Рандеву
Шрифт:
— Домой звонишь?
Я кивнула.
— Им же не слышно телефон. Они занимаются балками наверху.
Попыталась дозвониться еще раз. Ответа не было.
Завела машину.
— Попробую позже.
Мы нашли свободный столик под сине-белым навесом ресторана, который назывался «Пират». Оттуда открывался вид на набережную, пляж и воду. Меню оказалось смешанным. Пицца, отварные мидии, блинчики, гамбургеры, салаты с экзотическими фруктами и моцарелла.
Для октября там было довольно много посетителей, главным образом жителей Бордо, как определил Мишель по говору наших соседей: для них Аркашон на Атлантическом океане то же самое, что Довиль [20] для парижан.
20
Довиль (фр. Deauville) —
Мишель знал, о чем говорит, ведь он родился и вырос в этих местах. Мне хотелось узнать о нем побольше, но он перехватил инициативу, и мы разговаривали о вещах, которые в нормальной обстановке едва ли могли бы меня заинтересовать. Подумать только — французские диалекты, по-видимому, не так сильно различаются между собой, как в Нидерландах, и французы могут понять друг друга в любом уголке своей страны. Сейчас меня это безмерно увлекло, потому что информация исходила от Мишеля. У него были прекрасный голос и чудесные интонации. Перекатывающееся «р», глубокое «а», которое неизменно заканчивалось чем-то вроде стона. Он говорил хрипловато и немного медленно, подыскивал самые простые слова… Знал, что иначе я его не пойму. Я упивалась его словами, как домашней сангрией, которую официантка поставила перед нами на стол — этакий приветственный напиток.
— Марсельский выговор можно узнать так: они всегда растягивают конец предложения. Если слово оканчивается на «ф», то получается что-то вроде «эффе».
— Я еще не так хорошо знаю ваш язык, чтобы уловить это отличие.
— Достаточно услышать один раз, можешь мне поверить.
— Непременно буду обращать внимание.
Я отпила еще глоток сангрии.
Приятным в этой ситуации было то, что я могла беззастенчиво разглядывать Мишеля, ведь если с кем-то разговариваешь, то обычно и смотришь ему в глаза или, по крайней мере, глядишь в лицо. К тому же рядом не было знакомых. Никого, кому мог бы броситься в глаза интерес, проявляемый нами друг к другу.
Мне нравилось абсолютно все, что я в нем открывала. Красивый, мужественный, ладно скроенный. Мускулатура явно не накачана в спортивном клубе, да он и не выставляет мышцы напоказ. У меня не создалось впечатления, что он тщеславен. Нельзя было ожидать, что строители будут наряжаться на работу, но они частенько надевали что-нибудь, что прежде считали красивым, так что и по рабочей одежде о них можно было кое-что узнать. Например, Эрик работал то в одной, то в другой застиранной розовой рубашке-поло от «Лакоста» [21] и в свитерах от «Гастра» [22] со сломанной молнией. Этот гардероб напоминал ему о том времени, когда он отваживался играть в гольф, чтобы и на отдыхе быть вместе со своими клиентами.
21
«Лакост» (франц. Lacoste) — известная французская фирма.
22
«Гастра» (нид. Gaastra) — голландская компания, один из мировых лидеров по производству профессиональной одежды для занятий парусным спортом, а также для активного отдыха.
На Мишеле были выцветшая черная футболка и серые спортивные штаны, но я и раньше не замечала, чтобы он пытался подчеркнуть свои стати вещами какой-либо торговой марки. То, что эти далеко не новые вещи их все-таки подчеркивали, было неумышленно и, наверное, обусловлено моим обостренным восприятием.
— Там, где живете вы, — продолжал он, — произносят долгое «е» во всех словах, которые оканчиваются на «ai». Поэтому «je sais [23] », насколько я знаю, будет звучать как «же сэе», а не «же сэ». Это
очень хорошо слышно у Арно, он ведь родом из Бержерака.23
Je sais (фр.) — я знаю.
— Ты интересуешься лингвистикой? — спросила я, удивленная тем, что его это, кажется, на самом деле занимало.
Будто извиняясь, он приподнял плечо.
— Да нет, не особенно.
Наш разговор прервала официантка — пришла принять заказ. Бросив короткий взгляд в меню, Мишель выбрал гамбургер и картофель-фри. Я взяла салат, опасаясь, что мой желудок не вынесет ничего жирного.
— Ты хорошо ладишь с Брюно, да? — спросила я, когда барышня отошла от нашего столика.
— Брюно мне как брат. Мы живем в одном доме.
— Вы живете вместе?
— Нет, он живет на первом этаже, а я на втором. В этом здании раньше была больница, а сейчас меблированные комнаты. С тех пор как в городе появился университет, многие старые дома привели в порядок и сделали пригодными для сдачи внаем.
— Значит, в вашем доме живет много студентов?
Он рассмеялся.
— Студенты, безработные, наркоманы, нелегальные иммигранты… Все кто угодно. Преимущество в том, что если тебе что-нибудь нужно — неважно, что, — всегда можно к кому-нибудь постучаться.
Наш разговор нельзя было назвать естественным. Возможно, это было незаметно тому, кто посмотрел бы на нас вскользь, но мы совершенно точно испытывали неосознанную нервозность и напряжение. Как будто и мне, и ему не было интересно то, о чем мы говорили, но мы боялись, что молчание станет двусмысленным.
Мой взгляд скользнул с лица Мишеля на его грудь, плечи, предплечья, кисти, ловко скручивающие папироску, и пополз обратно.
Время от времени мы сталкивались под столом коленями. У Мишеля это вызывало извиняющуюся улыбку, а у меня нервический смешок, что безмерно раздражало. Я чувствовала, что теряю рассудок.
— Тебе нравится твоя работа?
Он пожал плечом и наклонил голову, чтобы закурить свою самокрутку.
— Работа как работа. Тяжелая, особенно летом, когда жарко. В прошлом году две недели было выше сорока градусов. Это трудно, если стоять снаружи на лесах, штукатуря фасад. Но что поделаешь? У меня есть ремесло, которое кормит, крыша над головой, добрые друзья. У нас отличная бригада, а Петер и его жена — прекрасные люди, так что мне не на что жаловаться.
Я подумала, будет ли он заниматься своим ремеслом и через двадцать лет, как Арно. Для Мишеля эта работа казалась мне не совсем подходящей, он явно знал много такого, что вряд ли пригодилось бы ему в строительной бригаде. Впрочем, я ничего не ведала о французской школьной системе, так что, спросив о его образовании, все равно не поняла бы ответ.
На столе появились две тарелки, корзинка с горячими булочками и бутылка воды.
— Принести вам еще сангрии? — спросила официантка.
Прежде чем я успела запротестовать, Мишель кивнул в знак согласия.
— Мне вести машину, — прошипела я.
Он посмотрел на часы.
— У нас еще минимум полтора часа. Ты поешь, и хмель скоро выветрится.
Я взялась за вилку с твердым намерением съесть весь салат. Ничего другого не оставалось. Утром я почти не ела: быстро сжевала булочку — собственно, нечто вроде кекса с начинкой из джема — и выпила чашку кофе. Да, еще апельсиновый сок. Вот и все. От алкоголя я становилась раскованной, слегка несдержанной, и, следовательно, сочетание присутствия Мишеля с сангрией — в данном случае — было как раз тем, что могло создать проблемы.
В обычной ситуации салат показался бы мне очень вкусным, но сейчас было не до того, чтобы его оценивать. Желудок будто сжался, а вкусовые рецепторы перестали работать. Так уже случалось. По вечерам, когда парни уезжали домой, я ела с удовольствием и наслаждалась ужином. Рядом с Мишелем это не получалось. Весы все еще лежали в контейнере, но у меня сложилось такое впечатление, что в последнее время я потеряла несколько килограммов.
Мишель больше ничего не говорил. У него-то с аппетитом все было в порядке. Он разломил надвое булочку и протянул мне половину.