Ранчо

Зоя как будто собиралась высказаться и по поводу Таниного ковбоя, но ей помешало появление сияющей Мэри Стюарт.

– Тебя не слишком ободрали щетиной? – участливо поинтересовалась Таня, вспомнив школьные годы.

Все трое покатились со смеху.

– Я уже забыла, что это бывает, – отмахнулась Мэри Стюарт. – Сегодня ты превзошла самое себя, – сказана она Тане. – Никогда не слышала, чтобы ты так пела.

– Мне самой было приятно. В том-то и беда, что я очень люблю петь.

– Своей бедой ты доставляешь множеству людей огромную радость, – напомнила ей Мэри Стюарт.

Они еще немного поболтали, потом Мэри Стюарт и Зоя ушли спать, а Таня осталась в гостиной почитать. У нее еще не прошло возбуждение после родео и собственного короткого выступления. Вскоре после полуночи в окно тихонько постучали. Сначала она решила, что это мотылек или ветка, но стук повторился, и она увидела зеленую рубашку, потом озорную улыбку. Таню обрадовало его появление. Возможно, его она и дожидалась, сама не отдавая себе в этом отчета. Она бесшумно выскользнула за дверь. Ее охватил ночной холод. Она не сняла замшевую одежду, зато была босиком.

– Тсс! – Он приложил палец к губам, но она и так догадывалась, что лучше не произносить его имя. Пребывание служащего ранчо у дома гостьи в такой час может выйти ему боком. Его собственный домик стоял в стороне, у конюшен.

– Что ты тут делаешь? – шепотом спросила она.

Он заулыбался:

– Сам удивляюсь. Свихнулся, видать. Беру пример с тебя.

Их можно было принять за старых знакомых. Он знал, что никогда ее не забудет. То, что она сделала для него в этот вечер, ее волшебный голос.

– Ты был лучше всех! – сказала она. – Поздравляю. Ты выиграл.

– Спасибо!..

Он гордился своим успехом. Это было для него по-настоящему важно. Она посвятила ему свое выступление, он ей – свой выигрыш. Он тоже сделал подарок Тан ни – так он называл ее про себя. Таня Томас – слишком его пугало. Привалившись спиной к дереву, он притянул ее к себе.

– Сам не знаю, зачем сюда пришел. За это меня могут в два счета уволить.

– Не хочу, чтобы у тебя были неприятности. – Она надеялась, что их никто не увидит.

– Я бы вообще не пережил, если бы с тобой что-то случилось. – Вглядываясь в ее лицо, он хмурился. Никогда в жизни он так не пугайся, как на этом родео. Не за себя – за нее: он видел, как ее захлестнула толпа, стоило им разлучиться. – Я чуть с ума не сошел, все думал вдруг кто-нибудь поднимет на тебя руку!

– Ты бы меня защитил. Но вообще-то рано или поздно это может произойти. – Она давно к этому привыкла и смирилась – почти... Она старалась, чтобы голос звучал небрежно, но скрыть страх не смогла.

– Не хочу, чтобы ты страдала. – Следующие его слова поразили даже его самого. – Мне хотелось бы всегда тебя защищать.

– От судьбы не уйдешь. Кто-нибудь может подкараулить меня на пороге дома, броситься на сцену во время концерта, напасть в супермаркете... – Она изобразила смиренную улыбку, но он остался печален.

– Тебя должны круглосуточно охранять. – Он бы запер ее на замок и встал под дверью с дубиной, лишь бы ее уберечь.

– Не хочу жить как в клетке. Иногда приходится, но я стараюсь, чтобы это случалось нечасто, – шепотом объяснила она. – Толпа – это еще ничего, главное – чтобы она не обезумела.

– Полиция передала: когда ты уезжала, за тобой бежало более сотни человек. Я так испугался...

– Как видишь, жива. А как ты рискуешь со своими психованными мустангами! Чем ревновать меня к поклонникам моего искусства, лучше бы об этом подумал.

Он прижимал ее к себе все сильнее, она не сопротивлялась, наоборот, хотела раствориться в нем, стать его частью. Он, глядя на нее, не мог думать ни о чем, кроме ее лица, глаз. За легендой он обнаружил живую женщину.

– Господи, Танни... – прошептал он, зарывшись лицом ей в волосы. – Что я делаю?!

Совсем недавно он боялся ее, как огня, полагая, что будет раздавлен, и не ждал такого обвала чувств. Она обняла его, и он стал целовать ее так, как никогда никого не целовал. Ему сорок два года, но еще ни разу за всю жизнь он ничего подобного не испытывал. Не пройдет и двух недель, как она уедет, а он останется, чтобы спрашивать себя, было ли это на самом деле.

– Скажи мне, что я не сошел с ума! – взмолился он, оторвавшись от ее губ. – Только это без толку: я все равно знаю, что тронулся. – Он выглядел одновременно удрученным и восторженным, победителем и побежденным – дико, безумно влюбленный. Она тоже.

– Мы оба сумасшедшие, – заключила она. – Я тоже не знаю, что со мной творится. – Это как бесконечный, мощный прибой. Он без устали ее целовал, она желала его немедленно. Но оба знали, что еще не время.

– Что это мы? – Он смотрел на нее с огромной высоты. Потом задач ей вопрос, о котором секунду назад даже не думал: – Ты замужем? У тебя кто-нибудь есть?

При утвердительном ответе он немедленно положил бы конец этому безумию, даже если бы потом умер от уныния. Но она отрицательно покачала головой и поцеловала его.

– Развожусь. Дело уже у адвокатов. Больше у меня никого нет. – Казалось, кроме него, у нее никого и не было. Она подумала: будь Гордон на месте Бобби Джо, они бы не развелись.

– Это все, что я хотел узнать. С остальным разберемся позже. Может, остального и не будет. Просто я не хочу играть в игрушки, если ты замужем или еще что.

– Я бы и не стала, – тихо возразила она. – Никогда к этому не стремилась. Что бы ни болтали о певицах и кинозвездах, я... Я никогда еще вот так безумно не влюблялась. – Она выходила замуж за мужчин, которые были ей небезразличны, была порядочной женщиной и надежной женой. Но чувство, охватившее ее сейчас, трудно обуздать. Она подумала о нем и о последствиях. – Ты должен быть очень осторожен, чтобы никто ничего не узнал. Не хочу, чтобы тебе попало.

Гордон кивнул, хотя в действительности ему теперь не было дела до таких мелочей. Он проработал на ранчо три года и добился должности старшего ковбоя, однако с радостью все бросил бы, если бы она его об этом попросила.

– Танни, – проговорил он, прижимая ее к себе, гладя по густым волосам и осыпая поцелуями, – я тебя люблю!

– И я тебя люблю, – прошептала она, чувствуя, что окончательно сходит с ума.

Оба понятия не имели, как все сложится, но сейчас не могли совладать с собой. Он вообще не хотел размышлять.