Распутье

Японцы же либо беспробудно глупы, либо питают надежду снова вернуть атамановщину, закрыли на все глаза, еще помогают атаманишкам.

Во многих городах восстают целые гарнизоны. Полки в полном составе уходят к партизанам. Японцы затаились, видят, что на стороне восставших остатки чехов и американцев. Хотя любезно принимают у себя беглых атаманов и генералов. В последний день января Владивосток и другие города оказались в руках повстанцев. Власть генерала Розанова была свергнута, провозглашена власть земской управы. Это широко рекламируют и приветствуют доктор Гриса и командующий американскими войсками Гревс.

3 февраля командующий японскими войсками генерал Оой объявил, что прекращает войну и предлагает большевикам свободно входить в города и на железную дорогу. Большевики выходят и всеми силами поддерживают власть земской управы.

Без единого выстрела занимается город Хабаровск. Хотя японцы разрушили мосты, были готовы к встрече, они не стали воевать. Колмыков, который несколько дней назад писал, что на Шилке все спокойно, а потом дал телеграмму с обещанием перевешать всех большевиков Дальнего Востока, бежит с золотом за границу. Прихватил его с собой тридцать два пуда, но был схвачен китайцами и расстрелян будто бы за уничтожение их канонерских лодок. Другие же говорят, что его схватили хунхузы и повесили.

Теперь все газеты разоблачают кровавых атаманов. Об этом говорят бывшие офицеры, рассказывают о зверских и кошмарных деяниях атаманов Колмыкова, Семенова, Маковкина, Курдюкова, Дутова… И даже прокурор приамурского военно-окружного суда генерал-лейтенант Старковский называет атаманов садистами и тягчайшими уголовниками. Показывает их дела целыми томами, которые печатают газеты.

Люд сложен, люд переменчив, это надо понять каждому, кто будет впредь руководить государством. И быть ко всему понимающим, ежели видит, что дело зашло к пропасти. Хотя бы взять помощников атаманов, которые по их приказам вешали и пороли народ. Сейчас они вопят о Великой и единой России, требуют прекратить интервенцию. Дошло, проняло и эти злые и черствые души. Хотя и винить-то их трудно, ведь они защищали свое прошлое и прошлое России. Даже Тарабанов в мой приезд во Владивосток обрадовался мне, затащил меня в ресторан, поил вином и пивом и все говорил о дружбе и мире. Может, другие офицеры и не врут, а этот явно врёт. И пусть даже врёт, но и он помог сбить с панталыку японских генералов. Читал я в их газете “Владиво-ниппо”, где они со стенанием пишут в том роде, что мы, мол, бросали войска на Сибирский фронт, жертвовали жизнями наших солдат и своими на благо России. Но власть перешла в руки социалистов, которые твердят о нашей эвакуации. Тут же восклицают, а, мол, в каком положении находилась эта эгоистическая масса два года тому назад, когда наша императорская армия самоотверженно восстанавливала жизнь русского народа? Теперь же они несносно твердят о нашем уходе: “Добрые россияне, оглянитесь назад, вспомните то время, когда не было нашего войска, что тогда было! Ваши жены и дети страдали, родители умирали, мучимые порождением дьявола-большевика. Мы, не обращая внимания на дождь и слякоть, на снег и морозы, не высказывая и малейшего неудовольствия, круглые сутки старательно несли службу на пользу России. В результате такая черная неблагодарность, что ее кистью невозможно выразить…”

И смешно, и больно читать такие слова. Не будь вас, то давно был бы мир в России. Война только и держится на кончике ваших штыков. Японцы выводят свои войска из Амурской области, но в то же время вводят их в Забайкалье, чтобы усилить армию Семенова. Двоерушники и двоедушники!

Но народ японский гудит, об этом говорят на улицах Владивостока, все требуют отзыва японских войск с Дальнего Востока. Вот где надо зреть в корень, ежли народ гудит, знать, дело неправое. А неправое еще и потому, что в Японии всё стало дорого, жить стало трудно. А зачем простому японцу эта холодная Сибирь? Зачем матери оплакивать своего сына, который погиб у нас? И правительство Хара заколебалось, закачались их министерские кресла, ибо это было не землетрясение, а взрыв народный. Молодцы японцы, что праведно поняли политику своего правительства, которая идет к тому, чтобы прибрать к рукам Дальний Восток. Но ведь прибрав его, надо его еще и удержать, потому как русский не будет мириться с тем, что на его земле хозяйничает интервент.

Присмотрелся я ко всему, пригляделся я ко всему и понял, что в миру творится диво дивное. Во что это обернется, того я понять не могу. Буфер – то ладно, это значит, оставить японцев с носом. Но вот как понять такое, ума не приложу…»

Макар задумался. Долго смотрел в ночную темень, потушив лампу, пытался разобраться в душах людских. Ведь из числа тех, о ком он писал или будет писать, он многих знал, пусть не лично, но по делам их, видел в лицо. Недавно дошли известия, что генерал Хорват, его Макар не видел, но читал и слышал о нем, вдруг начал «краснеть». Решил записать и эти размышления.

«3 февраля в полосе отчуждения КВЖД Хорват, как писали в газетах, разрешил открыть конференцию общественных, политических и профессиональных организаций. А конференция потребовала от него выпустить всех политических заключенных, что содержались в харбинской тюрьме. Конференция прошла под знаком протеста против интервенции Дальнего Востока. Будто бы это же поддерживал и Хорват.

Ну ладно, это возможно. А вот возможно ли такое, когда во Владивостокском Совете с недавними командующими партизанскими отрядами, коммунистами, такими как Лазо, Луцкий [79] , Мельников [80] , Сибирцев [81] , Пшеницын [82] , сидели член комиссариата Временного Сибирского правительства Линберг, член директории и главнокомандующий генерал Болдырев, помощник командующего Омским гарнизоном при Колчаке генерал Караульщиков? Командующий сухопутными и морскими войсками, бывший министр Сибирского правительства – полковник Краковецкий, а его помощник по политической части – бывший инспектор Красной армии Панферов. С этим мы не однова встречались на фронте, потом были встречи в Сибири. Начальник же штаба, тоже бывший кандидат в Верховные Правители, – генерал Доманевский.

79

Луцкий Алексей Николаевич (1883–1920) – русский и советский разведчик, революционер, участник Гражданской войны в Сибири и Приморье. С февраля 1920 г. Алексей Луцкий вошёл в состав Военного совета Временного правительства Приморской областной земской управы в городе Владивостоке. 5 апреля 1920 г. арестован и убит японскими интервентами вместе с Сергеем Лазо и Всеволодом Сибирцевым.

80

Мельников Борис Николаевич (1896–1938) – в 1920 г. член Военного совета Приморской областной земской управы, в то же время член Приморского областного комитета РКП(б). Был арестован 5 апреля вместе с Лазо, Луцким, Сибирцевым, но 11 апреля 1920 г. освобождён и отправлен приморским обкомом на Амур. В марте – мае 1922 г. председатель Приморского областного бюро РКП(б).

81

Сибирцев Всеволод Михайлович (1893–1920) – революционер, участник Гражданской войны на Дальнем Востоке, борец за советскую власть. Соратник С. Г. Лазо. С марта 1918 г. секретарь исполкома Владивостокского совета. После свержения колчаковщины с февраля 1920 г. – член Военного совета Временного правительства Приморской областной земской управы. В апреле 1920 г. вместе с С. Г. Лазо и А. Н. Луцким арестован и убит японцами во Владивостоке. Двоюродный брат писателя Александра Фадеева.

82

Пшеницын Константин Федорович (1892–1937) – партийно-государственный руководитель. В 1920 г. работал в Военном Совете (г. Владивосток). Один из руководителей партизанского движения Приморья. В марте 1923 г. стал председателем исполкома Приморской губернии. 1923–1926 гг. – первый секретарь Приморского губкома РКП(б) – ВКП(б). Входил в состав Директората (коллегии) госполитохраны (в ноябре 1922 г. преобразована в полпредство ГПУ) ДВР и возглавлял отдел по работе с иностранцами.

И так почти во всех городах. Взять Хабаровск, там тоже сидит мой знакомец – коммунист Стоянович, с коим мы дрались супротив Семенова. Более того, так против нас стоял тогда поручик Булгаков-Бельский. При Колмыкове же он был начальником офицерского добровольческого отряда, счас командующий революционными войсками.

И это командующие, а пошто же тогда Устина отвергали?».

Макар писал, часто макая перо в глиняную чернильницу, писал, чтобы самому разобраться в душах людских. Записал такие слова: «Русский народ отходчив, его можно и нужно понять. Но народ сам понял, когда увидел, что японцы не будут зазря помогать русским людям, что им нужен кусок России, им нужны русские рабы. Вот поэтому-то и решил соединиться. Это понял Ленин в первую голову, это поняло советское правительство и тут же обратилось к белогвардейцам: “Все офицеры и солдаты, которые в той или иной форме окажут содействие в скорейшей ликвидации контрреволюции на территории Восточного Забайкалья, кроме индивидуальных порок и расправ, расстрелов, будут освобождены от ответственности за их деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий Колчака, Каппеля, Семенова”. Подобное обращение было написано и к семёновцам. И сразу же почти половина офицеров белой армии, а солдат и того больше начали бросать Харбин и уезжать на родину, чтобы пойти воевать с Семеновым. Не сидел дома и Устин Бережнов. Он сказал, что чем быть и жить вне закона, так лучше умереть в бою. Всё сожалел, что Коршун хром, нельзя его взять с собой. Уехал на Игреньке, тоже добрый конь, обстрелян и понимающ. Я понимаю Устина, вижу, что он, в общем-то, принял большевиков, но никак не могу понять генерала Болдырева, который шел против большевиков. Хотя ходил слушок, что он якшался с большевиками, но его приструнил Колчак, и он осел. Совсем непонятны другие. Ведь окончание Гражданской войны – это есть победа большевиков, их тонкой и гибкой политики, ленинской политики. Вообще-то головат этот Ленин. Устоять, повернуть все в другую сторону при той слабости – надо иметь не просто ум, а сто умов. Жаль, что отказался идти за Устином Журавушка, так и ответил, что для спасения живота своего есть тайга, укроет и обогреет. Оно-то так, но в тайге один долго не проживёшь. Заскучаешь по живому слову и бросишься назад, хоть на смерть, но бросишься…»

Макар отложил ручку, потянулся, дунул в стекло керосиновой лампы, прошлепал босыми ногами, со вздохом лег на кровать. «Как там Устинушка наш, душа его неприкаянная? Жаль зятя, жаль сестру, что ждала его долгих пять лет, а теперь, когда стала как-то налаживаться жизнь, родился сын, опять осталась одна. Когда же кончится эта коловерть?» – думал, засыпая, Макар. Его тянуло в город, к тем событиям, которые так стремительно развивались. Но не борцом хотел он быть, а летописцем, как сам говорил, чтобы, не кривя душой, не марая врагов черной краской, описать все как есть, как сторонний наблюдатель, как человек, ни от кого не зависящий.

2

В Приморье относительное затишье. Устин Бережнов, командир кавроты Спасского гарнизона, не верит этому затишью, не верит и примирительному молчанию японцев. Он пытается спорить, доказывать комиссару роты Петру Лагутину, что это затишье перед грозой.

– Пойми, Петьша, что это перемирие не к добру. Японцы копят силы, японцы ищут у нас самое уязвимое место, чтобы больнее ударить.

– Я понимаю тебя, Устин, у меня тоже такое предчувствие, но мы же не можем нарушить приказ ревштаба.

– Но я не прошу, чтобы сейчас же схватиться с японцами, я требую, чтобы разрешили моей кавроте отойти, быть на безопасном расстоянии от них. Сто метров разделяет наши казармы. Внезапный удар – и от нас останутся ошмётки. Полковник Осада хорошо помнит меня, я его тоже. Так неужели ты думаешь, что он простит нам смерть своих солдат? Нет. Я тоже не прощу смерть моих парней. Мы улыбаемся, но револьверы держим на взводе.

– Ты попытайся убедить в этом наш штаб, наших командиров.

– Что я для них стою? Бывший белый, бывший человек вне закона. Что бы я ни сказал, всё прозвучит, как подвох.

– Ленин об этом тоже предупредил наших большевиков, но те не внимают голосу разума.

– Если Ленина не слушают, то меня просто поставят к стенке. Разреши ты своей властью, хотя бы на полверсты оторваться мне от самураев? Ну, Петьша? Пехоте проще, а нам будет солоно, пока оседлаем коней, пока сорганизуемся – от нас ничего не останется.

В Спасск приехал с проверкой член Временного правительства Никитин. Просмотрел списки командиров, наткнулся на Бережнова, тут же приказал вызвать его к себе. С Никитиным, к большому счастью Устина, приехал Пшеницын. Этакий красавец-мужчина с грустными-прегрустными глазами, тоже из членов правительства, но ниже рангом, чем Никитин.