Радуга

— Это я виноват, — сказал Квинн, чарующе улыбнувшись. — Мисс Ситон — моя давняя знакомая, клиентка моего брата, у нас было много тем для разговора.

Мередит ничего не оставалось, как представить Квинна, и он тут же был приглашен разделить с хозяевами Рождественскую трапезу. Мередит была очень удивлена, когда он охотно принял приглашение.

Она потянулась к нему и шепотом спросила:

— А Кэм?

— Думаю, Кэм меня поймет, — мрачно улыбнулся Квинн.

— А это разумно? — допытывалась Мередит.

— Нет, — нежно прошептал он ей на ушко, — но с тех пор, как я вас встретил, я часто поступаю неразумно.

И он отвернулся от нее и переключил весь свой шарм на семейство Мерриуэзеров. Мередит уже видела, как он очаровал тетушку Опал и Роберта. И все же с изумлением смотрела, как легко он творит то же самое чудо с ее друзьями. Через несколько минут они уже пригласили его поехать с ними в церковь этой ночью, и опять, к ее удивлению, он согласился.

Подавая мужу руку, Салли одобрительно мигнула Мередит.

Из всех удивительных событий, происшедших с Мередит с тех пор, как она встретила Квинна, самым удивительным оказалось это посещение церкви. Как чудесно было стоять с ним рядом, смотреть на его смуглое лицо, на которое падал мигающий огонь свечей, слушать, как его сильный баритон ведет мелодию старой-старой рождественской песни. Салли смотрела на него с восхищением, а ее безупречное сопрано и его глубокий низкий баритон заставили всех, присутствующих в церкви, смотреть в их сторону.

Вот и вся секретность, подумала Мередит. Но эта единственная настороженная мысль не могла испортить большой радости — стоять рядом с ним, собственнически держа его под руку и впервые в жизни чувствовать, что Рождество — и ее праздник. Ее сердце стучало так, что Мередит испугалась, как бы оно не разорвалось, но голосок внутри нее нашептывал, что нет, оно не может, не станет разрываться, и все будет хорошо.

Но в последующие несколько дней казалось, что это все не может случиться. На следующее утро Квинн появился с небольшим свертком в руках. Мередит даже не удивилась, как ему удалось что-то купить в рождественское утро. Ее уже ничего не удивляло из того, что он делал.

Ее глаза засияли, когда она взяла сверток, распаковала его и увидела золотой медальон искусной работы. Никогда еще она не получала таких подарков. Мередит крепко прижала его к груди, думая о том, что, к сожалению, ей придется отказаться от такого подарка. По правилам приличия, это был слишком дорогой подарок, но, подумала Мередит, я и так нарушаю все приличия.

— А у меня для вас ничего нет.

Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— Вчера вы сделали мне самый лучший в мире подарок — оказались живой и здесь.

— Ну, это не считается, — заспорила Мередит.

Квинн посмотрел на ее озабоченное и расстроенное лицо.

— Тогда я предлагаю вот что. Вы нарисуете “Лаки Леди”. Ее глаза просияли.

— Решено, — согласилась она.

Квинн ласкал ее взглядом, видел открытую улыбку, которой он не видел раньше, лицо, полное жизни, глаза, в которых мерцали золотистые огоньки. И он принял безрассудное решение.

— Я хочу остаться здесь на несколько дней.

Он и не думал, что ее лицо может просиять еще больше, но случилось именно так, и Квинн не стал прислушиваться к внутреннему голосу, твердившему ему об осторожности. С Мередит он чувствовал себя удивительно хорошо и свободно.

— А Кэм? — теперь она легко произнесла это имя. Ведь он был другом Квинна, ее другом. Уголок рта Квинна разогнулся.

— Думаю, он мог бы отправиться в Каир.

— А это не опасно?

— Нет, опасно, если его узнают, но он мастер пробираться повсюду незаметно.

— Тогда у меня будет и для него подарок, — радостно сказала Мередит. — Документ, дающий Дафне свободу. У Леви есть адвокат, который завтра может оформить все бумаги.

Квинн сжал руку Мередит. Это был лучший подарок для Кэма и Дафны. От своего друга он знал, как Дафна не хотела и боялась возвращения в Бриарвуд. Ей требовалось немало мужества, чтобы оставаться в Иллинойсе. Ему хотелось наклониться и поцеловать Мередит, но в комнате они были не одни — за ними наблюдали несколько пар откровенно любопытных глаз.

Чувства Квинна отразились на его лице, и Мередит было этого достаточно. Но почувствовав, как радость наполняет ее, она сказала себе, что надо помнить об осторожности.

Квинн заметил, как тень пробежала по лицу Мередит, и догадался отчего. И с удивлением открыл для себя, что скорее радуется этому, чем огорчается. В их жизни осторожность была необходимым и весьма уважаемым качеством. А в забавной комбинации невинности, подозрительности и таланта, которые требовались для того, чтобы обманывать окружающих, было что-то, что очаровывало и возбуждало Квинна.

Отчасти он ощущал себя тем молодым человеком, которым был до того, как потерял в Англии свою невинность. Впервые за годы, прошедшие после его ареста, он почувствовал, что живет и надеется. Он усмехнулся, осознав, что занимается ухаживанием.

Он пытался действовать постепенно. Она ничего не знала о нем, о годах, которые он провел в Австралии. Что бы она сказала, если бы узнала, что он — беглый каторжник, что он, как пес, сидел на цепи и подвергался страшнейшим унижениям? Что он в ответе за смерть своего лучшего друга?

Прошлой ночью он снова и снова твердил себе об этом… и продолжал твердить утром, когда, постучав в дверь Леви, убедил того открыть лавку, чтобы выбрать подарок. Он повторил себе это, глядя во встревоженные глаза Леви и рассказывая ему кое-что из их разговора с Мередит в карете. Он твердил себе об этом, когда, спешно одевшись, спешил к Мерриуэзерам в час, несомненно ранний для обеда. Он столько раз повторил себе все это, что слова эхом звучали в его голове.

Он напомнил себе, что всегда приносил несчастье всем, кого любил, что дал себе клятву никого больше не любить. Ему надо запереть на засовы свое сердце и не пускать туда любовь к Мередит, надо доказать ей, что любить его — неблагоразумно и небезопасно.

И все же его сердце наполнялось радостью всякий раз, когда он думал о ней, вспоминая ее дразнящую улыбку, смутную грусть в ее глазах, о том, как бережно она держала его руку, словно та была покрыта золотом, а не мозолями. Как она касалась его — словно он был особенным, словно она боготворила его. Прошло много времени с тех пор, когда он ощущал себя особенным. А ему нравилось это чувство. Очень нравилось. И, черт возьми, он не мог с ним бороться. Больше не мог.

Квинн взглянул на медальон в руке Мередит.