Ранний плод - горький плод

— Ты не находишь странным, что «они» больше не летают? — спрашивает Хосе.

— «Они»? Ах да, самолеты...

Вот уже целый час, как не слышно гула самолетов. Жильбер забыл о них, и о войне тоже, и об этом мальчике, который идет рядом с ним.

— Вон там ферма, — говорит Хосе, — пошли туда.

Жильбер видит серую ограду и крышу, крытую черепицей, которая, кажется, не пострадала от бомбежек. Во дворе женщина распрягает мула, куры копаются в навозе. Дом в порядке, на окнах горшки с цветами, занавески. Жильбер и Хосе подходят и здороваются кивком головы. Женщина настороженно рассматривает их.

— Мы идем в В., — объясняет Жильбер. — Не могли бы вы дать нам чего-нибудь поесть? Немного хлеба.

В окне показывается мужчина, он кричит:

— Что там такое?

— Беженцы просят поесть. Один из них — ребенок...

Мужчина наклоняется, смотрит вдаль на поля, на тропинку, по-видимому опасаясь, что за этими двумя попрошайками следует целая толпа.

— Ну, ладно, дай им чего-нибудь, — говорит он.

Женщина загоняет мула в стойло и входит в дом. Хосе пригибается к водопроводной трубе, наполняющей резервуар для скота, и пьет, запрокинув голову. Жильбер не мог бы пить в таком положении — он бы захлебнулся. Он любуется парнишкой, затем подставляет под струю свою дорожную флягу, чтобы спокойно напиться из горлышка... Возвращается женщина с половиной большого каравая хлеба и маленьким кусочком сала. Жильбер немеет от удивления перед такой неожиданной щедростью. Он предлагает заплатить, но женщина отказывается.

— Вы солдат? — неуверенно спрашивает она, глядя на жалкие отрепья военной формы. — Откуда же вы идете? С востока? Мой сын тоже был там, но от него нет вестей.

— Он, наверно, придет к вам так же, как я, — говорит Жильбер. — При таком беспорядочном бегстве все смешалось, люди идут — кто куда. Я даже не знаю, где теперь мой полк... Кстати, по этой дороге можно добраться до В.?

— Почему же вы не пошли по той, что и другие? Она короче.

— Да уж слишком там бомбят.

— Но теперь все кончилось, — говорит женщина. — Вы же видите, самолеты больше не летают.

— Что кончилось? — спрашивает Жильбер.

— Как что?.. Война... Вот только сейчас объявили по радио... сдались мы, вот что. Какой-то маршал сказал, что договорились с немцами... маршал... — Она хмурит брови, стараясь вспомнить. — Ага! Маршал Петэн, вот кто! Голос у него дрожал. Но уж поверьте мне, ничего еще не кончилось.

Жильбер стоит как громом пораженный.

— Вы хорошо поняли? Война действительно кончилась? Значит, капитуляция?

— Да, война, она уж точно кончилась, — отвечает женщина. — Это я поняла.

— Вот почему они не трещат больше, — говорит Хосе, подталкивая Жильбера к тропинке. — Тогда надо возвращаться на дорогу. Я же тебе говорил: что-то тут не так.

Жильбер поворачивается, чтобы поблагодарить, и не может произнести ни слова. Новость оглушила его. И при чем тут маршал Петэн — непонятно! Он повторяет: «Поражение... поражение... поражение». Он и раньше чувствовал, что этим дело кончится, но не хотел верить, и сейчас гнев поднимается в нем, сжимает горло, душит. Он останавливается на тропинке, смотрит на Хосе, и у него вдруг появляется желание топтать, мять траву, как недавно это делал мальчик. Он понимает, почему люди иногда вдруг начинают отчаянно махать руками, кричать, плакать, давая выход бессильной ярости. Хосе испуганно смотрит на него. Потом опускается на траву, отламывает кусок хлеба, кладет на него дольку сала, протягивает Жильберу и такой же кусок берет себе.

— Ешь, — говорит он, — ешь. Остаток я спрячу в рубашку — на завтра. Не надо идти по дороге с провизией — другие ведь тоже хотят есть.

Мальчишка прилежно и благоговейно работает челюстями. А Жильбер, быстро проглотив несколько кусков, не чувствует больше голода. Он замирает, глубоко переводит дух и снова принимается жевать, во рту у него пересохло, и он с трудом глотает хлеб. Хосе ест, не отрывая глаз от Жильбера.

— Может быть, это неправда, — говорит он с полным ртом, — может быть, неправда, что все кончилось. Эта женщина была так добра, но, может быть, она чего-то не поняла? — Хосе переводит взгляд на небо. — Однако они больше не трещат, — задумчиво говорит он. И глубокомысленно добавляет: — А этот Петэн, он был в Испании? А? Если он приятель Франко, это плохо, тогда я их обоих ненавижу!

Жильбер вздрагивает: а ведь малыш прав, он попал прямо в точку. Петэн — представитель Франции при франкистском правительстве... Жильбер чувствует, что он запутался, словно очутился в непроходимом кустарнике. Надо бы разобраться во всем, понять, но голова его пуста, он не может добиться ясности мысли. Ему приходит на память лишь то, что говорили его товарищи, брошенные, как и он, на произвол судьбы, без командиров, без приказов, без направления: «Нас предали!.. Предали!..»

Необходимо все выяснить. Жильбер встает и чуть не бегом направляется к дороге. Хосе молча следует за ним. Он знает, что могут сделать с человеком волнение и растерянность. Он знает: надо стиснуть зубы, молчать и ждать. Он умеет ждать. Когда родители оставили его одного, он ждал. Пришла abuela [4] и вместе с ней, дорогами отступления, он дошел до Франции. В лагере ей не повезло, она умерла, а он все ждал. Пришла другая женщина — они долго ехали и прибыли в Коломбский приют. Она дала ему конфет, потом исчезла. В Коломбе было хорошо: там кормили, было много мальчишек из Испании, они играли, ходили в школу, но он все ждал. Затем появилась tia Долорес, и он будто снова обрел мать. Дом у нее был красивый, на стенах обои в цветочках, на окнах кружевные занавески. Tia Долорес вкусно его кормила, покупала ему красивую одежду для школы, а когда он получил приз, она купила ему ролики (как жаль было их оставлять). Потом пришлось бежать. Сначала, пока они ехали на автомобиле друзей tia Долорес, все шло хорошо, но когда кончился бензин, они пересели на этот проклятый грузовик, который исчез вместе с их чемоданом. А потом шли пешком, и tia Долорес умерла; тогда он пошел за этим мужчиной, который так хорошо поступил с tia Долорес, закрыл ей глаза. К тому же он говорит по-испански, и у него такое доброе лицо. Теперь, если он позволит, Хосе с ним будет ждать...

4

Бабушка (исп.).

— Дорога вон там, — говорит Хосе, взяв за руку Жильбера, который продолжает шагать по тропинке, забыв, куда идет. — Скажи, ты не против, чтоб я шел с тобой?

Жильбер не слушает, мысли его далеко, но он идет рядом с мальчиком. И вот он снова окунается в раздражающую дорожную сутолоку. Однако это уже не та сутолока: слышен лишь бесконечный топот ног, иногда проезжают автомобили, но нет ни криков, ни гула самолетов, никто никого не зовет. Мертвая тишина, толпа словно онемела, запыленные лица суровы, на некоторых видны следы слез.

— Так это правда? — спрашивает Жильбер. — Война кончилась?

— Да, кончилась, — говорит женщина, присевшая у края дороги, чтобы причесаться. Она медленно и устало проводит гребнем по своим длинным, слипшимся от пыли и грязи волосам. Не поднимая глаз на Жильбера, она повторяет: — Это конец, всему конец. Я слушала маршала Петэна, он сказал: «Я отдаю всего себя Франции». Какой нам толк от этого старикашки! И потом — ну что такое сейчас Франция?..

— А англичане? — спрашивает Жильбер.

— Они-то воюют, — говорит женщина. Она все еще пытается распутать свои волосы, потом скручивает их в узел, собирает лежащие на коленях шпильки и поднимает взгляд на Жильбера. — А-а? — говорит она. — Еще один солдат! — И горько усмехается. — Доблестная армия обращена в бегство. Мы победим, потому что мы самые сильные, не так ли? Англичане — те воюют... они постоят за себя. — Она встает, исполненная презрения, и уходит.

Жильбер сжимает кулаки и тут чувствует в своей ладони худенькие пальчики Хосе. «Что мне делать с этим мальчишкой?» — с раздражением думает он и говорит:

— Беги! Если ты будешь один, может быть, тебе повезет и кто-нибудь возьмет тебя в машину.

— Лучше я пойду с тобой, — говорит Хосе. И потом, почти шепотом, добавляет: — Ты же знаешь, что хлеб-то у меня, а его нельзя делить на глазах у людей.

Он поднимает руку и потрясает свернутой рубашкой, в которой хранятся остатки хлеба и сала.

— Ничего другого у нас теперь, может, еще долго не будет. Я остаюсь с тобой. Не бойся, тебе не придется на меня тратиться, у меня ведь есть деньги. — И мальчик щелкает ремнем сумки по своей худенькой груди.