Рамсес II Великий. Судьба фараона

А звезды сияли как никогда ярко в ясном ночном небе. Быть может, там, в вышине, Сет, чьи рыжие волосы развевал ветер, продолжал сеять в мире вред и разрушения.

* * *

Как обычно в дни праздника Опет, во всей стране царило приподнятое настроение. По приказу фараона вокруг храмов установили сотни столов с кушаньями и напитками, и каждый желающий мог взять себе сколько угодно лепешек, сыра, гусятины, утятины, рыбы, причем повара готовили все это на глазах у толпы. В чаши и кубки, которые гости праздника приносили с собой, щедрым потоком лилось молоко, пиво и легкое вино. Там же выставили и мешки с чечевицей, смесью пшеницы и ржи и бобами, которыми каждый желающий мог наполнить свою суму.

Подданные досыта наедались и напивались за счет фараона, но это никого не смущало, потому что все эти люди работали на его землях, обязанных своим плодородием Великой Реке. Постепенно развязывались языки, и в этом году главной, если не единственной темой разговоров была невообразимая выходка Рамсеса.

— И что теперь будет? Он станет Верховным жрецом Амона?

— Скорее уж Верховным жрецом Сета!

— Хотел бы я посмотреть на мины жрецов!

— Говорят, им пришлось подсказывать ему текст хвалебной речи. Мне рассказал об этом один из служек храма.

— Наверное, им пришлось немало потрудиться, подсказывая ему, куда идти и что делать!

— Но зачем ему это?

— Дворцовые слуги говорят, что он терпеть не мог Небнетеру.

— Но ведь он был отцом его визиря Пасара!

— А может, он решил упразднить культ Амона?

— Это немыслимо… Если так, он бы не стал сам проводить церемонию!

— Но кто бы мог подумать!..

— Моя мать всегда говорила, что от рыжих добра не жди.

— Да, он настоящий сын Сета.

— Не Сета, а Сети.

— И того и другого!

Собеседник прыснул.

— Вино в этом году мутноватое, — сказал он.

— Даровое вино плохим не бывает. А скажи-ка мне, чем кончилось твое дело с разводом?

— Я отдал ей ее корову и десять серебряных колец. Она вернулась к своему отцу.

— А твоя дочь?

— Она ушла с матерью.

— И теперь ты остался один?

— Мой отец верно подметил: «Я никогда не видел, чтобы баран дольше одного дня оставался один на лугу!»

* * *

На следующий день, как и было условлено, царская семья отправилась в храм Мина, итифаллического бога-покровителя жатвы. Не его ли неиссякаемым семенем оплодотворяется земля? Разве можно праздновать разлив реки, не воздавая ему хвалу?

— Интересно, что еще он задумал? — прошептал Пасар на ухо Небамону.

— А почему ты думаешь, что он что-то задумал?

— Разве ты не заметил, что Вторая Царская супруга сегодня отсутствует?

Небамон присмотрелся к веренице носилок. Со спины он узнал Рамсеса и Нефертари, за которыми следовали носители опахал, принца Именхерунемефа, который сидел на носилках один и растерянно смотрел по сторонам. За ними несли носилки с остальными членами царского семейства: Туи, тоже одна, следом за ней четверо детей и, наконец, Тийи и Тиа. Исинофрет среди них не было.

— Что бы это могло означать? — пробормотал озадаченный Небамон.

Удивление присутствующих возросло, когда царственные супруги вместе вошли в храм. Удивление читалось и на лице Верховного жреца: по протоколу только фараон мог войти в храм мужественности. Потом возникла непонятная суматоха, церемония все никак не начиналась. После того как Именемипет и первый придворный передали Верховному жрецу Мина указания, тот остолбенел. Жрецы заметались по залу. Через несколько минут зрители в первых рядах поняли причину их смятения: рядом с троном государя установили еще один трон.

Что за новая блажь посетила Рамсеса?

Туи, стоявшая в первом ряду вместе со старшим внуком, сохраняла невозмутимость. Но глаза ее блестели, а на губах играла легкая улыбка.

Наконец началась церемония. Ее цель состояла в том, чтобы отождествить государя с божеством и в очередной раз признать его власть божественной. В ходе первого ритуала фараон должен был совершить жертвоприношение — излить молоко и вино на алтарь бога. Мужской орган его золотого изваяния красноречиво вздымался под длинной туникой. Мин всегда пребывал в состоянии полового возбуждения, ведь если его член упадет, Вселенная рухнет в тартарары. Но протокол снова был нарушен: Рамсес протянул кувшин с вином Нефертари, оставив себе молоко. Они одновременно вылили вино и молоко на алтарь на глазах у обескураженного Верховного жреца. Потом Рамсес возложил на алтарь пучок колосьев, а Нефертари — гроздь винограда. Верховный жрец начал восхвалять бога, чья любовная мощь порождает жизнь и чьи благодеяния воплощаются в плодотворном союзе божественного государя и его божественной супруги. Было очевидно, что текст ему приходится придумывать на ходу. Торжественно объявив о том, что в очередной раз Мином подарены государю царственность и могущество, Верховный жрец возложил Рамсесу на голову красную корону Верхнего Египта, а другой жрец, ко всеобщему изумлению, в это время помогал Нефертари облачиться в красный наряд, подтверждавший ее статус повелительницы Верхнего Египта. Затем супруги сели на свои троны, а жрецы снова принялись восхвалять царственную чету.

Такого еще не бывало.

Туи наклонилась к старшему внуку Именхерунемефу и что-то ему сказала. В следующее мгновение мальчик опустился на колени перед своими родителями, хотя, возможно, еще не понимал, что его мать отныне стала божеством, как и его отец.

Пасар и Небамон переглянулись.

Глава 23 Утонченная и жестокая месть

Третий день оказался утомительным: Рамсес готовился к разговору с оракулом. Фараону предстояло утвердить преемника Верховного жреца Небнетеру. Но утвердить не значило выбрать. Только пророчествующий глас, который временами раздавался под сводами храма после захода солнца, был наделен властью выбирать; так было всегда, и ни один фараон, даже такой, как Рамсес, не мог ничего изменить.

Хотя это еще как посмотреть…

Утром состоялся Совет, на который пригласили только визирей Небамона и Пасара; оба принесли с собой по маленькому мешочку и положили их на стол. Втроем они собрались первый раз после смерти Небнетеру.

— Прими мои соболезнования, — сказал Рамсес, кладя руку на плечо Пасара.

— Сочувствие моего повелителя бальзамом пролилось на мое сердце.

— Потерять отца — горе для любого, но, если отец был человеком выдающимся, это двойная боль.

Соболезнования, потом посмертные восхваления — Рамсес знал правила хорошего тона. Разве мог Пасар ожидать большего? Сердце его смягчилось.

Рамсес, вытянув ноги, спросил:

— И чей же голос раздается в храме?

Дерзкий вопрос… Небамон улыбнулся.

— Голос человека, который говорит в длинную трубу, твое величество. Решение принимает царь, посоветовавшись со своими приближенными.

— Я вас слушаю.

Небамон развязал свой мешочек и высыпал содержимое на стол — остраконы.Пасар сделал то же самое. Всего черепков оказалось одиннадцать. На каждом было начертано имя.

— Его величество знает, что культ Амона главенствует в нашей стране, — начал Небамон, — а значит, Верховный жрец должен быть человеком опытным. Исходя из этих соображений, мы с Пасаром выбрали одиннадцать кандидатов не моложе сорока лет.

— И все они признают культ Амона? — спросил Рамсес.

— Большинство, твое величество.

— То бишь все они друг друга знают?

— Да, твое величество, — ответил слегка обескураженный Небамон.