Расколотое небо

Рита многое бы дала, чтобы хоть разок заглянуть в эту таинственную тетрадь, но Метернагель уже сунул ее под приемник.

Дома, в деревне, все было очень просто, понятно, с детства знакомо. Какой-то налет от библейских слов последнего дня творения: «И вот хорошо весьма» — лежал еще на окружающей природе, на близких ей людях. Если существует девственность души, то некогда Рита обладала ею, ныне же утеряла навсегда. Зеркало, которое отражало окружающий ее мир, было затуманено холодным дыханием.

Стало быть, такого человека, как Метернагель, вначале просто-напросто перегружают труднейшими обязанностями, а затем бросают на произвол судьбы? Его обманывают — трудно поверить — те самые люди, с которыми она ежедневно сидит за одним столом! И к тому же еще смеются над ним? Неужели она примирится с такой несправедливостью, как, по-видимому, примирился он сам?

Рита чувствовала, что лишь теперь перешагнула через порог возмужания и вступает в ту сферу, в которой о человеке судят только по его делам, а отнюдь не по добрым намерениям и даже не по усилиям, если они оказались бесплодными.

О заводском собрании, наконец-то созванном, предварительных разговоров в бригадах почти не было, но против обыкновения пришли все. Разместились в самом большом цеху среди недоделанных вагонов на сколоченных наспех скамьях. Густой чад от металла, масел и пота, смешанный с табачным дымом, поднимался к потолку; оттуда сквозь грязные стекла сочился слабый свет пасмурного дня. Где-то далеко впереди еле различимым огоньком горел узкий красный транспарант, но ни один человек и не пытался разобрать, что на нем написано.

— Товарищи! — крикнул кто-то в микрофон, и сразу смолкли кругом разговоры о покраске палисадника, о сбережениях на отпуск.

Выяснилось, что многочисленные комиссии худо-бедно составили доклад. Его-то и зачитал секретарь парторганизации — приземистый, седоголовый человек. Доклад был краток, он точно отмерял долю вины каждого. Ничего не возразишь! Разочарованы были лишь те, кто ждал сенсаций. Приходилось только удивляться, что такие мелочи могли повлечь за собой столь сокрушительные последствия.

К микрофону вызвали Эрнста Вендланда. Раздались жидкие аплодисменты. Рита подумала: «Вырос он, что ли, с того дня, как я видела его в пивной?»

Директор охрип. За последние месяцы он мало спал, стоя выпивал по утрам кофе. «Не хотелось бы мне оказаться в его шкуре», — сказал кто-то за Ритиной спиной, но звучало это уже без той горечи, с какой прежде говорили о начальстве.

Эрнст Вендланд не был оратором, да оратор, кстати говоря, был бы здесь совсем неуместен. Он скупо, по-деловому рассказал о положении на заводе: отставание плана на столько-то процентов, нехватка сырья, нехватка материалов и главное — нехватка рабочих рук. Он назвал цифры: стольких-то слесарей, плотников, сварщиков не хватает на их заводе, стольких-то — во всем районе.

— Никто не поможет нам, — сказал он. — А на сверхурочных мы уже достаточно поработали. Единственный выход: каждый выполняет свою норму, но на совесть.

Момент для собрания был выбран удачно, тон взят верный. За последние месяцы каждый успел выговорить свою злость, и теперь возникла потребность заполнить пустоту, образовавшуюся в душе. Легковесные обещания рабочие отвергли бы, а продуманные предложения выслушали охотно. Да что тут зря разговаривать!

Когда же некоторые рабочие стали выходить вперед, соглашаясь с предложениями и выдвигая встречные обязательства, Эрмиш забеспокоился. Не потерял ли он контакта с людьми? Не опоздал ли со своей бригадой? Метернагель вызывающе поглядывал на него.

— Вот теперь я открою свою тетрадь, — сказал он.

Рита вернулась домой поздно и тут же поднялась в чердачную комнатку. Манфред сразу понял, что она чем-то взволнована, но не хочет показать это. Он принес ей бутерброды и чай, посетовав, что она еще до свадьбы заставляет ждать себя целый вечер.

— Ну как, — спросил он, — нашли виновных?

Рита удивленно подняла на него глаза.

— Разве дело не в том, чтобы покарать виновных?

— Да, — ответила она медленно, — Вендланд хорошо говорил.

— Что ж, — насмешливо заметил Манфред, — теперь все пойдет по-другому, не так ли?

— Надеюсь, — неуверенно подтвердила Рита.

— Ты в самом деле думаешь, что после собрания дела пойдут лучше? — спросил Манфред. — Вдруг появится сырье? Вдруг неспособные руководители окажутся способными? Вдруг рабочие станут думать о великих преобразованиях, а не о собственном кармане?

— Вполне возможно, что все останется по-прежнему, — задумчиво произнесла Рита.

Тихая лунная ночь спустилась на город. Они лежали рядом без сна.

— На каждом заводе проходили десятки подобных собраний, — сказал Манфред. — Ты присутствовала всего-навсего на одном.

«Ну и что же? — упрямо думала Рита. — Это одно для меня очень важно. И почему он боится, что дело, важное для меня, может разлучить нас?»

— Знаешь что, — сказала она спустя некоторое время, — давай договоримся не ревновать к собраниям. Ладно?

13

Незаметно миновал сентябрь. Однажды ночью нежданно-негаданно полили осенние дожди. Равномерно шелестит за окнами санатория серая мерцающая завеса дождя, не редея дни и ночи напролет. Деревья, черные от пятен сырости, теряют последние листья. Пустынно в размокшем парке.

«Я уже здорова», — ежедневно твердит Рита врачу, сдержанному и ненавязчивому, как и раньше. Он кивает и думает: «В ее возрасте любую беду обычно преодолевают значительно быстрее. Людям с повышенной чувствительностью в нынешние времена нелегко». Ему не нравится нарочито бодрое выражение, появляющееся на ее лице, когда он смотрит на нее. Темные круги под глазами ему тоже не нравятся, но они говорят правду: пациентка еще слаба.

Она долго искала забвения, теперь ей страшно даже подумать, что она могла бы забыть. Ее захлестывает волна воспоминаний, нарастает, когда она закрывает глаза, а по ночам смыкается над ней сладостно и мучительно. Его лицо, все снова и снова его лицо. Сотни раз прослеживает она каждую черточку его лица, но только хочет дотронуться до него, оно исчезает, расплывается. И прикосновения его рук.

Ее бьет озноб, она крепко стискивает зубы. Сердце бешено колотится.

Нынешнее лето у нее пропало, неужели оно уже кончилось?

Перед ее внутренним взором возникает один из прошлых дней — чудесный день минувшего лета. Они не придали ему особого значения, ибо, по их разумению, ему предстояло не раз повториться. В воспоминаниях он неповторим — высшая точка, вершина их жизни, и кажется, еще раз подняться на эту высоту недостанет сил.

Чуть свет выбрались они в тот день из смрадного города. Пересекли серо-голубой район медных сланцев, отмеченный пирамидами пустой породы. Свободно вдохнули свежий аромат холмистой нетронутой земли. Радовались сочным красочным пятнам, проступавшим сквозь утренний туман.