Распря (сборник)
Шрифт:
Почему сумасшествием? Почему религиозным? Эти два вопроса вечно ходили за мною по пятам, как два выходца с того света, длинные, длинные, упираясь головою в небо. А по ночам они стояли у моей постели, как часовые!
А-а, что это были за муки!
Часто, расстегнув перед зеркалом ворот, я стоял неподвижно по нескольку часов сряду, разглядывая моё клеймо. Я пытался разгадать загадку. Я думал. На что оно похоже? Откуда оно? И вот однажды, когда я стоял вот именно в такой позе перед зеркалом, меня внезапно точно что кольнуло. Я сообразил. Это пятно — не пятно. Это рана, смертельная рана. Это удар копья! Какого копья? Зачем? Я чуть не вскрикнул. Завеса упала с моих глаз. Воспоминания хлынули в мою голову, как волны, разрушившие плотину.
Стены дома с треском взметнулись вверх, и меня ослепил свет. Я понял всё.
Это не пятно. Это удар копья. Я ударил себя копьём сам. А перед этим я сломил о моё колено его древко,
— Он воскрес! Он воскрес!
И за это меня привели сюда. Они не поверили мне. Они не поверили, что я видел Воскресшего, Его — рождённого в яслях. А я видел Его, я видел чистейшую слезу, перед которой все 1900 лет всемирной истории — позор и ужас. Отчего же вы не хотите верить мне? Я видел Его, видел, видел! И я уже тогда предчувствовал, что мне не увидать во веки более Чистейшего Источника, более святейшей слезы, хоть бы мне было предназначено прожить миллиарды лет. И поэтому я заколол себя в ту ночь. И может быть, мне воистину предназначено прожить миллиарды лет, чтоб время от времени громко свидетельствовать миру:
— Более Чистейшего Источника нет и не было, и не будет!
Впрочем, как произошло всё это? Когда я увидел Его впервые? Где? Я был римским легионером. Это так. А потом? Позвольте, позвольте! Дайте мне несколько сосредоточиться. Вот так. Слушайте же меня!
Мы шли глубокой долиной Кедрона. Было жарко, солнце низвергало на нас целые потоки зноя, и, беседуя по дороге, мы старались попадать в тень маслин. Задумчиво я глядел вперёд. Ворота города были уже недалеко, и золотые плиты храма резко сверкали в наши глаза. Мы беседовали. Бронзовый от загара фракиец говорил мне о Нем, рождённом в яслях. Фракиец говорил, что Он пришёл исторгнуть копьё из рук мира. Он описывал мне Его наружность и утверждал, что с Его лица льётся свет святой скорби и кротости. Он называл Его — Истиной. Я и прежде слышал о Нем и о Его чудесах, и теперь моё сердце охватывало непонятное волнение. Я думал. Каким образом Он вырвет копьё из рук мира? Ужели Он сильнее цезаря? Как можно победить зло кротостью? Ведь это невозможно, невозможно! Кротость жертвы всегда лишь удесятеряет ярость борца. Как воин, я хорошо знал об этом. И я бодро нёс теперь мой значок, сознавая исполинскую силу этого оружия. Я верил только в его ужасную силу. И вдруг фракиец толкнул меня в плечо. Кажется, он прошептал мне: Он! Я всколыхнулся. Из ворот города, на встречу к нам, быстро подвигались люди. Я взглянул туда. И я сразу признал среди них Его — Царя Кротости. Он шёл, точно не касаясь земли, и что-то говорил окружавшим Его, и те жадно глядели на ступни Его ног. Он был в длинной рубахе без швов, в коротком коричневом плаще. Волны Его волос, цвета ореха, были покрыты у темени белою шапочкой. Я глядел на Него в смятении. И внезапно моё сердце наполнила злоба. Можно ли покорить силу бессилием? Я гордо поднял мой значок с изображением орла и священных букв «S.Р.Q.R.» как символ действительной силы, и притом мне хотелось оскорбить этого пророка, как иудея. Злая улыбка дёргала мои губы. Он прошёл мимо меня и мельком оглядел и меня, и мой значок; Он точно принял вызов. Лучи святой скорби и кротости облили меня с головы до ног. Моя рука заколебалась. Я выронил мой значок. Но я не дал, однако, священным буквам коснуться праха и подхватил мой значок на пол-локтя от земли. Между тем, Он удалялся. Фракиец с вспыхнувшим лицом, в диком восторге глядел Ему вслед, и, бешено потрясая копьём, громко кричал:
— Здравствуй, Царь истины!
Он не оборачивался. Кто же Он, однако, если один мимолётный взгляд Его глаз повергает орды цезаря?
Я стоял потрясённый.
Была ночь. Я знал, что Его схватят, чтобы предать суду. Но позволит ли Он? Вот вопрос. Ведь Он силён, этот чудотворец, исцеливший дочь сотника Иаира. Я ждал в эту ночь чудес и бродил по узким улицам тёмного города в странном смятении.
Я точно поджидал чего-то. Когда я проходил мимо одного дома, я увидел людей, сопровождавших Его тогда, в момент первой моей встречи с Ним. Но Его не было уже среди них. Они выходили из дому и скорбно пели:
Сильно толкнули меня, чтоб я упал, Но Господь поддержал меня. Господь сила моя и песнь!Господь — сила! И Его они называют Господом. Ясно, что воинство ангелов придёт к Нему на помощь и не даст одолеть злу Его святой кротости. Я ждал чудес. Но чудес не произошло.
Я видел, как Его провели связанного во двор Каиафы. И великий храм Отца Его безмолвствовал. Гроздья
золотого винограда на его мраморных столбах оставались неподвижны. Ни одна звезда не шевельнулась в небе. А Его били палками, как последнего разбойника, в этом дворе Каиафы! Из-за спин яростно кричавших людей, среди дыма костров и гула, я жадно следил за Ним, завернувшись в плащ. Ни единый укор не вырвался из Его уст. Моё сердце переполнилось злобой. Внезапно я ринулся к Нему сквозь толпу. Я говорил Ему, что надо призвать с неба хоть одного ангела в свою защиту. О, тогда бы и я обнажил во имя Его мой меч. И я был готов вырезать этим мечом полмира, чтобы уберечь Его, как лучший цвет неба. Я кричал Ему: Зови же ангела! Ведь Ты можешь, можешь!Он не отвечал мне ни звуком. Он хочет так.
Холодный рассвет подул мне в лицо. А утром Его поволокли с верёвкою на шее по мосту через долину Тарпеон ко дворцу Ирода-Антипы. Толпа ревела. Его кротость удесятеряла ярость народа. Я вернулся к себе, качаясь на ногах. Кто-то дал мне горсть изюма и фиников. Я жадно съел всё и тотчас же уснул, повалившись на пол.
Весь тот ужасный путь от дворца Пилата до лобообразного холма я помню словно в тумане.
— Готовь крест! — этот крик, ударивший меня по сердцу ударом меча, делает мои воспоминания ясными. — Готовь крест!
Толпа взвыла и отхлынула от подножья холма, как взбешённое море. Его схватили за плечи и распластали на этом несуразном и тяжёлом кресте, наскоро сколоченном из сикоморы. Он не сопротивлялся. Нет, больше того: Он молился за них. Однако, что же это такое? Что же сломит Его кротость? Ужели ей нет предела?
Кто-то сунул в мои руки молоть и гвоздь. Я медлил, но Он Сам протянул мне Свою руку. Гвоздь жёг мою ладонь; я всё ещё медлил. Горячий туман наполнял мою голову. И вдруг я весь подался к Нему и зашептал дрогнувшими губами. Я вновь говорил Ему. Пусть же он позовёт на помощь хоть одного ангела, и тогда мы вырежем, растопчем, рассеем весь этот жестокий сброд, чтоб сохранить Его, как Царя Царей. Я ждал в напряжении. Он молчал. За моей спиной кто-то дико крикнул:
— Да что ж ты, собака!
Я перевёл дыхание. Он так хочет! В последний раз я шепнул Ему: Зови же ангелов! Ответа не последовало.
Я так высоко взмахнул моим молотком, что задел им шлем сзади стоявшего.
Гвоздь вошёл в моё сердце.
Его губы шевельнулись. Он молился за меня. О-о, чья голова не разорвётся от таких воспоминаний! Слегка покачиваясь, крест медленно приподнимался над лобообразной выпуклостью холма. Толпа вновь взвыла и вновь отхлынула от его подножья, как море под напором бури.
Небо запрыгало в моих глазах. Я упал.
Сколько ночей я не спал, — одну? две? — я не помню. Но ту памятную ночь я провёл без сна, скитаясь в диком смятении в саду у гробницы, где покоилось Его тело. Я прятался в тени гранат, и, вдыхая горький запах лавр, я дрожал, как избитая собака. Мне припоминалось:
— Сильно толкнули меня, чтоб я упал…
И я прятался от этих слов, как от кнута. Часы сменялись часами. Ночь была свежая. Ветер порою рвал вершину сада, и сад содрогался в ужасе. И месяц в страхе зарывался в тучи, как робкий ёж в опавшую листву леса.
И вдруг сильный удар вихря с грохотом прошёл по саду и, потрясши всю землю до основания, стих. Стража, стоявшая у гробницы, попадала в ужасе. И тучи, стоявшие в небе, как орды варваров, разорвались на две половины и шарахнулись в обе стороны, как испуганные стада. Я лежал, извиваясь, как червь. И среди невозмутимой тишины и ослепительного света я увидел Воскресшего в красоте нетленной. Его тело светилось, как лунный свет. И я увидел в небе несметные легионы ангельского воинства, приветствовавшие Своего Небесного Цезаря. И светлый взор Воскресшего нашёл меня, прятавшегося в кустах, и сказал мне: Радуйся!
И восторг пронизал сердце моё, как свет пронизывает тьму.
Внезапно я побежал туда, к спавшему в тумане городу, и громко кричал:
— Он воскрес, Он воскрес!
И золотые плиты храма Его Отца резали мои глаза ослепительным светом и радостью. В моих глазах всё прыгало.
И в диком безумии я сломал о колено древко моего копья, как ненужное, и вонзил его лезвие в моё горло, чтобы не жить более. Вот всё, что я помню.
А теперь я хочу пропеть вам мою любимую песенку.
Радуйся, Царь Иудейский, Князь не от мира сего! Исторгший копьё из рук мира! Ты, рождённый в яслях, Битый, как последний разбойник, Во дворах Каиафы и Ирода! Умерший на кресте И воскресший в красоте нетленной! Радуйся, Царь Иудейский!