомфорта и отсутствие радости, а об этом еще как стоит поплакать. Многие люди научены в детстве, что плач допустим лишь в том случае, если человек буквально раздавлен, а не в ситуации, где он просто задет или испытывает боль. Детям, которые начинали плакать, когда их стукнул кто-то из старших, говорилось: «Перестань плакать, иначе я на самом деле дам тебе так, что будет от чего зареветь». А в некоторых случаях детям, чтобы заставить их прекратить плакать, доставалась удвоенная порция наказания. Ребятишек стыдили, чтобы отучить плакать: «Маленькие мальчики не плачут, только девчонки плачут». Да и у взрослых плач далеко не приветствуется: «Нужно быть мужественным. Плач — это признак слабости». И тому подобное. Я же, напротив, установил, что способность плакать представляет собой бесспорное доказательство силы. Поскольку женщины плачут легче мужчин, то со всей очевидностью именно они — сильный пол.

Когда человек плачет, то каждое всхлипывание или рыдание представляет собой импульс жизни, который пробегает по его телу. Посторонний может самым наглядным образом наблюдать, как этот импульс пересекает все тело плачущего. Когда указанный импульс достигает таза, он порождает движение, направленное вперед, — при наличии достаточной чуткости плачущий человек может на самом деле ощутить, как данный импульс, проходя вниз по той трубе, которую образует собой тело, ударяет по диафрагме таза, иногда называемой «тазовым дном». Вот что такое «пронять до самого дна». Настолько глубокий плач так же редок, как и по-настоящему глубокое дыхание. Однако у плача имеется и другое мерило, в качестве которого выступает величина амплитуды соответствующей звуковой волны. Это находит выражение в такой характеристике, как «объем» звука. Полный звук означает широко распахнутые рот и гортань, расправленную грудь и приподнятую диафрагму. Степень подобной открытости одновременно показывает, насколько данный человек открыт жизни — способен впустить ее в себя и позволить ей двигаться дальше. Когда мы описываем пациента как «замкнутого в себе», то это справедливо самым буквальным образом применительно к отверстиям, имеющимся в его теле. Губы этого человека могут быть плотно сжаты, челюсти стиснуты, гортань сдавлена, грудь жестко напряжена, живот втянут, а ягодицы сморщены. У таких людей глаза тоже обычно прищурены.

Терапия представляет собой процесс, направленный на достижение открытости человека перед лицом жизни, — операцию в такой же мере физическую, как и психологическую. Результат находит отражение в сияющих глазах, теплой улыбке, элегантных манерах и открытом сердце. Но попытка открыть сердце без открывания тех каналов, через которые заполняющее его чувство любви течет в мир, — пустое занятие. Это похоже на то, как если бы дверцы отдельных сейфов, установленных в банковском подвале, были распахнуты, но двери самого подвального хранилища накрепко заперты. Я всегда начинаю свою терапевтическую программу с того, что помогаю человеку открыть, фигурально выражаясь, рот (чтобы говорить им) и глаза (чтобы видеть ими), прежде чем он откроет свое сердце. Но этот процесс открытия отнюдь не скор и не легок. Он подобен тому, как учатся ходить. Пациент каждым проделываемым шагом как бы подвергает землю испытанию на прочность. Он должен сперва научиться доверять себе, а после этого — снова начать доверять жизни. И подобно ребенку, который должен падать и падать, пока на самом деле станет уверенно ходить, пациент также будет падать, ощущать свой страх и чувствовать свое бессилие, но, по мере того как он будет подниматься и возобновлять свои попытки снова и снова, его вера, уверенность, мудрость и радость будут все более нарастать.

Результатом глубокого и горького плача может явиться своеобразный прорыв или перелом, при котором человек ощущает свободу и чувствует доставляемую ею радость. Такие прорывы напоминают солнце, вспыхивающее сквозь просветы в тучах — это еще не признак полного завершения грозы, но уже ясное указание на то, что она скоро закончится. Каждый такой прорыв делает человека более сильным и более открытым жизни, а также более способным капитулировать перед своим телом.

В следующей главе я рассмотрю препятствия, стоящие на пути плача. Они велики и к тому же глубоко укоренены в структуре личности. И их невозможно преодолеть без понимания того, что они возникают и развиваются как средства выживания.

Глава 4. Сопротивление плачу

Я не поддамся

В предшествующей главе я указывал, что у большинства людей имеется настоятельная необходимость плакать, чтобы разрядить боль и печаль, присутствующие в их жизни. Напряжение, которое удерживает эти безрадостные чувства взаперти в наших телах, снимается плачем, всхлипываниями или рыданиями. Все эти действия представляют собой естественную реакцию на физическую или психологическую рану. Любая травма является шоком для организма, заставляющим его застыть или же сжаться, затаить дыхание и закрыться подобно морской раковине. Плач как раз и есть процесс размораживания того, что застыло, расслабления того, что сжалось, и открытия веяниям жизни того, что сейчас наглухо заперто. После конвульсий, сопровождающих рыдания, дыхание становится расслабленным и глубоким. Это возвращает человеку полное владение голосом и освежает его душу точно так же, как хороший дождь освежает и оплодотворяет землю. Люди, не умеющие плакать, заморожены и зажаты, их тела напряжены, а дыхание сильно ограничено и стеснено. Ни одному человеку не дано восстановить свой полный потенциал и готовность к восприятию бытия, если он не умеет плакать. Чтобы действительно способствовать восстановлению настоящего потенциала личности во всей его полноте, плач должен исходить из брюшной полости, из живота. Для большинства людей достигнуть этого непросто, поскольку их дыхание ограничено и стеснено умеренным или даже сильным диафрагмальным напряжением.

В данной главе я хотел бы рассмотреть и обсудить психологические препятствия плачу, которые выступают параллельно физическим блокадам. В нашей культуре плач трактуется большинством людей как признак слабости. Даже в таких ситуациях, где плач представляет собой самую естественную реакцию, скажем, в случае смерти любимого человека, тех, кто понес тяжкую утрату, нередко увещевают быть сильными и не показывать другим своей печали. Открытое проявление чувств может столкнуться с сильным неодобрением окружающих. Поддаться чувствам, капитулировать перед ними — это значит потерять контроль со стороны эго. Но если отказ от контроля эго считать неприемлемым даже в подобной ситуации, то когда же он вообще допустим? Плач видится многими как знак не только слабости, но и незрелости — детскости, или инфантильности. Детей часто журят и высмеивают за плач: мол, большие мальчики не плачут. Разумеется, верно, что у большинства людей плач ассоциируется с беспомощностью. В житейских ситуациях, грозящих подлинной опасностью, на самом деле может оказаться необходимым не поддаваться чувству беспомощности и не плакать, но в процессе терапии беспомощность никак не угрожает пациенту, за исключением угроз на уровне эго.