Радость

Чтобы помочь Луизе ощутить скопившуюся в ней ярость, я проделывал с ней специальное упражнение. Оно уже было описано в главе 5, но я повторю его здесь, поскольку оно чрезвычайно помогает пациенту почувствовать имеющийся в нем гнев. Я усаживал Луизу на стул лицом ко мне, а сам располагался на другом стуле в метре от нее. После этого я просил ее сжать обе кисти рук в кулаки, решительно выпятить подбородок, широко раскрыть глаза, погрозить мне кулаком и сказать: «Я вполне могу убить вас». Понадобилось несколько попыток, прежде чем она свыклась с этим упражнением и стала выполнять его как следует. Зато когда это произошло, ее взгляд стал чуть ли не маниакальным и она смогла прочувствовать всесокрушающую силу своей ярости. Я много раз проделывал указанное упражнение как с одиночными пациентами, так и с группами, и должен констатировать, что никто из них ни разу не переходил к настоящему физическому нападению на меня или на что-то иное. В данном упражнении находит выход гнев, а не ярость, поскольку человек никогда не теряет контроль над собой. Но почти во всех случаях оно дает пациенту ощущение силы и властности, а также укрепляет в нем чувство собственного Я.

После указанного упражнения у Луизы куда-то пропал ее неизменно кроткий взгляд. Лицо у нее стало выглядеть более живым и крепким. Она начала понимать связь между своим гневом на отца и тем чувством вины, которое она испытывала в связи с самоубийством своего пациента. А главное — она почувствовала большое облегчение.

Когда женщина подавляет в себе гнев против отца за то, что тот предал ее любовь, этот гнев переносится на всех мужчин, даже если сознательно ничего подобного не декларируется и не делается. Чтобы разрушить указанную взаимосвязь, нужно действовать довольно тонко. Аналогично, те мужчины, которые подавили гнев против матерей, в детстве доминировавших над ними или же не сумевших защитить их от отцовской враждебности, позднее обязательно проецируют скопившийся в них гнев на всех женщин. Каждая женщина становится для них соблазняющей и в то же время кастрирующей их матерью. До тех пор пока указанный гнев не найдет своего выражения, этот мужчина не будет чувствовать себя свободным в такой степени, чтобы быть самим собой. В результате в любых своих взаимоотношениях с женщинами он всегда будет оказываться в невыгодном положении. Партнер описанных мною людей будет обвиняться ими в том, что их взаимные отношения не несут с собой чувства удовлетворения, хотя истинной причиной такого положения вещей будет ощущение неудовлетворенности, таящееся в самой личности этих индивидов. Обвинение партнера представляет собой предательство по отношению к дарованной тебе любви. Чтобы любовные отношения действительно срабатывали и давали человеку то, что он ждет от них, ему нужно привнести в эти отношения чувство радости. А это, в свою очередь, требует от него следующего — освободиться от ощущения вины и обрести свободу выражать свои чувства непосредственно и должным образом. Для этого человек должен глубоко познать собственное Я, что является едва ли не главной целью терапии.

Глава 8. Сексуальное злоупотребление

Сексуальное злоупотребление представляет собой наиболее отвратительную форму предательства любви, поскольку сексуальность является нормальным выражением любви. Носитель этого злоупотребления приближается к своей жертве так, как если бы он или она предлагал ей любовь, но затем, воспользовавшись невинностью и/или беспомощностью избранной жертвы, он использует ее для достижения своих целей или для удовлетворения собственных, зачастую низменных потребностей. Наиболее разрушительным аспектом данного преступления является именно предательство доверия, однако физическое насилие вносит в эту деструктивную акцию дополнительную координату страха и боли. Те индивиды, которые подверглись сексуальному злоупотреблению, как правило, сохраняют рубцы от того, что им довелось испытать, на протяжении всей своей жизни. Наиболее серьезным из этих шрамов является то, что жертва подавляет в себе то, что ей довелось пережить, — поскольку она испытывает чувства стыда и отвращения по поводу случившегося. Однако результатом подавления указанных чувств является глубокое ощущение внутренней пустоты, путаницы и смущения, остающееся у такого человека. Жертвы сексуальных злоупотреблений не в состоянии капитулировать перед собственным телом или перед любовью, а это означает, что у них нет шансов добиться в своей жизни сколько-нибудь глубокого удовлетворения. Для них нет предприятия более опасного, нежели путешествие, цель которого — открытие самого себя. Лечение таких людей требует осознания указанной проблемы и особого внимания к ней.

Насколько распространены и обыденны случаи сексуального злоупотребления? Это зависит от того, что именно мы подводим под это понятие. Статистические исследования, основывающиеся на анонимных анкетах, которые распространялись среди взрослых, указывают, что от 30 до 50 процентов респондентов сообщают о сексуальных злоупотреблениях, которым они подвергались в детстве. Если рассматривать в качестве сексуального злоупотребления любое нарушение частной жизни ребенка применительно к его телу и сексуальности, то, по моему убеждению, частота подобных случаев может даже превысить 90 процентов. Одна моя пациентка вспоминала о своих ощущениях стыда и унижения, когда в трехлетнем возрасте семья заставила ее позировать обнаженной («голенькой», как они выражались) для фотографии. Публичные комментарии по поводу развивающейся детской сексуальности также вполне могут трактоваться в качестве одной из разновидностей сексуального злоупотребления. Когда отец шлепает свою маленькую дочку по голой попке, то подобное действие, по моему убеждению, в такой же мере является актом сексуального злоупотребления, как и физического унижения. Если отец испытывает от таких своих поступков сексуальное возбуждение, ребенок прекрасно чувствует это. Одна из моих давних пациенток рассказывала, что однажды попросила мужа отшлепать ее по обнаженным ягодицам — и это возбудило ее в сексуальном смысле до такой степени, что последовавший за сим половой акт показался этой женщине наилучшим из всего того, что ей довелось испытать в этом плане. Данный случай являет собой типичный пример мазохистского поведения. Вне всякого сомнения, оно берет свое начало в том факте, что отец этой женщины, когда она была ребенком, шлепал ее именно так, и это вызывало у нее сильное сексуальное возбуждение. Истоки мазохистской или садистской практики, ассоциирующейся с сексом, лежат в детских впечатлениях, которые «впечатываются» (выражаясь по-научному, подвергаются импринтингу) в личность ребенка. Многие женщины непосредственно в ходе полового акта для облегчения достижения кульминационного пункта используют различные мазохистские фантазии, скажем, воображают, что их связывают каким-нибудь жгутом или привязывают к кровати. Я готов зайти в своих предположениях по поводу роли сексуальных злоупотреблений в детстве настолько далеко, что выскажу следующее утверждение: всякий эпизод, в котором взрослый бьет ребенка, имеет определенные сексуальные последствия.

Однако на сегодняшний день мы осознаем, что многие случаи сексуального злоупотребления включают в себя непосредственный сексуальный контакт между взрослым человеком или подростком, с одной стороны, и ребенком, с другой. Мы говорим также о подобных случаях как о какой-то форме кровосмесительства, или, иначе говоря, инцеста. Там, где такой прямой половой контакт действительно имеет место, он производит весьма деструктивный эффект на личность ребенка, причем степень серьезности указанного разрушительного воздействия обратно пропорциональна возрасту ребенка — другими словами, чем младше ребенок, тем более тяжек причиненный ему урон. Я был буквально шокирован, узнав о таких случаях, где пострадавший ребенок был самым натуральным младенцем. Если сексуальное злоупотребление имело место в весьма юном возрасте, ребенок загоняет все воспоминания о случившихся с ним событиях куда-то очень глубоко, подавляя в себе все чувства, которые с ними связаны. Обязательным последствием подобного подавления становится долговременное омертвление некоторой части тела. Когда соответствующие чувства снова оживают, память пробуждается. Это хорошо иллюстрируется следующим случаем из моей практики.

Мадлен должно было вот-вот исполниться пятьдесят лет, когда она впервые осознала, что, будучи совсем маленьким ребенком, подверглась сексуальному злоупотреблению. Она чувствовала, что лишена в своей жизни чего-то существенного, поскольку в обоих ее браках мужья физически унижали ее и злоупотребляли ею как женщиной. Однако, приступая к терапии, она никак не связывала унижения, которым она подвергалась со стороны своих супругов, с возможностью сексуального злоупотребления, объектом которого она стала в самом начале жизни. Оба ее родителя были алкоголиками, и семья как таковая не функционировала, но поскольку вся родня вела себя очень скрытно и держала Мадлен в стороне от других детей, она считала, что то искаженное и беспорядочное существование, которое было присуще ее самым ближайшим родственникам, и есть нормальный образ семейной жизни.

Мадлен смолоду привыкла выживать, и она в конечном итоге вполне преуспела в этом деле. У нее был собственный процветающий бизнес, и она воспитала четверых детей, успешно выпустив их во взрослую жизнь. У нее также хватило мужества оставить двух мужчин, которые плохо к ней относились, но она не ощущала по отношению к ним подлинного гнева. Она знала только одно: ей нужно отказаться от этих взаимоотношений. В один прекрасный день ближайшая подруга Мадлен подтолкнула ее к тому, чтобы посетить встречу группы лиц, пострадавших от инцеста, к которой эта приятельница сама принадлежала. Когда Мадлен услыхала, как другие женщины рассказывают о том, что родители в детстве сексуально злоупотребляли ими, ее вдруг осенило, что и ей самой наверняка довелось испытать нечто подобное. Эта мысль повергала ее в неизменный ужас, но никак не желала уходить. Она начала ощущать в своем теле страх, который позднее смогла сопоставить с актом сексуального злоупотребления в весьма раннем детстве.

Мадлен пришла ко мне после того, что ей довелось пережить с одним мужчиной-терапевтом, который незадолго до конца сеанса внезапно заключил ее в объятия, крепко прижимая свой таз к ее лону. Она была одновременно и разгневана, и напугана случившимся. Сообщив мне об указанном происшествии, она перешла к рассказу о том, что на встрече лиц, пострадавших от инцеста, она обрела понимание того, как ее отец использовал ее сексуально в то время, когда ей был всего один годик.

Эта информация поразила меня своим полным неправдоподобием, но поскольку у меня не было оснований ставить ее чувства под сомнение, то я согласился с ее сообщением как с чем-то вполне возможным. В течение следующих двух лет терапии я пришел к убеждению, что указанный случай не просто мог, но действительно имел место. По мере того как работа с ее телом продвигалась и Мадлен стала понемногу ощущать основание своего таза, тазовое дно и прямую кишку, она стала впадать в панику. Владевший ею страх оказался настолько велик, что она отсекала в себе все чувства и как бы отделялась от своего тела. Указанный страх подкреплял ее убежденность в том, что в весьма юном возрасте в нее проникли через задний проход.

Явление отделения от собственного тела представляет собой диссоциативный (то есть относящийся к нарушению связей) психический процесс, типичный для различных шизоидных состояний, при котором сознательный разум перестает отождествлять себя с телесными событиями. При этом Я сознательного разума действует как наблюдатель того, что происходит в теле. Субъективное ощущение бытия обретающейся в теле личности, которая переживает некоторое событие или действие, у такого человека отсутствует. Связь между созерцающим Я и действующим Я разорвана. Причина такого разрыва заключается в том, что переживаемое, испытываемое носит слишком пугающий характер, чтобы оно могло быть интегрировано в состав эго, которое тем самым защищает себя, «отщепляясь» от данного переживания. В самых крайних, экстремальных случаях, когда страх доходит до настоящего ужаса, происходит еще более тотальный разрыв с телом, результатом которого становится состояние деперсонализации, характеризуемое как нервный срыв, могущий привести к шизофрении. Мадлен никогда не становилась шизофреничкой. Однако связь между телом и разумом всегда была в ней хрупкой и уязвимой, и она всегда угрожала разорваться, если страх женщины приближался по своей интенсивности к ужасу. Это образовывало собой шизоидное состояние. В продвинутом случае она оказывалась отделенной от своего тела до такой степени, что вообще переставала чувствовать факт его наличия. К счастью, столь серьезное состояние диссоциирования от тела длилось у нее недолго. Ей удалось постепенно восстановить связь между сознательным разумом и телом до такой степени, что этого оказывалось достаточно для воссоздания ощущения реальности своего физического Я. Но указанная связь все-таки продолжала оставаться поверхностной, а не глубинной, и это не позволяло Мадлен почувствовать, в какой мере она ранена и насколько она не в порядке. Под поверхностью эта взрослая женщина была до ужаса напуганным ребенком.

В повседневной жизни в Мадлен невозможно было разглядеть настолько запуганное создание. Она была разумной, интеллигентной особой и была вполне в состоянии достаточно хорошо совладать с обычными будничными событиями, происходившими в ее жизни. Ужас возникал в ней лишь тогда, когда какое-то сильное чувство проявляло тенденцию выплеснуться на поверхность и вырваться у нее из-под контроля. Поскольку для того, чтобы защитить себя от подспудно грозящих унижений и злоупотреблений, она нуждалась в том, чтобы стать более агрессивной, я заставил ее выполнять уже знакомое читателю упражнение, связанное с нанесением ударов по кровати и громкими выкриками типа: «Оставьте меня в покое!» Если ее голос возвышался при этом до такой степени, что в нем прорывался пронзительный визг, она сворачивалась колечком в уголке кровати, принимая эмбриональную позу, и горько рыдала, словно маленький ребенок, испытывающий форменный ужас. Требовалось немало времени, прежде чем ее страх рассеивался в степени, достаточной для возвращения Мадлен к своему «нормальному» Я, так что она могла покинуть мой кабинет хоть с каким-то ощущением психического здоровья. Плач тоже был для нее весьма затруднительным делом, поскольку любая потеря контроля над собой повергала ее в ужас. Я убежден, что только моя симпатия, поддержка и призывы раскрыть свой гнев и в буквальном смысле слова вышвырнуть его наружу позволили ей испытать сильный гнев, не впав при этом в ужас и не подвергнувшись диссоциации, то есть разрыву с собственным телом.

Наблюдая за повседневной деятельностью Мадлен, никто не заподозрил бы, насколько сильны нарушения в ее личности. Она функционировала исключительно «от головы», с минимумом телесных чувств и ощущений. Однако сексуальные чувства в ней имелись, и многих мужчин влекло к ней. По ее утверждениям, от контактов с ними она получала наслаждение, и я верю в правдивость этих слов, но эти ее переживания носили диссоциированный характер в том смысле, что Мадлен не была по-настоящему связана со своей сексуальностью, которая была у нее ограничена генитальным аппаратом и реализовывалась без всякой страсти. При рассмотрении поверхностного уровня ее личности Мадлен выглядела абсолютно зрелой женщиной, но на глубинном уровне это был беспредельно запуганный ребенок, совершенно потерянный и беспомощный. Женщина, кажущаяся зрелой и взрослой, присутствовала только на поверхности. При любой реальной глубине чувств вы сталкивались с перепуганным ребенком. По мере того как сама Мадлен постепенно вступала во все более устойчивый контакт с этим до ужаса запуганным ребенком в себе, она начала ощущать собственное тело самыми разными способами — не как вещь, которую она могла использовать, а как личность, которой она являлась. А испытываемые ею страх и ужас при этом уменьшались.