Распахни врата полуночи

Я не прошла и половины пути, как встретила Рауля — живого и невредимого.

— Привет! — поздоровался он с такой радостью, будто только и мечтал увидеть меня. — А я к тебе!

— Вот как? — сделала я удивленный вид, чтобы скрыть слишком откровенную радость, вызванную таким признанием.

— Хотел пригласить тебя на завтрак и во время него рассказать еще кое-что. А вдруг пригодится! Честно говоря, твоя история меня зацепила…

История. Как жаль, что зацепила тебя история, а не я сама! Пожалуй, если в будущем мне вдруг понадобится подцепить какого-нибудь молодого человека, я буду использовать истории — выдуманные или настоящие. Может, в сочетании с не самой плохой внешностью они будут производить на молодых людей должное впечатление. Только вот, боюсь, непревзойденную Ракель затмить таким образом не удастся.

— Я собрал немного информации про фабрику. А также выяснил, как, возможно, моя песня попала к тебе!

Все это было мне интересно, но гораздо меньше, чем узнать, как пахнет его кожа, какого вкуса его губы, какую бы мелодию извлекли из моего тела его гибкие пальцы, какие тайны таятся на дне этих омутов — то темно-зеленых, то прозрачных в зависимости от освещения.

— Пойдем?

Не о том я думаю, не о том!

— Пойдем, — глухо отозвалась я и покраснела.

Давно со мной такого не было. Да и было ли вообще? Желать малознакомого мужчину так, что, изогни он бровь, намекая на возможность интима между нами, и я забыла бы обо всех приличиях и принципах. Но… Он пригласил лишь позавтракать вместе. К счастью. К несчастью.

Мы заняли тот же столик в том же кафе, что и вчера. Я заказала кофе с молоком и круассан с шоколадом. Рауль же ограничился чашкой кофе.

— Вчера ты спрашивала меня о фабрике, — перешел он сразу к делу. — Так вот, фабрика закрыта с начала восьмидесятых годов — со времен экономического кризиса в Испании, во время которого закрылось не одно предприятие. Как я уже рассказал, принадлежала она семье Сербера. Затем по наследству перешла к одному из братьев — Хайме. Будучи в управлении отца и ранее — деда, фабрика приносила значительный доход, но под руководством двадцатилетнего мальчишки быстро пришла в упадок. Даже оказалась на грани банкротства. Но… года за три до войны вдруг вновь стала приносить прибыль. Во время войны фабрику отобрали и коллективизировали республиканцы.

— То есть фабрика перешла из частной в государственную собственность в принудительном порядке?

— Точно. Но с падением Республики все опять поменялось. Франко вернул собственность первоначальным владельцам. Фабрика перешла к младшему из братьев — тому самому, которого отец лишил наследства из-за неугодной женитьбы.

— То есть убийце своей жены и брата, — покачала я головой. — К Рамону.

— Он оказался единственным живым представителем этой семьи. Ирония судьбы, не правда ли? Бывший республиканец, воевавший за национализацию частной собственности, стал владельцем фабрики. С начала восьмидесятых производство стоит. Хозяин умер, но фабрика отошла в собственность еще кому-то. Вот кто является нынешним ее владельцем, я так и не узнал. Известно лишь, что мэрии хотелось бы получить эту землю, снести пришедшие в негодность здания и использовать территорию под другие постройки. Но владелец земли по каким-то причинам ее не продает.

— А что, если владельцем фабрики теперь является тот утерянный ребенок — сын Рамона? Что, если он не погиб, а оказался в эвакуации в другой стране?

— Возможно!

— И что, если он — мой родной дед?

— Тогда ты можешь оказаться наследницей довольно внушительного состояния. Эта земля, как я уже упомянул, стоит дорого, и мэрия заинтересована в ее покупке.

— Не знаю, что там с наследством, но я могу оказаться твоей дальней родственницей. Если Ана Мария — моя прабабушка…

— Ну да, в таком случае мы происходим из одного рода, — улыбнулся Рауль.

— Голова кругом от таких новостей… Впрочем, это и не новости, а лишь предположения.

— Пей кофе, и головокружение пройдет, — рассмеялся он, показывая безупречно-белые зубы.

Больше о фабрике мы не говорили. Отвлеклись на другие темы, не менее интересные. По крайней мере, для меня. Рауль, обходя острые углы — упоминания о своей девушке Ракель, рассказал о себе: о том, что родился в Санроке, но уже сколько-то лет живет в соседнем поселке: съехал от родителей и снял жилье. Что он хотел бы купить собственную квартиру и уже подумывал об этом, но грянул кризис, возникли сложности с получением ипотеки. Хотя работа у Рауля считается тут довольно престижной — он работал медбратом в государственном госпитале и как госслужащий обладал многими преимуществами по сравнению со служащими коммерческих структур. Для меня признание Рауля в том, что он — медик, прозвучало несколько неожиданно. Я так сжилась с образом Рауля-музыканта, что представить его без гитары — в медицинской форме, ставящим капельницу какой-нибудь старушке, — было несколько странно.

— Сейчас я в отпуске — весь август. А музыка для меня — хобби, которое, конечно, хотелось бы превратить в профессию, но это все мечты, мечты…

— Кстати, о твоей песне! Ты сказал, что знаешь, как она попала ко мне.

— Да. Ребята из группы рассказали. Это отчасти их вина. Правда, они уверяли меня, что сделали это с моего согласия. Но, если честно, что-то мне не припоминается. В общем, после нашего предпоследнего выступления в клубе подошел один человек, иностранец, представился владельцем какого-то там радио и попросил песню для ротации.

— Шито белыми нитками.

— Но, однако же, на наших ребят это произвело впечатление: человеку сделали диск с копией просимой песни и — вуаля! Дальше ты знаешь.

Разговор прервало громкое пение. Вздрогнув от неожиданности, я резко оглянулась и увидела остановившегося в метре от нашего столика старика Пако. Развернувшись к проезжей части лицом, дед что-то высоко голосил, пронзительно. Его песня, увы, была неразборчивой, но старика это не смущало. Неартистично, будто плети, свесив обе руки по бокам, Пако компенсировал отсутствие жестов энергичными встряхиваниями головой — каждый раз перед тем, как взять высокую ноту. Одет старичок был в растянутую, хоть и чистую майку, выпущенную поверх наглаженных костюмных брюк, а на ногах красовались кроссовки. Где он нашел себе такого оригинального стилиста?

— О, это наш Пако! Знакома с ним?

— Уже довелось встречаться, — сказала я, пряча улыбку за поднесенной к губам чашкой с кофе. — Хорошо поет! Возьми его к себе в группу. Хотя бы в качестве бэк-вокалиста.

— Боюсь, такой голосистый бэк-вокалист забьет основной вокал, — рассмеялся Рауль. — Но я подумаю над твоим предложением. С Пако группа наконец-то получит желаемую популярность. Его в поселке любят и уважают, угощают кофе и бутербродами. Он безобидный, хоть и немного не в себе. Старость!

— Сколько ему лет?

— Да много! Даже предположить страшно. Знаю, что он работал на фабрике еще в довоенные времена. Начал свой трудовой путь мальчишкой. То ли тринадцати, то ли четырнадцати лет.

— Выходит, он мог знать Ану Марию?

— И не только знать, — подмигнул Рауль. — По слухам, даже в нее влюбился. Правда, девушка была старше него и уже замужем. Так что первая любовь Пако прошла без взаимности.

— Как жаль! Симпатичный старичок! Думаю, и мальчишкой он был не менее забавным.

— А я, наоборот, представляю его застенчивым и серьезным парнем.

Пока мы делали предложения, Пако закончил выступление, поклонился проезжающим машинам и, повернувшись к нам, вдруг вытянул трясущуюся руку в мою сторону и закричал:

— Анна! Берегись, Анна, он сговорился с черным человеком! Я видел! Уходи, Анна! Иди к мужу и никогда не приходи сюда. Фабрика — не для таких нежных девочек, как ты.

И, резко замолчав, повернулся и зашаркал прочь. Если сказать, что от его слов мне стало не по себе, — значит ничего не сказать. Пако говорил про черного человека — что он имел в виду? В свете своей паранойи и ночных кошмаров мне показалось, что он имел в виду существо из моих видений. И Анной меня назвал…