Расплата

— Mein "alterster Sohn, — сказал он дрожащим голосом, — aufgebracht von dem schauderhaften Ereignis, hat, ohne zich zu verabscheiden, j"ah die elterliche Wohnung verlassen, — und zwar in jener Richtung [20] . — Он указал шляпой в сторону «Дома Удачливых», где жили Бёмеры.

— So, — сказал немец, засовывая документы себе в карман. — Hat er? J"ah, nichtwahr? [21]

— Allerdings [22] .

20

Мой старший сын… ошеломленный ужасным происшествием, внезапно, ни с кем не простившись, покинул родительский дом и направился вон туда (нем.).

21

Так… Внезапно, значит? (нем.).

22

Разумеется (нем.).

Мужчина кивнул головой на дверь.

— Abfuhren [23] .

Все происходило теперь очень быстро. Не разрешив ничего взять с собою, даже надеть пальто, их вытолкали из дому. На улице стояли вперемежку мотоциклы, серые легковые машины и военные грузовики, пляшущие лучи фонариков освещали людей в военной форме, слышны были команды. Некоторые солдаты держали на поводке собак. «Скорая помощь» уехала, на дороге остался только велосипед Плуга. И большое красное пятно на снегу. Антон услышал вдалеке приглушенные звуки выстрелов. Он почувствовал, что рука матери ищет его руку, и увидел ее помертвевшее, застывшее от ужаса лицо. Отец был снова в шляпе и смотрел в землю, как всегда при ходьбе. А душа Антона наполнялась кощунственной благодарностью за всю эту возню, всю эту деятельность после многомесячной гробовой тишины. Может быть, его гипнотизировали яркие снопы света, поминутно падавшие на лицо, но наконец-то, наконец что-то произошло!

23

Увести (нем.).

Словно во сне он почувствовал, как рука матери вдруг сильнее сжала его руку, и тут же их оторвали друг от друга.

— Тони!

Она исчезла где-то там, за грузовиками; отец тоже. Какой-то солдат взял Антона за плечо и отвел к легковой машине, стоявшей наклонно, наполовину на откосе, спускавшемся к реке. Он впустил Антона внутрь и закрыл за ним дверцу.

Впервые в жизни Антон сидел в автомобиле. В темноте едва видны были руль и измерительные приборы. В самолете намного больше приборов. В «Локхид Электра», например, их пятнадцать; и два руля. Он посмотрел в окно. Родителей нигде не видно. Куда же все-таки девался Петер? Солдаты с фонарями входили к Кортевегам и выходили назад, но, насколько он мог видеть, без Петера. Он наверняка догадался убежать за пустырь. Узнали ли они, что Плуг сперва лежал возле Кортевегов? В саду у Бёмеров никого не было. Окна запотели, и ему стало хуже видно улицу; когда он вытирал их, рука делалась мокрой от его собственного дыхания, но все оставалось искаженным и неясным. Вдруг раскрылись двери, ведущие из спальни его родителей на балкон. Потом солдаты сорвали шторы в гостиной и разбили окна изнутри прикладами винтовок. Застыв, он глядел на сыплющиеся дождем осколки. Вот негодяи! Где его родители возьмут новое стекло, сейчас ведь ничего не достать! К счастью, они, наверное, больше ничего не собирались ломать, так как выходили, один за другим, наружу. Входную дверь они оставили открытой.

Ничего больше не происходило, но все оставались на местах. Некоторые курили и разговаривали друг с другом, держа руки в карманах и переминаясь с ноги на ногу от холода; другие освещали фонарями дом, как будто желали насладиться зрелищем того, что они разорили. Антон снова поискал глазами родителей, но там, далеко, в темноте никого нельзя было различить: только тени в мечущихся лучах света. Лай собак. Он вспомнил о том, что произошло недавно в их доме, когда человек в кожаном пальто хамил его отцу, но думать об этом было невыносимо — гораздо невыносимее, чем когда это случилось. Его отец должен был снять шляпу перед немцем… Он отталкивал от себя это воспоминание, он не хотел больше об этом думать, хотел, чтобы этого не было, никогда не было. Никогда в жизни он не станет носить котелок, никто не будет после войны носить шляпу!

Отрешенно смотрел он наружу. Стало совсем тихо. Все отошли и застыли на местах. Прозвучал приказ, один из солдат подбежал к их дому, бросил что-то в среднее окно эркера и, пригибаясь, бегом вернулся назад. С оглушительным грохотом ослепительный букет огня расцвел в гостиной. Антон нырнул под приборную доску; когда он снова посмотрел в окно, вторая ручная граната взорвалась наверху, в спальне. Сразу после этого появился солдат с чем-то вроде пожарного брандспойта в руках, за спиной у него висел цилиндр; он вышел вперед и начал поливать дом через окна длинными, гремящими струями огня. Антон не верил своим глазам. Неужели это происходит на самом деле? В отчаянии он пытался разглядеть отца и мать, но пламя пожара ослепило его, ничего больше не было видно. Дымящиеся струи огня летели, одна за другой, внутрь — в гостиную, спальню, коридор, на тростниковую крышу. Они и вправду делали это, и уже ничего нельзя было изменить! Дом горел изнутри и снаружи. Все вещи и книги Антона, Карл Май и «Физика свободного поля», его коллекция фотографий самолетов, библиотека отца с полосками зеленого сукна, наклеенного на полки, одежда матери, клубок шерсти, стулья и столы — все исчезало в огне. Солдат закрутил кран огнемета и исчез во тьме. Несколько человек из Зеленой полиции, с карабинами, перекинутыми за спину, вышли вперед, засунули перчатки за ремни и протянули руки к трещавшему огню, словно хотели его остановить. Они болтали друг с другом, смеялись.

Чуть подальше остановился еще один грузовик. В открытом кузове стояла группа озябших мужчин в пиджачках под охраной солдат с автоматами на изготовку. Огонь осветил их, и по черным каскам солдат Антон понял, что это эсэсовцы. Окрики, приказы; скованные по двое заключенные спрыгивали на дорогу и пропадали в темноте. Дом, высушенный морозом, полыхал, как старая газета. Даже Антон в машине начал чувствовать жар. Через чердачное окно слева выбивались языки пламени. Там погибала его комната, но он по крайней мере согрелся. Вдруг пламя пробилось сквозь крышу, и на набережной стало светло, как на сцене. В эту минуту ему почудилась вдалеке, меж машин, мать с распустившимися волосами; кто-то к ней бежал; там что-то происходило, но он едва ли способен был осознать происходящее. Он думал: а как же светомаскировка, англичане это живо увидят и прилетят, хоть бы они прилетели… На наискось спиленной доске, которая была привернута к наличнику над эркером, он мог еще прочесть опаленное имя: «Беспечное Поместье». В комнатах, где так долго было холодно, бушевало теперь адское пламя. Черные хлопья сажи падали на снег.

Наконец раздался беспорядочный треск, и дом рухнул, подняв бешеный фонтан искр. Собаки лаяли; военные прыгали спиною к пожару, чтобы согреться; один споткнулся о велосипед Плуга и растянулся на дороге, другие грубо захохотали; в дальнем конце набережной застучал пулемет. Антон лег на бок и свернулся калачиком, скрестив кулаки под подбородком.

Когда немец в длинном пальто открыл дверь и увидел его лежащим на сиденье, он замер на мгновение. Казалось, он забыл о нем.

— Scheisse [24] , — сказал он.

24

Черт возьми (дословно: дерьмо) (нем.).

Антон должен был перелезть в тесное пространство за сиденьями, откуда почти ничего не было видно. Сам немец сел рядом с шофером в форме и закурил. Мотор заурчал, шофер вытер рукавом запотевшее переднее стекло, и Антона, впервые в жизни, повезли в машине. Свет в домах не горел, людей нигде не было видно — только тут и там кучки немцев. Спутники Антона молчали. Они доехали до Хеймстеде и остановились перед полицейским участком, охраняемым двумя часовыми.

Теплая комната была полна людей, большей частью в форме — немецкой или голландской. Рот Антона моментально наполнился слюной, потому что запахло яичницей, но он не заметил, чтобы кто-нибудь ее ел. Горело электричество, и все курили сигареты. Его посадили на стул возле высокой чугунной печки, и жар охватил его. Немец говорил с голландским инспектором полиции, время от времени указывая подбородком в сторону Антона, и Антон впервые смог его как следует разглядеть, — но то, что он видел тогда, в 1945 году, теперь смотрелось бы совсем по-другому. Немцу было около сорока, у него было худое, жесткое лицо с горизонтальным Schmiss [25] под левой скулой: в наше время такие лица вызывают смех благодаря режиссерам комических или второсортных садистских фильмов, которые часто используют подобный грим; в то время как в серьезных фильмах о войне допускаются, чтобы не нарушить канонов истинного искусства, лишь младенческие, как у Гиммлера, лица. Но в те времена никто не думал об искусстве, тогда он выглядел просто как «фанатичный нацист», и это вовсе не было смешно. Немец вышел, не взглянув на Антона.

25

Шрамом (нем.).

Сержант с серой попоной, перекинутой через руку, подошел к Антону, позвал его, и они вместе вышли из комнаты. В коридоре к ним присоединился еще один полицейский. Этот держал в руке связку ключей.

— Что за дела? — сказал он, увидев Антона. — Теперь мы и детей сажать будем? Или это еврейчик?

— Слишком много спрашиваешь, — отвечал сержант.

В конце коридора они спустились друг за другом по лестнице в подвал. Антон обернулся к сержанту и спросил:

— Мои родители тоже сюда придут?

Глядя мимо него, сержант отвечал:

— Я ничего не знаю. Мы не имеем ничего общего с этой акцией.

Внизу был короткий коридор, там опять стало холодно. По верху стен шли трубы и проводка, под ними с обеих сторон были двери, выкрашенные желтой краской, все в ржавых пятнах. Под потолком болталась тусклая лампочка без абажура.

— Где есть место? — спросил сержант.

— Нет места. Только на полу.

Бригадир оглядел двери, как будто он мог видеть сквозь них.

— Тогда туда, — сказал он и указал на последнюю дверь с левой стороны.

— Там сидит эта… Немцы из Эсдэ [26] велели, чтоб она была в одиночке…

— Делай, что тебе говорят.

Полицейский отпер дверь, и сержант бросил попону на нары у стены.

— Это только на одну ночь, — сказал он Антону. — Попробуй уснуть. — И добавил, обращаясь к темному углу, в котором Антон ничего не мог различить: — У тебя будет компания на эту ночь, но не трогай мальчика, ладно? Вы ему и без того достаточно горя причинили.

Чувствуя на своей спине его руку, Антон переступил порог темной камеры. Дверь за ним закрылась, и он больше ничего не видел.

26

Эсдэ (СД) — служба безопасности фашистской Германии.