Радуга просится в дом

— Лю-ю-ди-и! — снова раздался зов.

«То мне послышалось! — подумала Катя. — Я начинаю терять рассудок».

— Ого-го-о!

Катя привстала на лавочке, застыла в напряженном ожидании. Тем временем лодку прибило к камышам, и она мерно покачивалась на волнах. Зов повторился: «О-го-го!..» Сомнений быть не могло. Кто-то зовет на помощь. Но кто? Павел Николаевич! Он упал в воду и взывает о помощи. Что же я стою? Скорее, скорее!

Катя схватилась за камыши, рванулась вперед. Лодка подвинулась. Еще рывок, еще… Лодка выскочила в узкий коридор, устремилась к камышовой редине. Без труда подмяла низкие остренькие камышины, зашуршала по ним, словно по песку. Снова раздался крик: «Помоги-и-те-е-е!» Кричал мужчина. Да, то был Павел Николаевич. Сомнений быть не могло. Катя отчетливо слышала его голос. Девушка привстала на корме, поднесла ладони к губам, но… крикнуть не могла. От волнения перехватило горло. Катя снова схватилась за камыши, но тут увидела впереди себя лодку, различила кожаную куртку Вадима Петровича. Златогоров стоял на корме и, опираясь на длинный шест, смотрел в ту сторону, откуда доносился крик. Казалось, он видит Белова.

Крик повторился снова: «Помогите-е-е!» Совсем рядом. Катя опустилась на лавку, точно парализованная. В каком-то шоковом состоянии она смотрела на Златогорова и ждала от него действий. Но Вадим Петрович по-прежнему стоял неподвижно. Крик раздавался снова и снова — он доносился с той стороны, где был Златогоров. Неужели Вадим Петрович не слышит?

Катя зацепила в ладони пучки камыша, подтянулась, еще зацепила, еще подтянулась. Увидела, как между пальцами, на кулачках, проступила кровь, но даже и не подумала, не вспомнила, что камышинки острые, что надо осторожнее, тише. Нет, она хватала то один пучок, то другой, тянула и тянула лодку. Она уже подплывала к Вадиму Петровичу, ясно различала его сутуловатую спину, серую широкополую шляпу, видела ружье, ягдташ. Златогоров, видимо, тоже услышал зов о помощи: он резко подался вперед, поплыл к соседнему камышу.

Катя поспешила за Вадимом Петровичем. Поверх камышей она увидела перевернутую лодку, плавающего возле борта Белова. «Павел Николаевич!..» И стала лихорадочно грести руками.

Потом над самой ее головой раздалось:

— Держи шест! Слышишь?..

Вадим Петрович подал ей запасной шест, лежавший на дне его лодки.

Она приняла шест, и оба они поплыли к Белову.

Завидев спасителей, Павел махал им рукой, что-то кричал, но Катя ничего не могла разобрать. Она видела мокрое лицо Павла Николаевича, неистово толкала лодку, но сказать слово не могла. Она и помочь не могла Павлу Николаевичу: не находила места, толкалась лодкой то о борт лодки Вадима Петровича, то о корму перевернутой плоскодонки Белова. Видела, как Вадим Петрович тянет за руки Павла Николаевича, слышала смех, шутки… Катя чувствовала себя счастливой. И лишь только тогда, когда Павел Николаевич весь мокрый, но с улыбкой на лице подносил ко рту протянутую Златогоровым флягу со спиртом, девушка пришла в себя: улыбнулась, кивнула Павлу Николаевичу. В ответ он поднял над головой флягу.

24

Возвращались с охоты молча. Говорил один Златогоров. Все случившееся на озере Вадим Петрович пытался представить в смешном свете и беспрерывно подшучивал над Беловым. Правда, в его словах звучала невеселая, фальшивая нота; он и улыбался как-то неестественно, и говорил будто бы через силу, но все это замечала только Катя. Она всю обратную дорогу сидела в углу заднего сидения и, сославшись на усталость, не отвечала на вопросы Златогорова. Порой она полностью отключалась, не слушала Вадима Петровича, пыталась отвлечься, забыться, даже глаза закрывала в полудремоте, но мозг ее продолжал работать упорно и лихорадочно. Ей все время представлялся сухощавый седоволосый «Костя», слышался горячий шепот Вадима Петровича: «Ты должен завалить перевод того… углегорского».

Катя в бессильной досаде стискивала зубы, закрывала глаза и чуть заметно покачивала головой. Так ей было легче переносить муки сердца.

На квартиру приехали ночью. Катя долго не смыкала глаз, смотрела на ширму, за которой размеренно и шумно дышал спящий Сергей. Ей хотелось выговориться, выплакаться, но ни с одним человеком на свете она не разделила бы своих мучений. Никогда не узнает о них и Павел Николаевич, нет — она ни за что ему не скажет о том, что слышала там, в домике. И Сергею не скажет — ему тем более! Зачем?.. Разве что Ирине?.. И ей не расскажет.

Встала раньше всех, оделась и вышла на улицу. Троллейбусом доехала в центр столицы, в справочном узнала адрес издательства. Еще ночью она решила поговорить с седым «Костей», начистоту выложить все, что думает о махинациях с переводом. В случае надобности она пойдет к другим начальникам, к высшим, и даже самым высшим, но Павлу Николаевичу поможет. Он ведь даже и не знает, какие тучи собрались над его любимым детищем.

Дождалась девяти часов, поднялась в лифте на пятый этаж. Встретившаяся в коридоре девушка показала кабинет главного редактора. Подойдя к двери, увидела табличку: «К. И. Саврасов». Перевела дыхание. Слышала, как бьется сердце. Во рту стало сухо. Еще раз передохнула, вошла. Узнала «седого», стало немного легче. Так это он, значит, К. И. Саврасов. А «седой» не поднял голов, не взглянул на вошедшую. Когда же Катя спросила: «Можно?», — редактор оторвался от бумаг, бесстрастно сказал: «Вы уже вошли». И продолжал смотреть на девушку, а она смотрела на него. И думала: «Неужели не узнает?..» Саврасов не узнавал. И ничего не говорил. А выражал готовность слушать. И Катя сказала: «Там, на озере, я невольно, подслушала ваш разговор…» Саврасов как-то вдруг ожил, глаза его остро блеснули, он подался вперед, прищурился. «А вы… та самая девушка?..» Катя закивала головой, заулыбалась. Редактор тоже улыбнулся, вышел из-за стола, усадил девушку.

— А я вас, извините, не узнал. Богатой будете.

За принца выйдете замуж. Да… Так, говорите, подслушали?.. Ай-яй-яй, нехорошо.

— Я невольно, не желая…

— Даже невольно нехорошо. Ну да ладно, что же вы хотите мне сказать? — Хочу сказать, что нечестно поступать так.

Как?..

— А вот так… как вы поступаете.

— Как же я поступаю?

В голосе редактора послышались нотки раздражения.

— А так… я ведь слышала, как Вадим Петрович говорил: «ты должен завалить перевод…» Нечестно. Так порядочные люди не поступают.

Редактор вернулся в свое кресло, безвольно положил руки на стол, склонился над ними. Долго и дружелюбно смотрел в глаза Кате. Сказал:

— Так ты, Катя, говоришь, нехорошо это? А я, думаешь, не знаю, что это нехорошо?.. И почему ты решила, что я так и поступлю, как требует Златогоров? Нет, Катенька, прошло времечко, когда златогоровы диктовали нам политику. Теперь издательствам подавай качество. Работу давай. Так-то вот, милая заступница. Иди-ка ты домой и будь уверена: если тот… углегорский, — тут он загадочно подмигнул Кате, — добротно перевел «Соловьиную балку», мы напечатаем его рукопись. И ничью другую. Он по-отцовски кивнул Кате. Она тоже кивнула: верю, мол.

Когда Катя встала, Саврасов подошел к ней, взяв за руку, пошел с ней к двери. Расставаясь, сказал: «Не суди меня строго, рыжая. Мне ведь тоже не понравились домогательства Златогорова, его интрига. Так бы и смазал ему пощечину, да что поделаешь! Приходится молчать. Златогоровы хоть и поубавились в силе, но вес еще имеют».

Катя понимающе кивнула, по-свойски призналась:

— У нас в институте тоже есть интриганы. Мой декан нет-нет да и прижмет такого. Так и вы с ними.

— Ладно, — пообещал Саврасов.

На прощанье он крепко пожал Катину руку.

Глава третья

1

Катя и Майя вернулись в Углегорск двадцать девятого августа — за два дня до начала занятий. Эти два дня они решили употребить на поиски квартиры для Майи. Ей, как дочери обеспеченных родителей, не предоставили место в общежитии и предложили первый год учебы пожить на частной квартире. Зинаида Николаевна упросила Катю взять на себя роль опекунши; она дала девушке триста рублей и к ним присовокупила наставление: «Майка мот, ей нельзя доверять рубля. На тебя, Катенька, вся надежда».

Вадим Петрович добавил: «Майку держи в руках. О каждом ее шаге — пиши».

Едва девушки пришли с вокзала и обмыли дорожную пыль, как в общежитие явился Ян Неизвестный. Майя выпучила на него глаза. В Москве он ни разу не явился к ней, а тут словно поджидал их. Стоит у косяка двери и улыбается.

— Привет москвичам!

— Я-яшенька! — пропела Катя, покачивая головой. — А мы тебя в Москве искали.

— Катрин, ты определенно меня с кем-то путаешь. Я никогда не был Яшенькой. А если имя Яша стало тебе по каким-либо причинам дорогим, то я тут ни при чем. Пожалуйста, не обзывай ты меня; этим идиотским…