Рарок и Леса

– А если нет? Что я бабушке скажу? Она ведь считала его всё это время погибшим. Говорит сама видела, как пылал дворец того короля, где погиб атаман Золас. Она тогда была ранена и ничего не могла поделать…

– А бабушка твоя не того, в смысле не сочиняет? Нет, конечно, наш атаман был спец по ба… эм-м, по женщинам, но в то время ходил только с одной и она к моменту его мнимой гибели действительно была ранена. Но это не может быть твоя бабушка, потому что потом она погибла. Но может быть она какая-нибудь из бывших любовниц атамана, с которыми мы… но это неважно. Их тогда в нашем лагере немало было и все помогали при спасении людей из столицы Лоргина. Бабушку-то, как зовут? Может, мы знакомы?

– Бабушку мою зовут – Маранта-воительница. Если ты был тогда в банде Золаса, то может быть вы были знакомы?

– Как?!

Теперь Зиг уселся на землю и обхватил голову руками.

– Но ведь Маранта погибла – упала с обрыва в каньон вместе с конём и увлекла за собой целую ватагу конных варваров, чем спасла от разорения и гибели всех, кто находился тогда в форте Альмери, в том числе и меня! Я потом спускался в каньон, искал… Я нашёл её коня и понял, что она погибла в болоте…

– Бабушка тогда осталась жива. Она дошла до Междустенья, где спасла моего отца, тогда ещё пятилетнего мальчика, от нападения монстра. Там она и родила маму, а потом, через пару лет, кажется, вышла замуж за деда. У них потом ведь ещё двое детей было – дядя Руфус, он сейчас у нас священник, и Василь…

– Я мог бы догнать её! Проклятая мантикора… Помешала рассмотреть всё, как следует. Я мог бы догнать Маранту и вернуть!

– Тогда Лесы не было бы на свете, – резонно заметил Механикус. – Что сделано, то сделано. Что произошло, то произошло. История не любит сослагательного наклонения. Куда бы ты вернул эту женщину? В мир, где уже не было её возлюбленного? Как я понял, в Междустенье она начала новую жизнь и нашла своё счастье, так что всё в порядке!

– Понимаю! – как во сне пробормотал Зиг. – Порфирий тогда говорил, что Маранта беременна. Значит… потом родилась девочка? А я-то смотрел на её живот и всё думал, что там частичка моего атамана… И это мама твоя? Зовут-то как? Посмотреть бы на неё!..

– Маму зовут – Ларни, – ответила слегка ожившая Леса. – Я познакомлю вас, когда мы закончим то, зачем идём в этот город. До Междустенья добраться несложно, когда знаешь дорогу… Ребята, простите, я сегодня вела себя ужасно!

– Забудь. Ты была расстроена, а сама не знала из-за чего. Это кого угодно собьет с толку, – объяснил Механикус.

– Какая она хоть, дочь Золаса и Маранты? – не унимался Зиг. – Наверное, высокая, статная красавица, вся в своих родителей. Иначе и быть не может! Скажи, она в отца – словно раскалённое железо, только что вынутое из горна, или в маму – как разгорающаяся заря перед жарким днём? Понимаешь, я ведь тогда так полюбил их обоих… Они мне были, как семья. Ведь мне было совсем немного лет. Пятнадцать или семнадцать, я точно не знаю, и никто не знает.

Леса смерила его долгим взглядом, потом улыбнулась и сказала:

– Мама небольшого роста, худенькая. Кожа у неё смуглее моей, волосы тоже темнее, а глаза ярко-синие, как будто изнутри светятся.

– Как у него! Как у Золаса! Только теперь они у него малость выцвели. А ещё что?

– Ну, не знаю. Говорят, мы с ней очень похожи. Она на вид мне, как старшая сестра. Только вот глаза мне достались ещё чьи-то. То ли бабушкины, то ли… Эй, ты что?

Зиг не ответил и даже отвернулся. Мужчины не терпят, когда кто-нибудь видит их слёзы.

Глава 30. Птица спасения

Он снова был там на этой странной площадке за решётчатой оградой. И они тоже были здесь – чёрные тени, выстроившиеся попарно, как дети на старых картинках, собирающиеся гулять: мальчик – девочка, мальчик – девочка.

И опять он не видел, как они прошли через решётку. Он вообще не видел, как они движутся, но когда переводил взгляд с одной пары на другую, то оказывалось, что они приблизились ещё на шаг. И опять, как и раньше он понимал – любое прикосновение к этим людям-теням означает смерть, а бежать от них было некуда, разве что вверх. Но сверху не спускалась сверкающая лестница, и ладонь некоего высшего существа сегодня не спешила подхватить его, чтобы с материнской заботой вознести к спасению.

Рарок дрожащей рукой извлёк из ножен гладиус. Самая прекрасная и самая страшная в мире вещь, какую он видел в своей жизни! Это была его часть, нечто настолько неотъемлемое, что он чувствовал себя неуютно, когда снимал этот меч с пояса или просто выпускал из рук.

Рарок мог биться копьём, булавой и секирой. Случалось ему выходить на арену с цепом, моргенштерном и просто с палкой. Но с тех пор, как он стал чемпионом и сам мог выбирать себе оружие для поединка, гладиус всегда был у него на бедре, даже если предполагалось стрелять из лука.

Клинок полированный, как зеркало с чуть голубоватым отливом, два локтя в длину и полторы ладони в ширину. Рукоять лежала в руке так, что сознание забывало про границу между её чуть шероховатой поверхностью, ладонью и пальцами. Казалось это ещё один необыкновенно гибкий и прочный сустав руки, из которого клинок растёт, как продолжение.

Лозас долго искал мастера способного создать такое чудо и придирчиво следил за исполнением заказа. Надо ли говорить, что кроме внешней красоты меч был идеально сбалансирован, а вес его выверен, как раз таким образом, что его можно было вкладывать в мощные и точные удары, но не такие, чтоб осушить руку. И вот теперь на всё это великолепие осталось только броситься…

Это отвратительно, но стать жертвой этих теней ещё более гнусно. Рарок повернул клинок остриём к себе, встал на колени и упёр рукоять в землю. Дурацкая мысль тут же закралась в голову – торец рукояти, где выгравировано его имя, может поцарапаться. Вздор! Он не раз крушил этой рукоятью черепа врагов, защищённые прочными шлемами и черепа монстров не уступающие по прочности стали.

Осталось только решительно насадить на клинок своё тело. Рарок не сомневался, что это у него получится – презирать смерть и терпеть боль он умел. Только вот…

На перекрестье рукояти меча что-то билось и пульсировало, как будто там плясал язычок пламени. Глаза у гладиатора полезли на лоб, когда он понял, что это такое!

В самой середине упора-перекладины в благородную бронзу был впаян небольшой медальон. Он изображал странную птицу, выполненную из червонного золота на серебряном фоне. Больше всего эта птица напоминала сокола, но такого необычного вида, что некоторым чудился в ней едва ли не дракон. Но самым примечательным были её перья – они смахивали на языки пламени. Казалось, что пламя это полыхает и снаружи сокола, и внутри, так-как взгляд его был буквально испепеляющим, такой эффект давали вставленные в зрачки крохотные рубины.

Это был Рарок – легендарный огненный сокол, в честь которого молодой гладиатор получил своё имя. Сейчас этот золотой сокол отчаянно махал крыльями и рвался из своего медальона.

Он рвался так, что дёргал меч из рук юноши! Каждый рывок его был всё сильнее и сильнее. Острое лезвие даже немного поранило кожу на ладонях, и Рарок-гладиатор подумал, что если они будут продолжать в том же духе, то он останется без пальцев.

Тогда он отвёл клинок от своей груди и перехватил меч за рукоять. Сокол-Рарок тут же успокоился. Правда, прежде чем снова стать золотым изображением, он больно клюнул своего хозяина, (или подопечного?), в костяшку указательного пальца и, что-то сердито крикнув, замер.