Радуга 2

Итак, влияние на жизнь оказывают четыре группировки: менты, связисты и таксисты. Четвертая — это, конечно же те, кто сохранился в нормальном человеческом состоянии. Эдик, Шурик, сам Иван. Найдутся и другие.

Ваня думал, как всегда бывает в критические минуты, о прекрасном и глобальных проблемах. Он не сомневался, что менты приведут Шурика. Какие бы они ни были сволочи, но своих они не бросают. В отличие от «таксистов». Корпоративная солидарность. Получивший в лоб Палыч — вне всякого сомнения, таксист. Руководитель огромной корпорации недвижимости. Эдик высказал предположение, что тот просто так не забудет свое унижение. Ваньке то что? Лицо неизвестное. Вот Эдик — известное. Будут неприятности у него. Да ладно, дело житейское, каждый сам выбирает свой путь.

15. Шурик Степченков и неприятности заключения

Идти было недалеко, но Шурик не мог оценить скорость перехода. Через каждую пару шагов на него обрушивался либо пинок, либо удар прикладом автомата. В такие моментыневольно приходилось отвлекаться от поисков возможного выхода из этой неприятной ситуации. Когда вокруг стало достаточно и равномерно светло, он даже не успел предположить: реально это, или всего лишь оптический обман зрения. Обычно, конечно, в глазах становится темно. Но, быть может, имеются какие-то индивидуальные предрасположенности?

Конечно, к нему обращались с какими-то просьбами и пожеланиями, но при этом непременно величали эквивалентом «самки собаки». Поэтому-то и было трудно выяснить сутьтребований. Так бить могли только врага. Но в таком случае делалось интересно: на основании каких критериев его зачислили в этот ранг?

Непонятным образом возникшие на запястьях заведенных за спину рук наручники очень мешали идти. Нет, безусловно, Шурик не был фанатом ходьбы на руках — даже в лучшие свои спортивные годы, в момент увлечения большим теннисом, ему и в голову не мог прийти такой способ передвижения. Просто теперь, чтобы передвигаться более-менее прямо возникала потребность выставить руки по сторонам, как крылья самолета. Без подобного участия удерживать равновесие решительно не представлялось возможным.

Наконец, его толкнули во что-то вертикальное и твердое, по чему можно было, обдирая щеку, медленно сползти на пол. Боль в теле никуда не делась даже в относительной неподвижности. Но не нужно было напрягаться в поисках устойчивости. Это обстоятельство высвобождало крохотный кусочек мозга, обратившегося к остаткам разума: что делать?

То, что его захватили в плен — не вызывало никакого сомнения. Позвольте, какой может быть плен в своей стране без вторжения извне или разгоревшейся гражданской войны? Значит, его задержали. Бандиты или менты? Ему не пытались объявить о знакомых, долгах или порученных ранее предупреждениях. Значит, не бандиты.

Если менты, то он — враг государства. Судя по рукоприкладству, враг государства номер один.

К нему приблизились ноги в высоких шнурованных ботинках. Чтобы рассмотреть подошедшего, Шурик попробовал рукой за волосы поднять свою голову. Потом сообразил, чтоэта рука принадлежит не ему: во-первых, наручники так и продолжали немилосердно резать кожу запястий, во-вторых, со своими волосами, а тем более — головой, он привыкобращаться бережней.

— Ну, что — все? — поинтересовался круглоголовый человек- в пятнистом сером камуфляже. — Срок свой получишь по максимуму. Это я тебе обещаю.

В подтверждение своих слов, он ударил Шурика наотмашь ладонью по лицу. Получилось очень громко и болезненно. Удар круглоголовый сопроводил набором изощренных ругательств, в которых помимо уже привычной «самки собаки» выразил надежду на скорое изменение Шуриком своей половой ориентации.

Значит, это были менты. Они все, как сговорившись, предаются гомосексуальным рассуждениям. И в их специальных учебниках, наверно, мужеложству отведена не одна глава.

Человек тем временем достал из кармана Шурика бумажник и удостоверение. Бумажник, не оборачиваясь, бросил себе за спину, а удостоверение громко и глумливо прочитал вслух. Сзади кто-то рассмеялся. Не от веселья, а так не по-доброму, чтобы даже смех унизил. Слово «негосударственное» вызвало приступ ярости. Каждый из стоящих поблизости посчитал своим долгом ударить рукой, либо ногой. Или их собралось так много, или некоторые вставали в очередь повторно.

— Может, прокурора тебе надо? — захлебывался круглоголовый. — Есть тут и прокурор. Подготовим тебя к суду по полной программе. Только еще до суда дожить надо!

Это был предварительный этап: запугивание, подавление воли и прочее, прочее. Судя по тому, что никто не стесняется в нанесении очевидных побоев, решение суда не вызывает сомнения ни у кого. За что? Да хоть за что.

Когда-то до революции подобные мероприятия именовались: «судилища». Это потому, что судили революционеров, в том числе и Вову Ленина. «Вы боитесь моих вопросов, господин судья!» Попробовал бы сейчас произнести что-то подобное самый известный подсудимый. Словил бы высшую меру прямо в зале.

Шурик понимал, что молчать нельзя, иначе этим он провоцирует собравшихся здесь людей на рукоприкладство. Их много, могут и до смерти забить. Но и говорить ничего не мог. В чем бы его ни обвиняли, роль у него прописана: каюсь, дважды каюсь, виноват, приму заслуженное наказание по все строгости Закона.

«По Божьему провидению каждое существо сохраняет полноту своего естества и может беспрепятственно совершать свои поступки», — всплыла в голове фраза из давно забытой книги. Так писали два инквизитора в своем «Молоте ведьм». А ведь и там уже, как в учебнике, были изложены все действия духовного и светского суда. Поэтому-то на два века она и стала настольной книгой для госструктур.

Все существа сохранили полноту естества, некоторые даже и не заметили за собой изменений. А прочие выставили «полноту», как естественную норму. Унижай, унижай и еще раз унижай. Дави чужую волю, топчи осознанную необходимость, данную нам в ощущениях. Мифическая «свобода», дарованная предателем во второй половине восьмидесятых, воплотилась в «подлинную демократию» последних десяти с лишних лет.

Шурик понимал, что его подводят под злостное оказание сопротивления работникам правопорядка, если, конечно, бывает «незлостное» сопротивление. Лежал себе, никого не трогал, плевал на всякие неповиновения — долежался, получите. Нет повода не доверять сотрудникам — есть повод не доверять гражданам?

Сократ как-то сказал: «В мудром обществе философы не кажутся глупцами, только среди дураков мудрых считают лишенными мудрости». Поэтому Шурик решил про себя, что единственным приемлемым для него образом поведения будет молчание. Убьют его — печально, конечно, но дело житейское. Зато унизить не смогут.

Инквизиторы, добиваясь признания у несчастных «ведьм» применяли пытки. Без признания — никак нельзя. Ни костер, ни пожизненное заключение «на хлебе и воде» — такие вот правила игры. Они не изменились до сих пор. Совесть, что ли, у палачей такая извращенная, что ей требуется Слово для оправдания поступков. Пусть даже и абсолютно лживое слово. Ведьм и изредка колдунов-стрелков (особо метких лучников обвиняли в сговоре с дьяволом, ибо косоглазие стрелков — желательная норма для тех времен) объявляли «вне закона» на основании «свидетельских показаний». Несогласных — пожалте, на дыбу. Побреют все волосы на теле, не считаясь с полом, для пущей важности. Ну и еще целый день пыток. Потом накормят от пуза — аппетит-то во время страданий нагуливается зверский — и в камеру. Спите, только не вешайтесь, господа подследственные. На второй день, если нет признания, снова к пыточному столу. И даже на третий. Потом, видимо, наблюдается некая психологическая усталость у палачей. И объявляют ведьму, или колдуна — невиновным. Пшли вон, шченки, если есть на чем!

В советское и постсоветское время несколько усовершенствовали эту практику. Теперь по домам никого не отпускают. Начали пытать — доискиваются до победного. Родственников привлекают, близких. Слово, нужно Слово! Виновен — ну, так бы сразу и сказал. А ответственен за такой беспредел — дорогой товарищ Сталин. Поэтому-то при Хрущеве, да и после него, чего-то не было ни одного процесса над слугами государства, что пытали, что выносили обвинительные заключения. Ничего личного, просто политика. Получите, пожалуйста, медальку за заслуги. Государство вами гордится.