Ранчо

Вокруг сновали люди, но никто, кажется, не догадывался, с кем он беседует. .

– Вы сочтете меня сумасшедшей... – Она вдруг смутилась, как девочка. Тихо, еще не зная, хочет ли она сама, чтобы он ее расслышал, Таня пробормотала: – Я пела для вас. Мне хотелось, чтобы мое пение принесло вам удачу. Хотелось, чтобы вам понравилось.

Как ни ласков был его взгляд, она не могла побороть смущение. Он тоже был смущен.

– Не знаю, что вам и сказать. Мы же с вами почти незнакомы, Таня...

Таня! Таня Томас! Он был готов ущипнуть себя: не снится ли ему все это? Что с ним происходит? С ним ли она говорит? Неужели это с ней он ездит с понедельника по горным тропинкам? С ума сойти! Такое может только присниться.

– Вы получили от меня подарок, а теперь отплатите мне тем же – сделайте подарок мне. – (Он испугался, что не сможет выполнить ее просьбу. Впрочем, сейчас Гордон был готов ради нее на все.) – Останьтесь целым и невредимым – это все, что я от вас требую. Будьте осторожны. Даже если это значит проиграть по очкам. Поймите, Гордон, жизнь важнее всего остального. – В ее жизни было столько расставаний, столько нелепостей, столько людей рисковали всем ради пустяков... Не хватало только, чтобы он убился из-за несчастных семидесяти пяти долларов, слетев с дурня мустанга! Она не видела разницы между родео и корридой. И там, и тут риск неоправданно велик, и человек должен уметь вовремя выйти из борьбы.

– Даю вам слово, – хрипло произнес он, глядя ей в глаза. У него подкашивались ноги.

– Счастливо! – Она дотронулась до его руки, и он ощутил прикосновение ее замшевого рукава.

В следующую секунду она буквально растворилась в воздухе, заметив собирающихся вокруг них людей, и, прежде чем защелкали затворы фотоаппаратов, кинулась обратно на трибуну. Теперь, когда ее засекли, оставаться было безумием, но она не могла заставить себя уйти, не посмотрев его выступления. Путь назад занял у нее не менее пяти минут, но она добралась до места без происшествий. Сердце колотилось у нее не из-за буйства толпы и не из-за событий на арене, а из-за Гордона. Никто никогда не волновал ее так, как он: Таня знала, как это опасно для обоих: ей совершенно ни к чему новый скандал, а ему – переворот в жизни из-за певички, которая менее чем через две недели все равно запрыгнет в свой автобус и укатит прочь.

– Куда ты запропастилась? – Зоя была вне себя от волнения, Мэри Стюарт и Хартли тоже. Они уже были готовы поднять тревогу из-за ее исчезновения.

– Простите меня! – взмолилась она. – Я не хотела вас волновать. Просто мне пришлось долго протискиваться сквозь толпу, а тут еще Гордон... – Объяснение как будто не вызвало придирок.

Все сели, но не прошло и тридцати секунд, как Мэри Стюарт наклонилась к ней и прошептала:

– Врунья! Ты ходила его искать.

Таня избегала ее взгляда: пока что ей не хотелось ни в чем признаваться – он окончательно ее покорил.

– Вот еще! – Она отмахнулась и сделала вид, что смотрит первое выступление – метание лассо, всегда вызывавшее у нее скуку.

– Не ври! Я все видела. – Их глаза встретились. Мэри Стюарт заговорщически улыбнулась: – Будь начеку!

К ним уже протискивалась первая дюжина любителей автографов. Она добровольно выставила себя на всеобщее обозрение и теперь не считала себя вправе отказывать.

Так продолжалось весь вечер: вместо того чтобы наблюдать за коллективным связыванием бычков, акробатической выездкой, скачкой на неоседланных мустангах и на бычках, она раздавала автографы.

Потом она увидела его. Ему достался злобный, брыкающийся жеребец, хоть и оседланный. Скачка на оседланных мустангах была вдвойне опасной: ковбой засовывал одну руку в узкий рожок на седле и мог под конец спрыгнуть только с одной стороны, чтобы выдернуть руку. В противном случае мустанг мог таскать его по арене вниз головой минут десять, прежде чем его остановят. В детстве она видела много несчастных случаев, связанных с этим номером программы.

Когда Гордон выскочил из ворот на своем неистовом жеребце, отчаянно пытавшемся освободиться от седока, она замерла. Как и положено, он болтал ногами в воздухе, откидывался далеко назад, не дотрагивался до седла свободной рукой. Казалось, этому не будет конца. Скачка продолжалась и после удара колокола. Потом ковбой удачно спрыгнул, и помощники уволокли мустанга. Он получил отличные очки и помахал публике шляпой, после чего величественно покинул арену, сверкая штанами и сапогами. Гордон одержал победу и посвятил ее Тане.

Они досидели до последнего номера – объездки быков и годовалых бычков, причем последних было поручено обламывать четырнадцатилетним паренькам. Что у них за родители? Бычки не так опасны, как взрослые быки, но Мэри Стюарт все равно не выдержала:

– По людям, выпускающим на арену детей, плачет тюрьма!

Один из мальчишек оказался под копытами, но быстро вскочил на ноги. Зрелище было отчасти варварским, отчасти надуманным, но Таня не скрывала интереса. В детстве она любила родео больше всего на свете.

После конца представления Таню осадила толпа. Правда, церемониймейстер оказался на высоте: он заранее отправил ей на выручку службу безопасности и полицию, благодаря чему она сумела добраться до автобуса.

Тронувшись с места, автобус спугнул самых стойких – с полсотни поклонников, размахивавших руками, прыгавших на месте и оравших во всю глотку. Это удивляло и наводило на тревожные размышления: крайняя степень обожания всегда предшествует вспышке ненависти. Если бы она задержалась, ее бы разодрали на части, чтобы рассовать по карманам фаланги пальцев и осколки ребер. Возможно, какой-нибудь маньяк не выдержал бы и одним выстрелом прекратил ее страдания. Неудивительно, что она всегда нервничала, оказавшись в толпе или просто на людях.

– Я восхищен вами, Таня! – воскликнул Хартли. Он был полон впечатления от ее грации, достоинства, великодушия и одновременно умения соблюдать безопасную дистанцию. Это было тем более поразительно, что он все время ощущал, как она рискует, словно балансирует на узком карнизе. – Меня повергла бы в дрожь и куда более скромная толпа, – признался он. – Я закоренелый трус. – Конечно, она привыкла выступать перед стотысячной аудиторией. Однако даже в такой небольшой толпе, как сегодня, кто-то мог бы потерять над собой контроль и покуситься на ее жизнь. Она знала это – и все равно шла на риск! – А какой голос! Прямо-таки божий дар. Все вокруг лили слезы.

– Даже я, – с улыбкой подтвердила Мэри Стюарт.

– А я вообще всегда плачу, когда ты поешь, – сообщила Зоя.

Их признания тронули Таню до глубины души. Вечер получился замечательный. После возвращения Хартли еще немного побыл с ними, после чего увел Мэри Стюарт прогуляться и вернул ее обратно в половине двенадцатого ночи. Казалось, поцелуям при свете луны не будет конца. Таня и Зоя сочли пару трогательной и романтичной.

– Как ты думаешь, во что это выльется? – спросила Таня у Зои в гостиной.

– Ей повезет, если они будут вместе, но пока трудно сказать наверняка. У меня ощущение, что роман в таком месте – все равно что корабельное увлечение. Не уверена, что она окончательно решила порвать с Биллом. – Зоя всегда отличалась проницательностью.

– Он целый год ее мучил! Надеюсь, она его бросит, – заявила Таня. Обычно она высказывалась мягче, но Билл вызывал у нее негодование, а Мэри Стюарт – сочувствие.

– Он тоже страдает. – Зоя чаще сталкивалась с ситуациями, когда горе в семье вызывало у ее членов нервный срыв. Одних это превращало в святых, других – в чудовищ. Билл Уолкер, судя по всему, оказался среди последних.