Расцвет и закат Сицилийского королевства

Но Чепрано видел также множество неудач. Прошло всего шесть лет с тех пор, как Рожер и папа Луций расстались, разочарованные и огорченные после провала других переговоров, из которых оба рассчитывали извлечь выгоду; и результат будущих бесед с преемником Луция вызывал сомнения. Папе пришлось снова покинуть Рим; новое наступление сицилийских войск могло оказаться полезным и приятным дополнением к основной плате. Однако Конрад теперь снова был в Германии, собирая силы, наращивая мощь и быстро восстанавливая свой авторитет. Если он рассчитывает в ближайшее время нанести удар, Евгений едва ли станет рисковать собственным положением и престижем папства, утверждая королевские права Рожера.

Так оно и оказалось. Папа, по-видимому, испытывал давление со стороны Конрада; его забрасывал письмами аббат Вибальд из Корби, заклятый враг Рожера с тех пор, как тот прогнал его из Монте-Кассино, а ныне ближайший советник Конрада. Иоанн Солсберийский, вероятно присутствовавший в Чепрано, сообщает, что Рожер шел на все возможные уступки, «но ни его мольбы, ни его дары не достигли цели».

Хотя Иоанн подчеркивает, что король и понтифик расстались вполне по-дружески, эта новая неудача, наверное, стала для Рожера серьезным ударом. Она означала только одно — что Евгений остановил свой выбор на Конраде; а из этого, в свою очередь, следовало, что обо всех планах по созданию наступательного союза против Мануила надо забыть. После окончания переговоров в Чепрано он более не предпринимал никаких попыток повлиять на политику папы. Вместо этого Рожер вернулся на Сицилию, чтобы подготовиться к надвигающейся буре.

Ему, возможно, было бы легче, если бы он знал, отплывая в Палермо, что никогда больше не ступит на землю итальянского полуострова.

«Над ним рыдали его шатры и дворцы; мечи и копья были его плакальщицами. Не только тела, но и сердца облачились в траур. Ибо руки храбрецов опустились; доблестные души исполнились страха; и красноречивые уста тщетно искали слова».

Так арабский поэт Абу ад-Дау оплакивал смерть старшего сына короля Сицилии герцога Рожера Апулийского, умершего 2 мая 1148 г. Как он умер, мы не знаем; скорее всего, погиб в какой-то схватке на северной границе своего герцогства, в которых он участвовал постоянно в течение многих лет. Это была тяжелая потеря. Молодой герцог — ему едва исполнилось тридцать, когда он умер, — являлся От-вилем старой закваски, блестящим воином и способным правителем, бесстрашным в бою и безоговорочно преданным своему отцу. В последнее десятилетие Рожер все более склонялся к тому, чтобы поручить все дела на материке ему — возможно, под присмотром Роберта из Селби, — и он уже показал себя достойным наследником сицилийской короны. А теперь он умер, пятый из шестерых детей Рожера и королевы Эльвиры, которым суждено было покинуть этот мир раньше своего отца. Танкред, князь Бари, был уже около десяти лет в могиле; Альфонсо, князь Капуанский и герцог Неаполитанский, умер в 1144 г., едва пережив свое двадцатилетие. Еще один сын, Генрих, скончался в детстве. Остался только один, четвертый сын короля, Вильгельм, он унаследовал герцогство после смерти брата, а на Пасху 1151 г. по повелению Рожера архиепископ Палермо помазал и короновал Вильгельма как соправителя Сицилийского королевства.

Коронация сына при жизни отца была не такой уж редкостью в Средневековье. Такой обычай соблюдался в Византии, унаследовавшей его от древних дней Римской империи; примерно через двадцать лет после коронации Вильгельма король Генрих II Английский короновал своего первенца. Подобная практика имела своей целью обеспечить преемственность в королевском роду и предотвратить смуты, возникающие в результате борьбы за трон. Рожеру исполнилось только пятьдесят пять лет; его отец дожил до семидесяти. В хрониках нет никаких указаний на то, что он был болен, хотя возможно, что он ощущал признаки недуга, который убил его три года спустя. Едва ли могли возникнуть какие-то сомнения по поводу прав на трон его единственного оставшегося в живых законного сына. Но Рожера, похоже, серьезно беспокоил вопрос о наследнике; иначе трудно объяснить, зачем он после четырнадцати лет вдовства женился на некой Сибилле Бургундской, а четыре года спустя, когда Сибилла умерла при родах, заключил третий брак.

Каковы бы ни были соображения Рожера, он едва ли думал, что новость о коронации Вильгельма приведет папу в восторг. Формально он был в своем праве; архиепископ Гуго Палермский, недавно перемещенный на Сицилию из архиепископства Капуанского, получил паллий от папы как один из тех, «кто занимает кафедры в крупнейших городах разных народов, а потому имеет от папы привилегию создавать властителей для собственных народов». [63] Евгений никогда не имел в виду, что эта привилегия позволяет архиепископу короновать королей без предварительного согласования со Свя-

63

Иоанн Солсберийский. История понтификов. Гл. 33–34. Паллий представлял собой ленту из белой шерсти двух ягнят, словленных в День святой Агнессы в церкви Святой Агнессы. Концы ленты были скреплены, и она была украшена шестью черными крестами. Папа носил паллий на плечах и даровал его архиепископам и митрополитам, по их просьбе, как дозволение выполнять некие особые функции.

тым престолом, но формулировка оказалась не совсем удачной, и тот факт, что он сам дал Рожеру возможность совершить такой шаг, только увеличивал его негодование. Ему, по-видимому, не пришло в голову, что, если у короля Сицилии имелись серьезные основания обеспечить таким образом права наследования своему сыну, он едва ли мог — при том, что Евгений отказался дать ему инвеституру — поступить иначе. По мнению папы, Сицилия и королевство являлись папскими фьефами, и никакие распоряжения не могли делаться без его, Евгения, участия. И вот с ним снова не посчитались. Как утверждает Иоанн Солсберийский, «он воспринял новость болезненно, но смиренно, как он воспринимал всякое земное зло, которому не мог сопротивляться».

Если папа когда-то сомневался в том, с кем связать свое будущее, теперь он принял окончательное решение. Два легата, отправившиеся к Конраду, вскоре стали всеобщим посмешищем, [64] но по одному пункту они внесли ясность. Будущего императора с нетерпением ожидали в Италии. Когда это произойдет, каковы бы ни были его цели, Святой престол его поддержит.

Будущее Сицилийского королевства никогда не выглядело более мрачным, чем в начале 1152 г. Конрад Гогенштауфен был готов выступить; Мануил Комнин, наведя порядок в собственной империи, собирался присоединиться к нему. Венецианцы вновь предложили свои услуги. Папа после долгих колебаний присоединился к ним. Между тем мощная антиимперская коалиция, на которую Рожер так рассчитывал, рассыпалась. Людовик Французский теоретически оставался союзником Сицилии, но смерть аббата Сугерия в предыдущем году лишила его ближайшего соратника и в значительной мере свободы действий. Кроме того, все мысли Людовика занимал развод с Элеонорой, теперь ставший неизбежностью. Вельф и его сторонники два года назад потерпели поражение при Флохберге, от которого так не оправились. Венгрия и Сербия окончательно сдались.

64

Описание папских легатов у Иоанна Солсберийского заслуживает того, чтобы его процитировать. «Иордан (из монастыря Святой Сусанны) использовал членство в Картезианском ордене как оправдание для собственной ничтожности. По скупости он носил грязные одеяния и был суров в словах и манерах; хотя поскольку подобное тянется к подобному, он стал мажордомом папы. Октавиан (из Святой Цецилии, будущий антипапа Виктор IV), хотя и более благородный, лучших манер и более щедрый, был горд и напыщен, льстил немцам и искал расположения римлян — которого он никогда не добился. И хотя папа поручил им действовать заодно, они сразу же начали спорить, и чем дальше, тем больше… Ссорясь из-за всего, они вскоре сделали церковь предметом насмешек… Жалобщики, стекавшиеся толпами к папскому двору, заявляли, что эти двое баламутят церкви, как люди баламутят ульи, когда хотят добыть меда».

Но как несколькими годами ранее Рожера спас в похожей ситуации Второй крестовый поход, так же и теперь судьба пришла ему на выручку 15 февраля 1152 г., в пятницу, когда король Конрад умер в Бамберге. За два столетия, прошедшие после восстановления империи Отто-ном Великим, он первый из избранных императоров не был коронован в Риме — неудача в некотором роде символическая для всего его царствования. «Сенека по уму, Парис по наружности, Гектор в бою» [65] — от него ожидали великих деяний, но он умер, не оправдав надежд, а его страна оставалась, как прежде, во власти смут; он так и не стал императором, а остался королем-неудачником. Его похоронили в Бамбергском соборе рядом с недавно канонизированным императором Генрихом II — его отдаленным предшественником, который также не сумел совладать с нормандцами.

65

Это описание поэта-хрониста Годфри из Витербо правдиво, возможно, более, чем автор осознавал. Сенека занимал пост советника Нерона, что довело его до самоубийства; Парис потерпел в конечном счете неудачу в своей любви; Гектор был героем, но бежал.

Оттон Фрейзингенский, сводный брат Конрада, рассказывает, что присутствие некоторых итальянских врачей — вероятно, из медицинской школы Салерно — породило неизбежные слухи о сицилийском яде; но, хотя Рожер безусловно радовался избавлению от своего самого опасного врага, нет оснований предполагать, что он этому поспособствовал. Конраду было пятьдесят девять лет, и на его долю выпало немало тягот; а средневековые хронисты соглашались объяснять смерть естественными причинами только в самых несомненных случаях. Конрад до конца сохранял ясность рассудка, и его последняя воля, обращенная к его племяннику и преемнику герцогу Фридриху Швабскому, заключалась в том, чтобы тот продолжал борьбу с так называемым королем Сицилии до победного конца. Фридрих ничего лучшего не желал. Подбадриваемый апулийскими изгнанниками, жившими при дворе, он сперва даже надеялся следовать изначальному плану Конрада и выступить против Рожера немедленно, прихватив имперскую корону по пути. Как всегда, передача власти порождала проблемы, и вскоре Фридриху пришлось отложить поход на неопределенный срок. В том, что касалось важных кампаний вне Германии, смерть Конрада связала ему руки, так же как смерть Сугерия стала помехой для Людовика годом раньше. Сицилия получила еще одну отсрочку.

И эти смерти были только началом. В течение последующих двух лет вслед за Конрадом и Сугерием сошли в могилу почти все крупные политические деятели, главенствовавшие на европейской сцене в предшествующее десятилетие. Папа Евгений внезапно умер 8 июля 1153 г. в Тиволи и упокоился в соборе Святого Петра. Он не был великим папой, но за время своего понтификата проявил твердость характера, которую мало кто мог в нем подозревать во время его избрания. Как многие из его предшественников, он вынужден был покупать поддержку римлян, но сам он всегда оставался неподкупным; его мягкость и скромность снискали ему искренние любовь и уважение, которых не могло обеспечить никакое золото. До самой смерти он носил под папскими одеждами грубое белое одеяние цистерцианского монаха; а на его похоронах всеобщая печаль была такова, что, по словам епископа Гуго из Остии, «можно было поверить, что умерший, который в смерти удостоился таких почестей на земле, уже царствует на небесах». [66]

66

Семью веками позже, в 1872 г., папа Пий IX объявил Евгения блаженным.

Когда вести о смерти Евгения достигли Клерво, сам настоятель быстро угасал. По свидетельству самого Бернара, он к этому времени постоянно испытывал боль и не мог принимать твердую пищу. Его руки и ноги отекали. Он не мог спать. Бернар тоже, по-видимому, оставался в сознании до конца; но в четверг 20 августа в девять утра он умер в возрасте шестидесяти трех лет. Бернар Клервоский — неоднозначная фигура. Нынешние биографы, похоже, не менее подвластны его магнетическому обаянию, чем его современники. Они в один голос воспевают его скромность, благочестие ьи святость. Если говорить о душевных качествах, их панегирики, возможно, оправданны. В политической же сфере деятельность святого Бернара представляется по меньшей мере сомнительной. История изобилует ситуациями, когда священнослужители играли важную и конструктивную роль в государственных делах; но эти церковные иерархи были практически всегда также и мирскими людьми, реалистами, способными посмотреть на важнейшие проблемы своего времени холодным трезвым взором. Аббат Клерво являет нам великолепный пример того, что может произойти, когда это условие не соблюдается. Он представлял собой редкий, к счастью, вариант подлинного мистика и аскета со склонностью вмешиваться в политику. Его репутация и сила его личности создавали ему аудиторию; ораторский дар и напор делали остальное. Его слабость заключалась в том, что он жил только чувствами. Он видел мир глазами фанатика, черно-белым — черное следовало вытравить всеми возможными средствами, а белое — поддержать любой ценой. Едва ли где-нибудь в его письмах или других трудах мы найдем хотя бы намек на логические аргументы, а тем более на политическое мышление. Такой человек, обретя, по сути, неограниченное влияние и авторитет, мог породить лишь хаос; и в большинстве случаев вмешательство святого Бернара в мирскую политику приводило к разрушительным последствиям. Он уговорил Лота-ря II выступить против Рожера Сицилийского, и этот поход окончился — как он только и мог окончиться — крахом, и, вероятно, послужил причиной смерти старого императора. Организованный им Второй крестовый поход стал самым постыдным унижением христианства в Средние века. Останься он в живых, не исключено, что он отстаивал бы, как уже отстаивал его родственник епископ Лангрский, идею карательного похода против Константинополя; похода, который, будучи воплощен в жизнь полстолетия спустя, нанес восточному христианству столь жестокий удар.