Ранние рассветы

— Думаю, завтра мы ещё проведём голосование за лучший камень.

Маша схватилась за голову. Хотелось нервно расхохотаться и рассказать кому-нибудь, что на практике они делают выставку камней, а ещё ей не дают писать отчёт, но кому расскажешь? В лаборатории собрались только те, кто сам бродил по берегу, выискивая симпатичные голыши.

— Ерунда какая-то… — Больное горло не послушалось. Маша хотела приглушить голос, но он прозвучал в притихшей комнате, как гудок теплохода.

Эльза моментально вскинулась и обернулась. В прозрачных голубых глазах, на губах телесного цвета мелькнуло отчаяние. Она вся оказалась, как птица в полёте над бездонной пропастью, и зачем только глянула вниз…

— Вы назвали мою практику ерундой? Я не ослышалась, ерундой? О да, лучше бы вы спали дальше!

Взметнулись кудряшки. Звук её шагов удалился по коридору к выходу, а Маша закашлялась, упав лбом в парту. Со всех сторон её участливо пожурили:

— Ну чего ты так громко?

— Она же нервная, не знаешь как будто.

— Через пять минут забудет, — саму себя успокоила Маша, хотя воображение уже рисовало красочные картины отчисления из института. Причина — неуспеваемость по практике была куда значительнее, чем какие-нибудь там несданные экзамены. Пойди потом доказывай, что всего лишь не успела придумать красивое название камушку.

Сабрина развернулась на стуле и сложила руки на его спинке. Распущенные чёрные волосы скользнули по плечам вниз, на узкую тёмную футболку безо всяких рисунков и надписей.

— Я не знаю, чем вы тут собрались заниматься. Но если вы ещё не уловили, не будет никакой команды.

Инесса посмотрела на неё зло и выжидательно, мол, успокойся, пора уже. Снаружи глухо грохнуло — рабочие оттащили столб и бросили его в стороне, змеи проводов уползли в высокую траву. Маша поняла, что силы её уже давно на исходе. Кричать она не смогла бы, всему виной саднящее горло. Да и затылок ломило тупой болью.

— Вселенский Разум, да прекратите уже! — взмолилась она, жмурясь от боли.

Сабрина сжала губы в тонкую линию. Ветер из приоткрытого окна зашуршал листками её драгоценного отчёта, но она даже не обернулась, чтобы прихлопнуть их ладонью.

— Маша, я думала, мы договорились.

Терпение вдруг кончилось, просто иссякло и всё, как иссяк вдруг дождь над стационаром. Она поднялась на ноги, опираясь руками о край парты, потому что ныли сразу все мышцы.

— Слушай, хватит на меня давить. Я так больше не могу.

Выдерживать взгляд Сабрины стало невыносимо. Да и вообще, всё невыносимо, вместе с ярким светом, истерическими воплями Эльзы и участливыми взглядами со всех сторон, от которых озябли плечи.

Маша развернулась и, зацепив коленом парту, пошла к двери, всё ожидая, что её окликнут и отругают за то, что она не хочет заняться отчётом. Но все молчали. На крыльце солнце согрело замёрзшие руки.

Оттуда Маша и услышала голос Инессы, здорово разбавленный насмешкой:

— Поздравляю, ты даже её довела.

Но возвращаться всё равно не стала.

Она обошла сердитых рабочих, неловко поднырнув под цепи подъёмного механизма, за что получила вслед невнятное ругательство. Безразлично. В сырой комнате её ждала пусть холодная, но кровать, и пыльное одеяло поверх.

Глава 7. Не пойман — не демон

— И что такое произошло? — спросила Сабрина, присаживаясь на край кровати.

Для экономии места кровати в комнате сдвинули по две, так что выходило четыре двуспальных места. Комната девочек была самой маленькой в фанерном домике и самой продуваемой от ветра, потому что оказалась крайней, и в стену постоянно нёсся ветер с реки.

Сабрина могла бы свободно усесться на свою сторону, как делала обычно — откидывалась спиной на стену, обхватывала колени руками и прикрывала глаза во время разговора. Но она опустилась рядом с Машей, и спросила совсем тихо, как будто за дверью подслушивали.

— С какого момента начать? — буркнула Маша, медленно приходя в себя. Ей не спалось, только сумеречные мысли лезли в голову, и вставать не хотелось, а от разговоров тут же разболелось горло.

— С какого угодно.

Маша всё-таки села опираясь на тяжёлую, как будто набитую опилками подушку. Такой можно было и убить, если положить на лицо спящему человеку.

— Я так больше не могу, — призналась она снова, как будто первого раза не хватило. Помолчала, тяжело сглатывая. — Ты меня задавила. Я даже права слова теперь не имею. Пойми, я тоже хочу значить хоть что-то, ну хоть что-нибудь, я устала быть бесполезным балластом.

— Но в чём я виновата? — озадачилась Сабрина.

Маше хотелось зашипеть вместо ответа.

— Ты ужасно жёсткая. Не признаёшь ничьего мнения, кроме своего собственного. Да ты убить готова того, кто тебе слово поперёк скажет!

— Это ерунда какая-то, — покачала головой Сабрина.

— Отлично. Ерунда. Знаешь, я устала. Наверное, закончим на этом.

В комнате было темно — солнце ушло за другой край леса, и никто не зажигал фонарей. Обида снова вернулась, скрючилась в груди и замерла. Маша легла на бок и, как могла, завернулась в отсыревшее одеяло. Оно противно пахло мышиной отравой.

Сабрина ещё несколько секунд посидела на краю её кровати, потом поднялась и вышла, отставив дверь открытой. Они часто оставляли дверь, чтобы хоть чуть-чуть отогреть сырую комнату, но сейчас солнце было на другой стороне леса. Он шумел деревьями и кузнечиками, и под них спалось плохо. В жиденьком мраке Маше чудились какие-то рифмованные строчки, а потом — сердитые выкрики Эльзы.

«Как, вам не нравится моя практика?!»

От криков она очнулась снова — от эфемерных, к счастью. Где-то скрипело дерево, кричала птица. Небо над стационаром теперь сделалось совсем серым, как водная гладь за минуту до шторма, и Маша с тихим удовольствием отметила, что почти вечер, и от Эльзиного практического курса остался всего один день.

У дороги горел новый фонарь, разбавляя ранние сумерки жёлтым. Окна там тоже светились — два квадрата на первом этаже преподавательского домика, и на втором один. Как на сцене по лаборатории расхаживала Эльза, назидательно потрясая пальцем. Покачивались склонённые над отчётом головы.

Маша смахнула комара, который успел вгрызться в её запястье, и спустилась с крыльца. Ей не стало стыдно, и вообще никак не стало, только больно кольнуло в груди, когда она вспомнила разговор с Сабриной. Она и не вставала бы, но каждый вздох царапал пересохшее больное горло. А в кухне горел тёплый свет, и после ужина должен был остаться тёплый чай.