Раннее (сборник)

Письмо Джемелли

«Друг и невеста! Что, кроме боли,Что, кроме зла,Близость со мною тебе принесла?Я был один у тебя – ты у меня не одна:Ленинскому боевому подпольюВся моя жизнь отдана.Где я бываю,Что я скрываю,Что тяготит меня в нашей судьбе, –Легко лиБыло мне лгать тебе?Страшно сейчас тебе будет, – страшнееМог я тебя завести.Время такое неумолимое –Третьего нет пути!Если сумеешь,Любимая, –Прости!..Всё наше бывшее, всё наше прежнееЯ сберегу с благодарною болью.Девушка милая! Девочка нежная!Мы не увидимся больше с тобою.Дом оцепили. Следят…Вижу в окно их – дежурят у лестницы.В прошлую ночь мой двоюродный брат,По телефону простясь, – повесился…Я б убежал, да бежать нам некуда!И не могу – ожиданьем прикован:Должен приехать ко мне человек один,Если не арестован.Пятеро суток мечусь в западне:Только бы ты не пришла ко мне!Пятеро суток бьюсь, как больной:– Ты не приходишь! Что с тобой?Выйду на улицу, брошусь путлятьИ, зачумлённый, глазами ловлю:Некого! Некого мне послатьК той, кого люблю.Только скрывайся! Только молчи!Только себя сбереги от лап их! –Знают, что делают, палачиСталинского Гестапо!Ты доживёшь – это всё переменится!Снова придут революцией оздоровлённые дни.Люди узнают, что подлинно ленинцыБыли – мы – одни.Партию нашу трудно обманывать,Класс-пролетарий подымется!Нас растоптать не сумели Романовы, –Где же ему, проходимцу?{55}Вера в победу тверда моя:В этом ли, в том ли году –Мы воротимся, но я… но я…Кажется мне – не приду.Первые годы минуют, клубя,Первого горя уляжется пыл, –Кто-то придёт и полюбит тебяЛучше, чем я любил…Будь же свободною, дорогая!Ты молода. Цвети. Живи.Этим письмом я с тебя слагаюТяжесть нескладной моей любви…»{56} Два раза нас перерывали стуком.Надолго залился звонок.Джемелли по-мужски пожал мне руку,К письму оранжевый подставил огонёк.В темневшей комнате письмо вздохнуло, заалелоИ, в чёрный шорох съёжившись, сгорело.«Не трусь, малыш! Они боятся сами шума.Им по ночам да кроликов выхватывать покорных.Теперь беги, беги проворноИ ни о чём другом не думай!Задержат – твёрдо отвечай, руби, чтоб верили:Ты приходил просить – держи –ракетку для пинг-понга.А задержался? Марки выбирал: вот эти – КонгоИ Золотого Берега.Но – не задержат».Он на цыпочках провёл меня сквозь кухнюИ, в паутине, пыльное оконце распахнул.Жестоко красная на западе заря уже потухла,И вечер тёмной сыростью в лицо пахнул.«Сарайчик видишь? Я спущу тебя на крышу.Через забор – во двор – а он сквозной – и вышел.Иди не сразу – сразу не иди.Намелочи. Трамваями следы свои запутай.Вскочил – проехал две минуты –Сходи.…И скажешь Ляленьке: фамилии моей она не знает,И где встречались мы – не помнит этих мест.Что легче б – умер я! Что ГПУ живых не отпускаетИ не прощает верности невест».

«Что дважды два так часто – не четыре…»

Что дважды два так часто – не четыре,Не знал я. Оттого был свят и нетерпим.Узнал – и хорошо и смутно мне в подлунном мире,И по-сердечному мне просто стало с ним.Не привелось спираль наук исполнить.От философии, от споров я поник устало, –Искусства искорка осколком русских молнийКо мне на камень сердца пала.Ка-кая ло-ги-ка?! Моих родных в застенкахТерзали, – я – я рвался умеретьЗа слов их медь,От доброты чрезмерной черезмерно злых!Цветов немного есть, но много есть оттенков,И полюбился мне тогда один из них.В те годы красный цвет дробился радугой,И, жаром переливчатых полос его обваренный,Я недоумевал речам Смирнова, Радека,Стонал перед загадочным молчанием Бухарина.Я понимал, я чувствовал, что что-то здесь не то,Что правды ни следаВ судебных строках нет, –И я метался: что? –Когда?Сломило Революции хребет?Делил их камер немоту – и наконецВ затылок свой я принял их свинец.А годы шли. Цвета бежали за цветами,Безшумно выскользнув, из красного ушла его душа –И беззастенчиво взнесли над площадямиВсё то, над чем глумились, потроша.Сегодня марши слушаю по радио – шагаютЛейб-гвардии Преображенский и Измайловский полки!!{57} –Что я? Где я? Мне уши изменяют?Их марши бывшие играют –Бывшие большевики…Шли годы. Воздвигались монументы,Вшивалось золото в чиновничьи мундиры позументом,Ораторы коснели, запинаясь по шпаргалкам,И на трибуны под унылые аплодисментыВожди являлись жирною развалкой.И сверх могил, нарыхленных как грядок,Парил немыслимый, неслыханный порядок.Я помню зал Ленмастерских. Собрание рабочих,Какие в годы те до изнуренья длились.В однообразных прениях часами ночиЧасы вечерние давно сменились.Молчали, хлопали, вставали в нужный миг.Всё было, как заведено. Всё было, как везде.И вдруг на сцену поднялся старик,Очки, обмотанные ниточкой, воздев.Он был – как старых пролетариев рисуют на плакатах,Годов десятых неприлично ожившая быль.В углубинах лица его осела черноватоМеталла и металла спиленная пыль.Никто не доглядел, когда просил он слова,И не приметили, как был он неположенно взволнован,Когда, уставясь отрешённо в зал,Глубоким голосом сказал,Как в жизни говорят не в каждойИ говорят – однажды:«Вот она – звёздочка – в сердце моём,Зажжённая – Владимиром – ИльичомВ Тысяча – Девятьсот – Пятом!..»Устало морщились: оратор!Сейчас международных дел коснётся,Гляди, за час до сути доберётся.А он, вцепясь в трибуны аналой{58},Гремел перед толпой,Раздвинув междубровье:«Зря– баррикады– строили– встарь?Зря, значит,– мы– умирали?К ТРОНУ– бредёт– по рабочей– кровиЦАРЬ!СТАЛИН!!!»Партер откинулся, нагнулся бельэтаж,И сладкий ужас оковалОцепеневший зал,И слышно было, как упалСтенографистки карандаш{59}, –Слова, как кони, понесли упряжкой взбешенной,Дробя по лбам, по головам, по памяти, по лжи, –И кто-то крикнул одиноко: «Он – помешанный!»И кто-то закричал испуганно: «Держи!»На сцене топот,В первом ряде шум, –А он разил, разил их словом протопопа,Безсмертный Аввакум!Ему заткнули рот, уволокли за сцену,Ещё донёсся хрип из-за кулис,Забегали посланцы вверх и вниз, –А зал,Огромный зал –Молчал…И на трибуну, на замену,Не сразу вышел кто-то полный.Как верноподданного гнева сдерживая волны,Застыл с рукою вскинутой:«Товарищи! Спокойно. Меры приняты».

Глава пятая. Беседь

…восстановить каторгу и смертную казнь через повешение.

(Из Указа Президиума Верховного Совета, апрель 1943.)

Я там не жил. Я не там родился.И уже не побываю там.А ведь вот как сердцем природнилсяК этим недобычливым местам…Топь. Да лес. Пшеница не возьмётся.Нет бахчей. Сады родят не буйно.По песку к холодному болотцуТолько рожь да бульба.На пригорках – серые не машущие млыны.На толоках – жёлтые без запаха цветы.Церкви обезглавленные… Срубы изб унылых…Гати хлипкие… Изгнившие мосты…Турск, Чечерск, Мадоры и Святое…Жлобин… Рогачёв…Что-то я оставил там такое,Что уж больше не вернётся нипочём…Вечно быть готовым в путь далёкий,Заставлять служить и самому служить, –Снова мне таким бездумно лёгкимНикогда не быть.Отступаем – мрачен, наступаем – весел,Воевал да спирт тянул из фляги.Ола. Вишеньки. Шипарня. Беседь.Свержень. Заболотье. Рудня-Шляги.Страх, и смех, и смерть солдатская простая…Днепр и Сож. Березина и Друть{60}.Что-то я такое там оставил, –Не вернуть…

–

Доходя до быстрой мути Сожа,В прутняке, в осиновых лесках,Осенью холодной и погожейМедленная Беседь стынет в берегахОзерком без ряби и без стрежня.Изжелта-багряный прибережникВетви вполреки переклоняет…В тихую погодуСлышно, как на водуДерево листы свои роняет…Хорошо сюда прокрасться в тишине,Белку высмотреть, услышать мыши шорох, –Хорошо сюда вомчаться на коне,В хлёст ветвей, копытом в жёлтый ворох,Выпугнуть ушкана-зайченёнка –«Э-ге-ге!» – кричать ему вдогонку.Мы ж врубились в эту дремлющую глушьШалыми размахами армейских топоров,Со змеиным стрепетом катюш{61},В перегуле пушек, под моторный рёв.От Десны рванувши вёрст на двести,Мы за Сожем с ходу заняли плацдармИ, пройдя, покинули деревню БеседьШтабам, журналистам, комиссарам.Тяжек был плацдарм Юрковичи-Шерстин.Много мы оставили головУ его поваленных осин,У его разваленных домов.Жилку тонкую единственного мостаМины рвали…Что ни день – в атаку подымались ростом –И в сырые норы уползали.Тёмной ночью осени, отрезанных от армии,Били нас, толкали нас в чёрную реку –Бой по расширению плацдарма!Кто поймёт твой ужас и твою тоску?Вся в воронках мёртвая, открытая земля…Всё изрыто, всё, что можно рыть, –Ни бревёнышка, ни локтя горбыляНад собой окопчик перекрыть.День и ночь долбят, долбят, долбятВ тесноту людскую,И не ляжет ни один снарядВпустую…В рыжей глине пепельные лица,Штык копнёшь – она уже мокра, –Деться некуда! Убогий клок землицы,Километра два на полтора.Нас и нас клюют из самолётов,Нас и нас секут из миномётов,Шестиствольным прошипеть, прорявкать скрипунам{62} –Жмись к земле! И эти все – по нам!..День и ночь сапёры мост латают,И в воде связисты ловят провода, –Немцы сыпят, сыпят на мост – и сливаетС моста розовенькая вода…Связь наладят – и с Большой ЗемлиСыпят, сыпят в Бога, в крест и в веру:– Залегли,Такую вашу мать?До последнего бойца и офицераНА – СТУ – ПАТЬ!!!

–

Как-то раз в щели, на вымокшей соломке,Дудку стебелька безсмысленно жуя,Опрокинулся, не знаю – я? не я?..Я не слышал – били тихо? громко?Плохо видел – что? темно? светло?Вся душа – одно дупло,И направить – ничего не мог.Я отерп, не помнил я ни прежних лет, ни дома,Только вот жевал, жевал трубчатый стебелёкСоломы,И дремадушила, как стена.В щель – боец, с земли переклонённый:«Где комбат?.. Товарищ старший лейтенант!Вызывают! В штаб дивизиона!»Штаб? Какой там штаб?.. Ах штаб!.. Да будь ты трижды!Где-то живы люди? Пусть живут, но лишь быНас не трогали. Да драть их в лоб с комдивом –Это вылезать и ехать под обстрел?Мост-то как? Неуж’ на дивоЦел?Ха, гляди! Культурно рус воюет!Год назад не встретить бы такуюРаспорядливую переправу:Вскачь коней! Шофёры – газ! Не кучась,С правого – на левый, с левого – на правый, –Есть ещё солдаты на Руси!Ветерком на левый берег, в кручу –Выноси!И теперь уж рад, что я хоть начас вызванИз проклятых мест, из чёрной ямы той,Глубоко вдыхая воздух жизни,Медленно я ехал просекой лесной.Лес бурлил. Здесь двигались открыто.На пору худую блиндажи покрытыБыли в два, и в три, и даже в шесть накатов.Как всегда, шофёры первыми наглели –Заведя машины мелко в аппарели,Под осколки выставили скаты.ПМП [4] , конюшни, склады – не ступить!Лес редя, стволы пилили и валили,Тракторами к котлованам их тащили,И дымили кухни, и топитьСобирались баньку полевую,Батарея пушек занимала огневую,Батарея гаубиц с поляны надрывалась,Раздавали водку радостной толпе{63}, –И в войну играло, и скрывалосьТолько генеральское НП [5] .Как это устроено! – приди сюда из тыла –Здесь передоваяИ куда какая! –Жить тебе не мило,Свет тебе не мил, –А приди сюда с передовой– ТылКакой!..

4

Передовой медицинский пункт.

5

Наблюдательный пункт.

–

Беседь – вся в сугробах серого песка.Люди, лошади, машины – ни свободного домка.Мастерские, рации – бомбёжкою не сдунь их! –Всё забито в банях, всё забито в клунях.Улицей мелькали в беленьких халатахДевушки из медсанбата:Редко – скромная (солдатской истой долиВолею? неволею? отведать привелось),Больше – дерзкие, балованные в холе,Набекрень кубанки на копне волос.Из-за Сожа доносился бой,Утомлённо били батареи.Кроткое, неяркое, низко над землёйПлыло солнце осени, не грея.В штабе – занавески накрахмалены.Бьют часы. Простелены дорожки из полсти.На стене – плакаты: два – со Сталиным,«Папа! Убей немца!», «Не забудем – не простим!{64}»Писари выскрипывали чётко.Буркнули при входе: «Здравия желаем».– «Как, орлы?» – «Да плохо». – «Что же?» – «Самоходка.Что ни ночь – кидает. Отдыху не знаем».…Как положено, комдив меня ругал:– «Вот что… это… я тебя… не вызывал…Думал – опытный… сумеешь… это… возлагал…Ночью был налёт! по корпусу!! по штабу!!!Кто стрелял?? Не знаешь? Ну, сбреши хотя бы…Мне вот надо к ним, а спросят цели?.. не могу…Вы – мышей не ловите на правом берегу!Что-то я не вижу огневой культуры.Можете идти!» Я – в дверь. Из двери – замполит:– «Обер-лёйтенант! Здоров! Ты почему не брит?Вот тебе газеты, вот тебе брошюры, –Разъяснить, раздать. Провёл политбеседу –“Смерть за смерть и кровь за кровь”{65}?На вот, переделай вновьИ верни, чтоб завтра же к обеду –На бойцов доклады наградные:Коротки одни, растянуты иные.Подвиг Рыбакова как-то слишком выпячен,Подвиг Иванова по стандарту выпечен».Я шагнул – и помпохоз тут: «Подтверждайте ж факты!Если потонуло трое карабинов –Дайте акты!А с бензином?Против нормы пятерной перерасход?!Дайте оправдательный отчёт!Эй, Москва слезам не верит! Что, велик оклад?Вычтем, вот в двенадцать с половиной крат!»За рукав – парторг: «Ну, как там ваш народ?Заявленья о приёме подаёт?Твоего – не видно.Покажи пример.Стыдно! –Офицер!»Помначштаба: «На-ка вот армейские приказы.Очень важные, знакомься, не спеши».Тут начхим: «А как у вас противогазы?»Тут и врач: «А баня как? А вши?»Я – вслужился, знаю доблесть воина:Козыряю – слушаю – не слышу.Всё равно я сделаю по-своему,А они по-своему опишут.День не первый в армии, с порядками знаком.Прикажите на небо – прищёлкну каблуком:– «Разрешите ехать?» Но начальник штаба:– «Оставайся ночевать. Торопишься – куда?В волосах – соломка… У тебя там – бабаНа плацдарме, да?»Руку на плечо мне положив с приязнью:– «Нержин! Ты когда-нибудь на настоящей казниБыл?..»

–

Там, где улица села кончаласьИ кустился ельник, там, у свежего столба,В уброд по песку глубокому сбираласьЗрителей толпа:Подполковники, майоры, лейтенанты,Девушки-ефрейторы, мальчики-сержанты,Смершевцы, врачи, политотдельцы,Бабы здешние в платочках, мимоезжие гвардейцы.Место лобное – нехитро, без затей.Всё готово:В бурых полосах, едва обтёсан, столб сосновый,На столбе наставка, крюк на ней.Ровно в пять дорогою из тылаПодкатил по гати лёгкий «виллис»{66}.Два полковника в машине было.На средину вышли и остановились.С узкими погонами юристов были оба –Низенький еврей и русский, крутолобый.Пистолетным ремешком играя,Маленький визгливо крикнул: «Приведите!»Вышли двое автоматчиков из свитыИ с заносом распахнули полотно сарая.Вывели. Одет в гражданское, кой-как.Полусонный. И соломка в волосах взлохмаченных.Руки за спину связали. Смотрит озадаченно.– Он не немец? – шепчут. Нет. Русак.На толпу уставился. Меж автоматами хромая,Подошёл спокойным вялым шагом.– Не читали приговор… – Не знает!.. – Он не знает!..Маленький полковник развернул бумагу,Переправил матовую портупеюЩегольской планшетки.Старшина с широкой красной шеейВынес и под столб поставил табуретку.Неестественно, с руками за спиной,Опустивши голову, глаза потупя,Подсудимый стал, как тот актёр плохой,Чтоб с галёрки видели, что он преступник.Рваные портки. Ошмыганная блуза.Слышал он? не слышал? как судья картавил:«Именем Советского Союза…Трибунал… дивизии… в составе…»Не могли найти чтеца другого!Торопливо выплюнет два слова,За губой другие два оставит:– «Родине… изменник… Николаев…Будучи… немецких оккупантов…»Напряжённо сгрудились, внимая,Бабы робкие, лихие лейтенанты.Рыжий столб лучом последним золотя,Заходило солнце жёлтое за Сожем,В трёх верстах, за лесом, в грохоте и дрожи,В очередь пикируя, бомбили, залетя,Переправу «юнкерсы» одномоторные.Выше них, над ними, лёгкие, проворные,«Яки» с «мессершмиттами»Дрались,И в дыму и в пламени валились внизСамолёты сбитые.С переправы в «юнкерсов» зениткиГусто и неметко хлопали.Белые разрывы вспыхивали хлопьями.…Эх, сейчас сапёры, вымокнув до нитки,Брёвна уплывающие ловят, чем придётся.И никто, никто туда не обернётся!«По апрельскому указу… по статье… казнить…»И не вскинут глаз, как подошла в зенитСквозь закатно-солнечную невидь,Замерла над головами прямо«Фокке-вульф сто восемьдесят девять» –Рама{67}.Нет, гвардейцы видят. Вот её заметилИз штабных один. За ним другой и третий,Бросив слушать, головою запрокинулся,Вот ещё, ещё – и вся толпа.Кто-то от средины в сторону подвинулся,Кто-то прочь шарахнулся сглупа.Приговор умолк. С надеждой напряжённойПоднял голову на смерть приговорённый,Приглашая судей вместе умереть.Ей, разведчику дотошному, сквозь трубыНаше стадо до песчинки рассмотреть –Много ли труда?!Ну быБомбочку сюда?!И была, была одна минута:Кто умрёт – качалось на весах,Будто бы решалось не людьми, не тут, а –В небесах.Но – была ль она без бомбового грузаИли бомбы на другое берегла, –Оставляя в силе «именем Союза»,Рама дрогнула – и уплыла.Все вздохнули. Застонал негромкоПодсудимый, опуская взор,И полковник чёрный кое-как докомкалПриговор.Крутолобый раскатил поверх голов: «Понятно?!»Грохот переправы… Тишина…И тотчас же, очень аккуратно,Приступил к работе старшина.Ни движенья лишнего. На всё – ухватка:В спину – толк! – к столбу направил, не грубя,Там его поставил около себя,Первый взлез и снасть проверил для порядка.Крюк найдя добротным и хорошей –Толстую верёвку,Человека, не натужась, взвошил,В петлю головой просунул ловко,Петлю сузил, оглядел кругом –Не легла ли ниже или выше, –Спрыгнул – и мгновенно сапогомТабуретку вышиб.А повешенный, до смерти домолчав,Застонал теперь, задёргался, хрипя.Может, думал он, что он – кричал?Может, помощи искал вокруг себя,Когда стал он медленно кружиться,Поворот за поворотом обходя, –Словно бы искал он дружеские лицаИ отвёртывался, не найдя.За спиной его сгибались,РазгибалисьДесять пальцев – каждый по себе! –Словно он считал свои мученья,Словно пересчитывал мгновенья,Прожитые на столбе.Заслудило незакрытые глаза его,Рот застыл, как корчился, дрожа, –И не стало больше Николаева,А остались два спинных тяжа:Правый, левый – каждый сам собой,То плечо подкинет, то тряхнёт ногой –Как на ниточках невидимых Петрушка{68},Как под током мёртвая лягушка,Танец небывалый, танец дикийВыплясал и – весь…– «Что с тобою, Нержин, погоди-ка!..Ночевать останься!» – «Ехать надо. Шесть».Утопая вязко по песчаной толче,Расходились люди. Расходились молча.Ночевать? Нескоро тут привыкнешь.Легче ехать в ад плацдарменной ночи.Николаев! Почему не крикнешь?!?Почему – молчишь?..

«В день, когда узнал я вас по имени…»

В день, когда узнал я вас по имени,Бытию и плоти вашей я не придал веры.Это было в мае. Из болот, от Ильменя,Мы пришли к Орлу, на солнечную Неручь.Ни зерна ржаного. Ни плода. Ни огородины.Край тургеневский, заброшенный и дикий…Вот когда я понял слово Родина –Над крестьянским хлебцем, спеченным из вики, –Горьким, серым, твёрдым, как булыга,В мелких чёрных блёстках, как угля кристаллах…Сморщенная бабушка невсхожею ковригойНас, солдат голодных, угощала.Были мы обстреляны и на пустое слово – кремни,Но, видав под Руссой только ржавую болотистую мредь,Мы сошлись на том, что здесь, за эту землю,Как-то и не жалко умереть.То весенним дождиком омыта,То теплом безудержным облита,Не обсеяна, – травинками тянулась к благодати,Колыхая радостную боль в солдате.Перекрестки, церкви, избоньки косыеОспины войны носили.На горе алели на закатеКамни неживого Новосиля.По овражкам – мирные ручьи.В сочных рощах – соловьи!..В полдень – пчёл жужжание. Степных цветов головки.По колено – шелестящая духмяная трава.И в стеблях её запутались листовкиО какой-то армии РОА,О Смоленском Русском Комитете,Имена незнаемые, Власов на портрете{69}.Не скрестясь в бою – в листках, дождями съёженных,Нам сдаваться предлагали нагло.Так это казалось мертворожденно!Так это немецким духом пахло!И написано – чужой рукой, без боли,Русскими? Не верилось никак.И рассеивал-то их по полюРавнодушный враг.Но – пришлось поверить. Наши одноземцыВ униформе вражеской держали оборонуНамертво! дрались отчаянней, чем немцы! –Для кого? – несчастные! – для чьей короны?..Легче немцам было к нам попасть, чем русским.Наши ваших, ой, не жаловали в плен!…Помню дымный жаркий полдень под Бобруйском,Взрывы складов и пожарищ тлен.Закипающее торжество котла!На дыбках и впереверть немецкие машины.По шоссе катилась, ехала и шлаНаша победившая лавина.Хруст крестов железных под ногами,Треск противогазов под колёсами,Туши восьмитонок под мостами,Целенькие пушки под откосами,Битюги, потерянно бродящие стадами,«Фердинандов» обожжённых розовый металл{70},Из штабных автобусов сверкание зеркал,Фотоаппараты, рации и лампы,Пламя по асфальту от разбитых ампул,Ящиками порох, бочками бензин,Шпроты вод норвежских и бенедиктин.А навстречу, без охраны, бесконечной вереницейТысячами шли усталые враги,У переднего записка: «Посылаю фрицев.Кто там будет ближе – в плен им помоги».Обессилевши, ложились у дороги и вставали,И, поддерживая раненых, опять брели.Их не трогали. Из них шофёров выкликалиИ сажали за трофейные рули.Но когда под иззелена-серымДознавались братца-землячка, –Прыгали, соскучась,Окружали, скучась,Матерились, билиИли,Взглядом допросясь у офицераДозволяюще-небрежного кивка,Отведя в сторонку, там решали участьОблачком дымка.Робкой группкой, помню, шло вас до десятка,Я катил своих машин шестёркой,Спрыгнул на ходу и, развевая плащ-палаткой,Опустился перед вами с горки.Руки на-грудь, замер изваяньем:«Русские? – «Так точно». – «Власовцы?» – Молчанье.Вдруг поняв, что я принёс не злое,Сдвинулись ко мне с доверчивым теплом,Словно лоб мой не таврён эмалевой звездою,Ваша грудь – серебряным орлом.Оглядясь – не слушает услужливое ухо? –Я не больно вольно княжествую сам, –Гневно, повелительно и глухоЯ сказал, переклоняясь к вам:«Ну, куда, куда вы, остолопы?И зачем же – из Европы?!Да мундиры сбросили хотя бы!Рас-сыпайсь по деревням! Лепись по бабам!..»Онемели. Почесали в затылях.Потоптались. Скрылись в зеленях.И хотел бы верить, что с моей рукиКто-нибудь да вышел в приймаки.На шоссе взбежав, я сел, поехал дальше.Солнце било мне в стекло кабины.Потаённые я открывал в себе глубины,О которых не догадывался раньше.…Вашей жизни, ваших мыслей следЯ искал в берлинских передачах{71}И страницы власовских газетПерелистывая наудачу –Подымал на поле боя и искал чего-то,Что за фронтом и за далью скрылось от меня.И – бросал. Бездарная работа,Шиворот-навыворот советская стряпня:То артист заезжий выступал паяцем,Тужились смешить поэмкой «Марксиада»Со страниц листка, –Но от этого всего хотелось не смеяться:Душу опустелую рвала досадаИ тоска.Зренья одноцветного, мертвенности рукиЯ узнал разгадку много позже:Всё это писали, оскоромясь, те же, тожеШколы сталинской политруки.Утолить мою раздвоенность и жаждуМог бы кто-то, на тропу мою война его закинь,Но – не шёл. Лишь подразнить однаждыС власовцем таким свела меня латынь.Хоть латынь из моды вышла ныне(Да была ль ей мода в вотчине монголов?) –Я люблю мужскую собранность латыни,Фраз чекан и грозный звон глаголов.Я люблю, когда из-под забралаМне латынью посвящённый просверкнёт.В польскую деревню на закате алом,Выбив русских, мы вошли. На полотне ворот,Четырьмя изломами черты четыре выгнув,Кто-то мелом начертил врага эмблемуИ, пониже, круглым почерком: «Hoc signoVincemus!» [6] Кто ты, враг неведомый? Ты с Дона? Или с Клязьмы?И давно ли на чужбине? и собой каков?И кому писал ты? РазвеУчат Тита Ливия в гимназиях большевиков?{72}И ещё – что ослепило вас, что знак паучийВы могли принять за русскую звезду?И – когда нас, русских, жизнь научитНе бедой выклинивать беду?Для поляков клеили Осубкины [7] воззванья…Шли эР-эСы [8] в пыльном розовом тумане…Реактивный век катился по деревне…Я стоял перед девизом древнимКак карфагенянин{73}.

6

С этим знаком победим (лат.).

7

Осубка-Моравский – глава марионеточного польского правительства.

8

Реактивные снаряды («катюши»).

Глава шестая. Ванька

И напишут в книгах, и расскажут в школах,Как бойцы стальные выбили врагаЗа Днепра священные брега,Сев на башни танков, промеж пуль весёлых,«Агитатора блокнот» сжимая, как сокровище,ДОТы затыкаючи то мякотью, то грудью, –И никто не бился лбом о Малые Козловичи,И никто не гнил, покинутый за Друтью…В мартовское хилое погодье{74}На плацдармах – всемеро тоска:Ночь от ночи слушай – половодьемНе взломило лёд? не тронулась река?Недолга и ненадёжна белорусская зима.Хорошо, что кто-то, очень старший,Догадался за добра умаИ своею волею монаршей,Указующий под Жлобин устремя,Бросил нас туда форсированным маршем,Через лёд, болота, чащи, голову сломя, –Так стремительно, как будто главный бойТам не выиграть без нашего дивизиона.Прибежали – тих, покоен лес пустой,Наледень на ветках оголённых,На сугревах – первые проталины,Лужами в ложбинках талая снежница,И когда ударит где-то пушка дальняя,В блиндаже у печки так уютно спится…Временами – оголтелый бой,Сонный мир – такой же полосой, –Кто б тебя, война, иначе вынесть мог?Распускающейся медленной весной,Прикорнувши на полянке в солнцепёк,Набирайся соков с лесом и землёй!Голубою глубью небо налилось над нами,Распушились ветви, жили птицы в них,Фронтовые лошади резвились табунамиВольной травкою пролесков луговых.Но, живя на фронте, жди худого дня.Солнце – на весну, и в штабах колготня.Заметались «виллисы» дорогами лесными,Зазвонили телефоны в полуночи,Пушки шли ночьми, пехота шла за ними, –И с высот штабных к нам докатилось снова:«Срочно!Через Днепр – на место старое опять!Стать дивизиону возле Рогачёва,Батарее Нержина отдельно слева стать!»Беды полосой и полосой везенье.Лихо козырнувши, принял я приказ:Сколько понимаю, тяжесть наступленьяМинет моих мальчиков на этот раз.Фронтовою мудростью не первый год владея,Не промедля мига – маху из-под Жлобина! –И как в воду канул. Вывел батареюНе путём указанным – путём особенным:Где поглуше, где и ехать-то нескладно,Где зато начальству нас искать накладно,Где безлюден, отчуждён, ничей передний край, –Адъютанты и пакеты, будьте вы неладны! –И без вас недолог он, солдатский рай!..За Днепром по краю круч – немецкие траншеи,Сзади нас – рокадные дороги тыловые{75},Здесь – провал. И только вечность веетНа просторы эти неживые.В содроганьях мир. Угрюмо пламенеетСправа, слева кровью, что ни пядь земли, –Здесь лежит, обширная, дернеет…Отступились. Бросили. Ушли.Никого в покинутых деревнях.Запустенье брошенных садов.Завязи плодовые деревьевПтицам на расклёв.Потемневший тёс обшивок избяных.Дверь откроешь – пахнет нежилым…Двор зарос бурьяном у домов иных,Да и тропка тоже заросла к иным.Если и увидишь – из какой трубыВьётся еле сизый тонкий дым,И услышишь гомон у избы,Смех людской да фырканье коней –Знаешь: приблудилась солдатняДо исхода дняИли на пару дней.На задворках развалят бурты,Напекут картофеля к обеду,Постоят у снимков: «Кра-со-ты!..Где ты, молодуха? где теперя ты?..»И – уедут.Не секут осколки зелень рощи,И по соснам не стучит топор.РедкоПроплывёт ночной бомбардировщик,Сбросит бомбу глупую неметкоНа шальной костёр.И земле мечтается уход и плодородье.И не верится, что всё вокруг – война.Нерушимое краснопогодье.Тишина…

–

Я тогда был сам в себя влюблённым –В чёткость слов и в лёгкость на ходу.В тот июнь я приколол к погонуБелую четвёртую звезду{76}.Страсть военная! В каком мужчине нет её!Через год студента не узнаешь в офицере:Где она, сутулость, осторожность кабинетнаяВ этом быстром ловком звере?С гибкою напруженностью в телеОтвечать небрежным вымахом руки, –Так, чтобы ремни натянуто скрипели,Так, чтобы звенели в шпорах репейки{77}.Узлы судеб разрубать мгновенно,Жизнь людей – костяшками метать.Ты сказал – и будет! будет безотменно! –Каково мальчишке это знать?Вот они, молчальники, работники, тягло,Деды и отцы, пережившие вдвое,Их глаза застыли, как стекло,Вот они, перед тобою.Оброни ты слово беззаботное,И тотчас же сбудется по слову твоему,И в деревне пензенской семья сиротнаяНаклонится к чёрному письму.Вот они – с готовностью, с надеждою глядятНа твою холодную решимость,Вознесут тебя и всё тебе простят,Раз уверовав в твою непогрешимость.…Мне казалось, я любил солдат:В час недобрый шуткою не раз развлёк их,Гауптвахтой и моралью не морил,Если же на полном вздохе лёгкихНе со зла когда и материл,Выворачивая так и эк, –Так на том стою я, русский человек.И они меня любили, мне казалось,И с уверенностью этой так бы я и прожил,Так и внукам завещал бы, не солгав на малость…Как у всех счастливых, у меня бы тожеСовесть – курослепой оставалась.Совесть, совесть! Льстивый, лживый лекарь!В чём не потакнёшь? Не заживишь – чего?Право на другого человека! –Кто даёт? Кто смеет брать его?!…Ты иди вперёд, а я останусь сзади –Боем управлять.Стань на пост! – я утомился за день,Надо мне поспать.Поворочайся на службе безразувной –Щей тебе навалят в котелок.Я ж – умом тружусь, и потому разумно,Что печенье с маслом получу в паёк.Даже если труд твой стало бы мне жалко, –Засмеют меня! – ведётся таково:У себя в землянке ляжете вповалку,Мне ж отдельно выстройте, на одного.От осколков под накат блиндажный опустясь,Сяду за стол, – трубку телефона теребя,Исправлять разорванную связьЯ пошлю тебя.Добрый я – спрошу тебя о доме,Через слово выслушаю, пошучу – засмейся.Напишу письмо, чтоб там, в райисполкомеНе теснили нищую семью красноармейца.Награжу тебя значками, и медальками, и даже«Красною Звездой», –Мне ж на грудь за руководство ляжет«Знамя красное» и «Ленин» золотой.У врага чему-чему,Поучиться доброму едва ли, –Переняли,Что трудиться стыдно офицеру самому.Что умел – и от того отвык.К чемодану и к обеду моемуПриловчён послушливый денщик.Сбегай! Принеси! Захарыч! Эй!Вынь! Положь! Почисть! Неси назад!Нет, не крикну: «Старый дуралей» –И не вспомню: пятеро внучат……Вы проходите передо мной – и со стыдом и больюДумаю о вас, мои солдаты!Есть за что вам помянуть с любовьюВашего комбата?А ведь я в солдатской вашей кожеГолодно и драно тоже походил{78}, –Но потом – училище – походка! – плечи! – ожил!Всё забыл?И теперь? казнюсь, казнюсь, пока меняНе охватит первое круженье головы.В лапах горя все мы мечемся покаянно,А в довольстве все черствы.