Радуга

Их глаза встретились, и Мередит поразилась смятению в его взгляде, обычно таком бесстрастном. Он был подобен шторму на море, который завораживает своим величественным великолепием. Жесткие морщины на его лице стали глубже от напряжения. А руки, оставаясь такими же нежными, продолжали ласкать и возбуждать ее.

— Милая Мерри, — прошептал он хриплым от страсти голосом, — моя дорогая Мерри.

Его слова дурманили ее, — как будто бы мне нужен дурман, — подумала она грустно. Ее тело трепетало от предвкушения, ее желание росло, в то время как его руки продолжали нежно изучать ее тело. Он развязал ленточку у ворота ее ночной рубашки, и она почувствовала его руки на своей груди. В тот момент, когда она подумала, что взорвется от наслаждения, его губы пришли на смену пальцам и мягко, очень мягко стали ласкать чувствительную кожу, прежде чем добраться до упругого соска; его язык посылал сполохи пламени по всему ее телу.

Она засунула руку в его волосы и касалась губами его лба теми легкими поцелуями, которые говорили то, что они оба были не в силах произнести вслух. Каждая ласка была наполнена любовью. Ее другая рука коснулась его щеки, ощущая легкую шершавость пробивающейся щетины; проводила пальцами по морщинкам вокруг глаз, раздумывая над тем, откуда они взялись.

Но у нее не было времени раздумывать над этим долго, так как его губы снова двинулись вверх и встретились с ее губами в поцелуе, который отправил их обоих в головокружительное, ослепительное путешествие в те миры, о существовании которых Мередит и не подозревала, миры, полные света, солнца и великолепия. Она не знала, когда или как он снял брюки, но вдруг она почувствовала, как тепло и сила проникают в нее, погружаясь все глубже и глубже, словно пытаясь достичь самого дна ее души, а потом она начала содрогаться, каждый раз сильнее, чем в предыдущий, пока все не слилось в одном ослепительном сияющем взрыве.

Они крепко обнимались, смакуя наслаждение, разделяя удовольствие друг друга. В их объятиях сквозил восторг и в то же время некое отчаяние. Мередит почувствовала его и поняла, что и Квинн тоже его чувствует, когда ощутила на губах его поцелуй, сладкий и горький одновременно. Мередит не понимала это отчаяние, но не могла ошибиться в настроении Квинна, потому что теперь все, что приносило боль ему, приносило боль и ей, и она без слов сострадала ему. Квинн почувствовал и оценил ее участие и сострадание и еще крепче сжал ее в объятиях.

Она не знала, как долго продолжалось их молчаливое общение, затем он немного отодвинулся от нее и положил ее голову себе на грудь; она услышала, что его дыхание выровнялось и поняла, что он уснул.

Мередит не шевелилась, чтобы не тревожить его; она не хотела, чтобы ослабли его объятия. Она думала о том, что его тело вселяет ощущение тепла и защищенности. С этой убаюкивающей мыслью она уснула.

Когда Мередит проснулась утром, Квинна уже не было. Свет утреннего солнца пробивался сквозь толстые шторы, и Мередит потянулась под мягким пуховым одеялом. Она чувствовала полное удовлетворение во всем теле и всякий раз, вспоминая прошедшую ночь, снова возбуждалась.

Она пожалела, что его нет рядом, и что она не может смотреть, как он открывает глаза, а губы складываются в ту редкую улыбку, от которой перехватывает дыхание.

Она лениво потянулась, вспоминая подробности. Она грустно подумала, что не узнала о нем ничего нового. Кроме того, что он обладал неисчерпаемыми запасами нежности, которую, однако, тщательно скрывал.

Мередит вздохнула, сожалея о том, что он такой таинственный и скрытный, о том, что он страдает от чего-то, а она не может ему помочь. Ей хотелось коснуться его души, освободить ее от тяжести, которая туманила его взор и делала его недостижимо далеким.

Она выбралась из-под одеяла, вздрогнув, когда холодный воздух коснулся ее обнаженной кожи, и поискала свою ночную сорочку, которая оказалась у нее в ногах. Мередит решила, что лучше она наденет теплый халат.

Когда она, наконец, оделась и уложила волосы, наступил полдень. Мередит не помнила, чтобы когда-нибудь спала так долго; она ужасно проголодалась. Она просто умирала от голода, потому что вчера почти ничего не ела. Она без конца напоминала себе, что когда увидит Квинна, то ни в коем случае не заговорит с ним, чтобы не выдать ни его, ни себя. Это будет жестокой проверкой ее умения владеть собой.

Но когда она вошла в кают-компанию, именно Квинн подошел к ней и слегка поклонился с той самой насмешливой улыбкой, которой приветствовал ее несколько месяцев назад.

Она вопросительно подняла темную бровь. Квинн повернулся к стюарду и сказал достаточно громко, так, чтобы его услышали за соседними столиками:

— Мисс Ситон — клиентка моего брата. Если вы посадите нас за один стол…

Больше ему ничего не нужно было говорить. Их тут же подвели к чудесному столу и Мередит заподозрила, что Квинн дал стюарду на чай с той же щедростью, с какой он заплатил кучеру в Цинциннати.

Когда она садилась в кресло, Квинн с любопытством разглядывал ее. Перед ним была прежняя мисс Ситон в плохо смотревшемся из-за обилия оборок платье; ее волосы крупными локонами свисали по обеим сторонам лица, отчего оно выглядело слишком узким. Но глаза ее сияли, даже когда рот складывался в неодобрительную гримасу.

— Могло бы показаться странным, — как бы между прочим заметил он, — если бы я не пригласил отобедать любимую клиентку своего брата.

Ее бровь выгнулась дугой опять.

— Любимую?

— Ну… может быть, я немного преувеличиваю.

— Я думаю, даже много. Я его наказание, — она попыталась удержать шаловливую улыбку, но у нее не совсем получилось, и сердце Квинна забилось быстрее. Боже мой, он снова хотел ее. И снова. И снова. И…

Он попытался заставить свой голос повиноваться, хотя понимал, что нижняя часть его тела отказывалась повиноваться рассудку.

— Да и я тоже, — сказал он сухо, — он все надеется, что однажды я начну честную жизнь.

Когда он произносил слова, которые раньше звучали у него легко и насмешливо, в его глазах читалось настоящее сожаление, и Мередит почувствовала сильное желание протянуть руку и коснуться его. Вместо этого она выдал а свою лучшую улыбку.

— Я рада, что вы не хотите показаться странным, — вообще-то она имела в виду нечто совершенно иное, она просто была рада, что он пригласил ее разделить с ним обед.

Он не удержался от усмешки.

— Я думаю, Мередит, мы с вами очень странные, отклонение от нормы, если хотите.

— Возможно, — признала она.

— Но очень милое отклонение, — сказал он так тихо, что никто не мог их услышать.

— Ах вот вы к чему, капитан, — протянула она, но огонь в ее глазах вспыхнул еще ярче, и он понял, что им надо быть осторожнее. Ему хотелось потянуться и поцеловать ее.

Он подумал, что это очень хорошая идея. Но Мередит начала хихикать и болтать о знакомых в Новом Орлеане, и момент был упущен.

Когда они уходили, его рука задержалась на ее локте на секунду дольше, чем это было необходимо.