Расколотый мир

— Ты делаешь это по правильным причинам, — предполагаю я, но понимаю, что для Джубили эти слова ничто.

— Я знаю, — отвечает она жестко. — Я знаю это. И я бы сделала это снова. Я просто… я никогда не думала, что когда-нибудь вообще буду здесь, в этом месте. — Она отворачивается, и на мгновение прикрывает ладонью на глаза. — Я рассказывала тебе, что мои родители погибли во время восстания на Вероне. Но я не говорила тебе, что их убили даже не мятежники. Люди, которые убили их, были сочувствующими. Поддерживающие повстанцев. Люди вроде меня.

Я молчу. Это не разговор… она не ожидает, что я буду спорить или говорить ей, что это не ее вина. Я просто слушаю.

— Они хотели использовать магазин моей мамы в качестве укрепления. Мои родители не хотели участвовать в восстании, и они отказались. И сочувствующие убили их за это. — Она с трудом сглатывает, а потом справляется с голосом. — Это были люди, которых мы знали, Флинн. Непосредственные соседи. Коллеги по работе. Люди, с которыми ты здороваешься на улице, с детьми которых ты учишься в школе. И поскольку они выбрали сторону в войне, которая даже не была их, они застрелили двух человек, в то время как их восьмилетняя дочь пряталась под прилавком.

Медленно, я приближаюсь к ней.

— Вот почему ты ненавидишь, когда я называю тебя Джубили. Потому что так тебя называли родители.

— Я больше не ненавижу. — Она снова сглатывает. Ее голос, когда она собирается с силами продолжить, искажается. — Знаешь, ты разрушил мою жизнь.

Я не могу говорить, дыхание становится учащенным так же, как и у нее, разочарование и тоска скручиваются вместе, как быстро сгорающий предохранитель.

— Я была в порядке, пока ты не появился здесь и не затащил меня в болота. — Ее голос поднимается, на полпути между слезами и неистовостью. — У меня не должно было быть души… я должна была умереть. Предполагалось, что Джубили должна была умереть вместе с родителями, в их магазине в Новэмбэ, Ли должна была быть не более чем сном.

В баре установлен музыкальный автомат. Молли включает его, должно быть, пытаясь заглушить звуки повышенных голосов. Я двигаюсь к ней, не в силах устоять на месте, у нее слезы на глазах, лицо покраснело, и я, наконец, могу посмотреть на нее, хотеть ее, позволить себе прикоснуться к ней без горя, превращающего все в пепел во рту.

— Ты погубил меня, — повторяет она более спокойно. — Ты разрушил меня… ты заставил меня проснуться. И теперь я не могу от тебя избавиться. — Ее голос снова вспыхивает, когда я протягиваю руку и беру ее за запястье, ее кожа раскаляется под моими пальцами. — Ты не оставишь меня в покое.

Я внимательно осматриваю ее, глаза пытаются наверстать слишком много времени, потраченного на то, чтобы не смотреть на нее. Я не могу отвести взгляд.

— Ты думаешь, я хочу быть здесь с тобой? — отвечаю я хриплым голосом. — Думаешь, если бы ты ушла прямо сейчас, я бы тебя преследовал?

Она смотрит на меня, ее глаза бросают вызов.

— А разве нет?

— Ты знаешь, что так, — резко отвечаю я, сдаваясь. — И я понятия не имею, почему это такая проблема.

Она выдергивает руку и делает шаг назад, пока не врезается в дверь.

— Это проблема, потому что я бы позволила тебе! — выпаливает она. Затем, резко вздохнув, она бормочет: — Это проблема, потому что я бы этого хотела.

Я придвигаюсь к ней и наклоняю голову, чтобы найти ее губы. Это все, что я хочу. Она набрасывается на меня, как будто ждала этого, раскрывая уста и обнимая за шею. Все смешивается: горе, желание, гнев, и под этим всем раскрывается отчаянный намек на надежду, и я чувствую, как он появляется в энергии, которая растет между нами. Я убираю руку с ее талии, пальцами находя голую кожу и ложбинку ее позвоночника, когда она зарывается пальцами в мои волосы. Ей не хватает дыхания, пауза на долю секунды, и затем мы снова вместе, будто расставались на целую вечность.

С напряженным вздохом она отрывается и отворачивает голову, чтобы остановить меня от того поцелуя, на котором мы остановились. Ее дыхание становится быстрым и тяжелым, и я наклоняюсь ближе, чтобы прижать ее к двери своими бедрами. Это то, чего я хочу.

— Боже, Флинн, мы не можем. — Она растягивает слова. — Мы не можем.

Я наклоняю голову, чтобы поцеловать ее под линией челюсти, и я чувствую, как ее тело смещается против моего.

— Одна правда, — я вдыхаю ее волосы, вспоминая, что она сказала в ночь, когда я вернул ее на базу. В ночь, когда я смывал кровь с ее рук. — Что-то реальное во всем этом. Это реально.

— Мы — враги. Вот что реально. — Несмотря на ее протесты, ее руки обнимают меня, не желая отпускать. Я целую ее в висок и упираюсь лбом в ее темные волосы.

— Я тебе не враг, Джубили Чейз, — шепчу я. — И я не думаю, что ты мой. — Я наклоняюсь к ней, пока снова не захватываю ее рот. Руки горят там, где я прикасаюсь к ней, все остальное уходит на задний план, заглушается этим, ею, нами.

Музыка, звучащая из бара, меняется, и, как будто смена ломает момент, Джубили вздыхает и бормочет:

— Это слишком опасно.

— Плевать. — И больше не думаю ни о чем, найдя ее голую кожу на шее рядом с цепочкой с личными жетонами, слышу, как она обрывает себя, когда я чуть прищемляю ее кожу, отодвигая воротник в сторону, чтобы прижаться поцелуем к мягкой коже у основании шеи.

Ее тело выгибается в сторону меня, реагируя на мои прикосновения. Через секунду, однако, она останавливается, и я поднимаю голову, чтобы найти ее кусающую губу с горем в глазах.

— Флинн, мы не можем. — Ее губы покраснели, глаза потемнели, но, когда она сглатывает и пытается собраться, я вижу, как решимость тает в ее взгляде. — Флинн, дело не в том, что это слишком опасно для нас. Это слишком опасно для них. Если бы тебе пришлось выбирать, если бы дело дошло до этого, кого бы ты спас? Свой народ или меня?

Она позволяет мне убрать волосы с ее лица, провести грубыми кончиками пальцев по гладкой коже ее щеки, ожидая, когда я соберу свои рассеянные мысли. Я выбрал свою сторону в пещере, когда мы бежали от Макбрайда, но я не знаю, какую сторону я выбрал. Я пытался спасти эту девушку, или я пытался остановить войну? Я не могу позволить себе думать о будущем до того дня, когда мне придется выбирать то или другое.

Все это угрожает вернуться сторицей, клубок вещей, с которыми я слишком устал сталкиваться. Есть только одна вещь, которую я знаю с абсолютной уверенностью, и когда я шепчу ее имя и снова наклоняюсь к ней, она позволяет мне. Ее рука покидает мою грудь и приглашает меня… она подставляет мне щеку, когда наши губы встречаются, уводя меня от бешеной истомы к чему-то медленному, чему-то тихому. Нечто реальному.

Мы оба делаем паузу, чтобы отдышаться некоторое время, и она наклоняет голову. Я целую ее висок и жду, когда она заговорит.

— Рано или поздно одному из нас придется сделать выбор, и, если мы сделаем его, мы сделаем неправильный. Мы единственные, кто может видеть, что происходит. Они нуждаются в нас. — Она, оказывается, выскользнула из моих рук, так что я не могу до нее дотянуться… или она до меня.

— Разве ты никогда не устаешь от необходимости? — Внезапно это все, из чего я состою: усталость, сердечная тоска по сестре, по двоюродному брату, по друзьям. Измученный гневом Макбрайда, горем Софии, своей собственной беспомощностью. Я хочу убежища. Я хочу Джубили.