Рапсодия в тумане

***

Просыпаюсь от тяжести, что накрыла сверху. Даже спросонья понимаю, что это клыкастый навалился и в шею дышит; мне и смотреть-то на него не надо для этого — по запаху понимаю. Он у него не сильно выраженный, но я запомнил, пока он меня таскал: похож на ягодный чай, с табачными нотками.

Обычно я сплю на боку без подушки, запихав под голову одеяло и зажав край между ног, но из-за того, что на меня навалились, я почти на живот улегся. По коже пробегает рой мурашек: это не страх, но что-то очень близкое, как легкая вспышка адреналина перед десятым прыжком с парашютом.

— Решил, что я тут остался, чтобы тебя завтраком покормить? — спрашиваю и зеваю. Сколько времени-то? Из-за шторы ни одна капля света не просачивается — настолько плотные.

— Тш-ш, — шипит мне тихо на ухо и ладонью мою накрывает, чуть не переплетая пальцы, как в дешевой романтической лабуде. Проводит носом по шее, чуть щекоча, и я вздыхаю, слегка разочарованно. Серьезно, вот прям так? Настолько клишировано?

— У тебя горький запах, знаешь? Как темный, натуральный шоколад. Тобой весь дом пропах…

И, сука такая, шею мою лижет — от отвращения аж передергивает. Не люблю я чужие слюни!

— Видимо, пора писать жалобу своему парфюмеру, он обещал совсем другое. Тебе обязательно меня все время лизать?!

— Да. Или хочешь заражение получить? Или укусить тебя и оставить истекать кровью?

— Вариант с «не кусать» тебе в голову не приходил? Да слезь ты с меня, ты тяжеленный! Тебе явно на диету пора.

Приподнимаюсь, пытаясь его столкнуть, но эта туша как каменная, вообще не сдвигается. И тут он опять моей шеи своим ртом касается. Если бы не знал, что он делать собрался, я бы и не понял ничего, в тот раз вот не понял. По ощущениям это как если бы кому-то пришло в голову поцеловать меня в шею, широко рот открыв, так, чтобы зубы слегка на кожу надавили. Прокола, как в тот раз, когда он меня за палец цапнул, я не чувствую. Пихаю его локтем в живот, но вместо нужного эффекта, ощущаю другой: у этого маньячелло член крепчает, в мой зад упираясь. Ну приехали! Правильно, давай потрахаемся еще, че уж теперь терять!

И вдруг происходит что-то совсем уж странное, для ситуации абсолютно не подходящее: мне становится приятно, будто в том месте, где он зубами касается, у меня неожиданно открылась новая эрогенная зона. Я даже не знаю, с чем сравнить. На минет чем-то похоже, только на шее, что вот совсем странно, и то все равно не совсем то. Замираю, к себе прислушиваясь, и чувствую, что помимо воли возбуждаюсь. Но я даже заценить не успеваю, клыкастый опять меня лижет и чуть отстраняется, замерев.

— На хер ты в меня свой афродизиак впрыснул? — спрашиваю недовольно, пытаясь возбуждение унять, но вместо этого случайно добиваюсь обратного: удовольствие, что до того было сосредоточено в шее, начинает медленно по телу растекаться, будто мне его расплавленным в вены впрыснули.

— Я тебе что, шприц? Я еще сам не понял до конца, как это работает. Ну если ты так сильно хочешь, в следующий раз сделаю больно.

— На черепашках иди тренируйся! — рычу, злясь из-за того, что тело меня не слушается. Я все еще чувствую его упирающийся в меня член, и вместо того, чтобы желать его с себя скинуть, я сейчас хочу наоборот, об него потереться. И тут меня мысль посещает: « Что, если с этим эффектом секс может стать не таким, как обычно?» Хотя че тут нового-то может быть? Хуй-то у него все равно такой же, как у всех.

— Я когда-нибудь зашью тебе рот.

— А я передумаю и свалю домой, и взламывайте свою крепость сами. Посмотрю, поржу над вами.

Клыкастый убирает руку с моей, и через секунду его вес с меня пропадает, но порадоваться не успеваю: схватив меня за плечи, резко на спину переворачивает и нависает, спрашивая:

— А ты помогать собрался, а не просто рядом постоять?

— Да. Но вот в данную секунду близок к тому, чтобы передумать.

Он очень близко, и мы оба очень обнажены: одни трусы нас и разделяют, и то, я сквозь ткань своим возбуждением его чувствую . Кожа будто в десять раз чувствительнее стала, и от соприкосновения с ним по ней мурашки бегут. Клыкастый, видимо, заметив мое состояние, усмехается. Сука такая, своим членом о мой потирается. По мне судорога удовольствия проходит, и я, глаза прикрыв, теряю стон, в одеяло вцепившись.

Чувствую, как он ладонь на мою грудь кладе т, медленно вниз ведет, и я не знаю, как это работает, но все мое естество сейчас к нему тянется, будто яд, которым он меня пропитал, захватывает тело полностью и к своему хозяину магнитится. Каждое касание будто искрит, но это обман. Иллюзия чувств, которых мне так не хватало. Может, есть смысл насладиться искусственным, раз нет настоящего?..

Перехватываю его кисть, сжимая, и, глаза распахнув, в его смотрю, наблюдая за своим отражением в чужих, черных зрачках.

Не прерывая зрительного контакта, эта сука наклоняется и, пялясь в мои глаза, сосок облизывает, медленно, будто реакции моей ждет. Наслаждается, змееныш, чувствует, как меня это раздражает.

— Решил меня везде покусать? — спрашиваю, бровь поднимая.

— Звучит заманчиво. Я подумаю, — комментирует и резцами сосок прикусывает, отчего по мне очередная волна кайфа пробегает, и тело ему навстречу выгибается, под мой шумный выдох.

Я давно пришел к выводу, что секс — это не то, что в этой жизни может меня заинтересовать. Тела меняются, парни, девушки, мужчины, женщины… бабушек с дедушками вот только не было, но те мне эстетически не нравится . Меняться-то меняются, а сути от этого не прибавляется. Да, по первости кажется, что есть какая-то разница, но чем секса больше, тем лучше приходит понимание: затраченная энергия не стоит того результата. По факту, основное удовольствие приходит в секунды перед оргазмом, остальное так, заморочки. Так на фига упариваться, если того же оргазма можно рукой добиться? Секс как-то слишком переоценен.

Клыкастый, оставив в покое сосок, движется дальше, слюнявит полуукусами мой торс. Телу это, на удивление, нравится, только вот, как бы я ни пытался отключить мозг, чтобы просто, тупо кайфануть от происходящего, мысль о том, что все ненастоящее, дает происходяще му противный, пластмассовый привкус, как от дешевой подделки.

— Можешь так не стараться, — прерываю его попытки доставить удовольствие. — Стоящий член — не показатель интереса.

Если уж на то пошло, хуй у всех животных стоит, а сексом ради удовольствия только дельфины занимаются. Чувствую сейчас себя собакой, у которой гормоны бузят, а нахуй э то надо не понятно.

— Да уж. Искать интерес у безэмоционального существа, дело явно абсурдное.

Отрывается от меня и поднимается, а у меня наружу мысли так и рвутся. Не вижу смысла их сдерживать, поэтому спрашиваю:

— А тебе че, без допинга совсем никто-никто не дает?

— Доигрался, — рыкает и опять возле меня оказывается, хватая и из кровати выдергивая. Решил сожрать так, чтобы постельное не пачкать?

Странно, но страха нет. Хотя, по идее, должен быть, остался же у меня инстинкт самосохранения? Ха, если бы остался, хуй я бы в этом доме задержался — как появилась бы возможность, так бы домой и вернулся.

Зато вместо страха приходит холод, пронизывающий до костей. Он забирается под кожу, впиваясь иглами, а за ним приходят запахи соли и рыбы. Мы на берегу?

Пытаюсь рассмотреть хоть что-то, но из-за скорости и ветра я с трудом могу открыть глаза и все вокруг расплывается. Потому приходится прятать лицо на плече у клыкастого.

А спустя пяток минут чувствую — мы тормознули. Холод никуда не девается, как и ветер: он, кажется, так полюбил нас, что не оставит больше никогда. Когда свист ветра пропадает, я слышу шум волн, что, разгоняясь, разбиваются, орошая все вокруг брызгами.