Рарок и Леса

– Ну, вот и несоответствие! – воскликнул всезнающий Механикус. – Причём тут колючая проволока? Её в древности не было, а венец был терновый…

– Всё правильно, – глухим и каким-то чужим голосом перебил его Зиг. – Венец был именно таким. Я видел, как его надевали…

– Подожди, – не унимался стальной охотник, – ты хочешь сказать, что присутствовал при казни Иисуса?..

– Это случилось двадцать лет тому назад, – проговорил Зиг, не поворачивая головы. – Его звали – Инци. Он проповедовал добро, человеколюбие и нестяжательство, что противоречило сущности общества торгашей. Они схватили его, объявили государственным преступником и казнили. А я тогда командовал отрядом стражи, который обеспечивал порядок во время процесса и казни.

– Как же так, – прервал его Механикус, – ты говорил, что работал в особом отделе?

– Да, но это позорное для человечества действо было объявлено задачей особой важности, и кое-кто из высших чиновников Торгового города, имевших на меня зуб, добился того, чтобы я исполнял обязанности обычного сержанта стражи во время казни. Конечно же, тут ещё свою роль сыграло то, что я симпатизировал осуждённому… А потом меня также заставили руководить сражением, которое я проиграл. Боже, какой же я был дурак, что позволил этим мерзавцам заставить себя делать такое!!!

Голос Зига сорвался, и он закрыл глаза, но долго скорбеть ему не дали.

– Ты что был полководцем? – изумилась Леса, в глазах которой полководцы были чем-то вроде сказочных героев.

– В том-то и дело, что – да, – проговорил Зиг, поморщившись, как от зубной боли. – Только вот гордиться нечем. И дело не в том, что я проиграл – моим противником был сам Зигмунд, старый вояка и отличный стратег, такому и проиграть не стыдно. Беда была в том, что эта битва с самого начала была подставной и для меня, и для тех, кто стоял за моей спиной и надо мной, то есть для всего Особого отдела. Ну, со мной-то всё понятно – моё поведение во время казни Инци было последней каплей для судейской швали Торгового города, и мне отомстили, дав заведомо невыполнимое задание. Но как те, кто был моими учителями и покровителями могли такое допустить, не постигаю! Фактически нас, таким образом, уничтожили, навязав несвойственную нам работу и взвалив всю вину за провал на исполнителей идиотских приказов. А заплатили самую большую цену солдаты – много сотен жизней. Я к тому времени был неплохим организатором тайных операций касающихся разведки, контрразведки и борьбы с местной мафией, но никак не полководцем. Я думаю, Зигмунд меня просто пожалел и придержал своих бойцов, которые могли уничтожить нас всех до единого. Результатом было то, что Отдел расформировали, а с меня хотели снять голову, но у них не получилось.

– Сбежал? – спросил Механикус бодрым голосом, чтобы разрядить общее мрачное настроение.

– Можно сказать и так, – ответил Зиг. – Когда я сидел в тюряге и ожидал своей участи, Инци пришёл ко мне…

Леса что-то негромко вскрикнула, и Механикус незаметно встал позади неё, опасаясь, что девушка упадёт в обморок, так-как чувствовал, что её биохимический баланс близок к этому. Тем не менее, показатели Зига говорили, что он не лжёт, а потому стальной охотник спросил:

– Но… почему он сделал это?

– Не знаю. На мой взгляд, я не был достоин такой чести, тем более, что это я следил за соблюдением всех формальностей, в том числе и за тем, как на казнимого надевали вот такой вот венец.

– Как это было? – спросила Леса одними губами.

– Прозаичнее, проще и гаже, чем об этом говорят попы, – ответил Зиг. – Меня поставили командовать несколькими стражниками из совершенно другого подразделения, охранявшими палачей, в случае если кто-то захочет спасти казнимого. Но спасать его никто не собирался. Все немногочисленные сторонники Инци, имевшиеся в городе, к тому времени были схвачены и сидели в Центральной тюрьме. Понимаете, ведь тогда я совершенно не знал ни кто такой этот Инци, ни что он там проповедовал. Я мог судить лишь потому, как на него накинулась судейская сволочь. А это, видите ли первый признак невиновности – старание судейских всеми силами, праведными и неправедными загнобить человека. Поверьте, опыт у меня в таких делах имеется немаленький. Так вот, мне искренне было жаль беднягу. Я ведь посетил его несколько раз и разговаривал с ним. Его идеи показались мне абсурдными, ведь какое там может быть нестяжательство и какое добро… Это здесь-то! Но, всё равно мы тогда почти подружились. Я ведь до последнего не знал, что его казнят, и не только… Никого нельзя так истязать и казнить за проповеди, какого бы то ни было учения! Когда он висел там распятый над рыночной площадью, напротив окон тюрьмы, откуда его ученики могли его видеть, а внизу шла обычная торговля, и никто даже не поворачивал равнодушного рыла… В общем, я не выдержал и ударил его копьём, чтобы прекратить мучения. В точности так, как это здесь изображено…

Леса ахнула и закрыла рот ладошкой. Её глаза казалось, заполнили оставшуюся часть лица и утратили способность моргать. Механикус почувствовал, что девушка дрожит мелкой дрожью, как будто от холода.

– Да, – продолжил Зиг, – он снизошёл ко мне после поражения в битве, когда я сидел в тюрьме скованный по рукам и ногам. Уж я сам не знаю почему. Врядли в знак благодарности за жестокое милосердие. Скорее, из какого-то особого, одному ему ведомого сострадания. Но тогда именно он вывел меня на свободу, поставив только одно условие – никого не убить по дороге.

– Ты инциат? – хриплым голосом спросила девушка, отняв, наконец, ладонь ото рта.

Зиг ответил не сразу.

– Понимаешь, – начал он после некоторого раздумья, как будто взвешивая слова, – я не могу назвать себя знатоком учения и верным сторонником Инци. Я на службе-то в его церкви ни разу не был, меня специально не посвящали ни во что такое, но я видел Его, я верю, Ему и верю в Него! В этом смысле я инциат, а ты?

Леса кивнула.

– Мои родители, родной дядя, бабушка и дед знали Инци лично, и он очень помог им. Впрочем, ещё задолго до того наш старый священник пришёл в Междустенье, когда мой дедушка был ещё мальчишкой и обратил всех в свою веру.

– Век живи – век учись! – вставил своё слово Механикус. – Я, конечно, слышал о культе некоего Инци, но никак не думал, что это отражение… нет, второе рождение христианства былых эпох. Интересно, что это был за человек такой, во многом повторивший судьбу Иисуса?..

– Мех, – прервала его Леса, – это он и есть. Я знаю о христианстве – дядя Руфус смог восстановить историю древнего вероучения, и нашёл книги долгое время запрещённые адептами культа Рогатого, которые были у власти. Мы называем нашего Учителя – Инци, наши предки звали его – Христос. Он был распят тогда, и снова был распят в наше время. Есть подозрения, что его распинали и в более давние времена, и в том промежутке, между тем временем, что описан в древних книгах и нашим временем. Люди каждый раз распинают его, когда он приходит к ним, и таких пришествий было множество.

– Сначала распинают, – подхватил Зиг, – потом обнаруживают, что он был прав, потом учат его законам всех и каждого, и начинают поклоняться, извращая эти законы вплоть до противоположности, а потом творят его именем страшные в своей мерзости преступления.

– И добрые дела тоже! – возразила Леса.

– Всё потому, друзья мои, – примирительно сказал Механикус, – что религия, как и закон, это инструмент, орудие, либо оружие, которое может оказаться в руках, как добрых, так и злых людей. Увы, как правило, злые люди активнее, (возможно потому, что делать добро это частенько означает не делать зла, вот добряки и привыкают бездействовать), а раз так, то злодеи быстро захватывают бразды правления в свои руки, и то, что задумано, как благо, становится средством для достижения каких-то нечистоплотных целей и сомнительных амбиций. Но давайте не будем о грустном. Я обязательно исследую это новое вероучение, тем более, что оно распространяется и обретает всё больше сторонников. В Золас-граде и Форте Альмери есть уже целые общины. Но, однако, что нам делать дальше?

Зиг и Леса переглянулись. Они на какое-то время позабыли, где они и зачем сюда пришли.

– Будем смотреть там и сям, – сказал, наконец, Зиг. – Хотите, проведу вас в Ратушу, хотите в Большой цирк. Да хоть в Центральную тюрьму, может кто-нибудь там уцелел за каменными стенами?

– Надо посмотреть в тех домах, где нет "Удильщиков", – сказала Леса. – Люди, как правило, стараются спрятаться в подвале, реже на чердаке. Может быть, монстры кого-то и не заметили.

Глава 32. Уроки для малыша

– Самое уязвимое место мантикоры это её голова.

Сэр Мальтор даже нарисовал мантикору для наглядности на стене сарая, где они решили заночевать.

– Однако мантикора лучше всех об этом знает, и во время схватки старается убрать голову под панцирь за бронированный щиток. Она может совсем её туда втянуть, не оставив даже узенькой щелки, чтобы просунуть туда самое тонкое лезвие. И при этом тварь продолжает драться, ничуть не теряя быстроты и ловкости. Как она ориентируется, неизвестно. Возможно, у неё развиты какие-то ещё чувства, а может её слух настолько острый, что способен заменить зрение и всё остальное. Современным учёным редко достаются даже мёртвые мантикоры для препарирования и изучения. Что же касается того, чтобы содержать такую тварь живую в клетке, то это роскошь, которую могут позволить себе только эксцентричные богатеи. Прежде всего, потому что жизнь её будет недолгой. Мантикора в неволе отказывается от еды и умирает голодной смертью, не выказывая при этом никаких эмоций и не двигаясь. Замирает, как статуя, даже о том, что она мертва, судят по появлению на её лице презрительной улыбки. Это происходит примерно через полгода после пленения. Ради этого толстосумы её и держат – посмотреть на момент смерти чудовища. Хотя это ещё вопрос, с какой стороны решётки при этом стоит чудовище. Учёных среди них, конечно, нет.