Распутье

– Поделом нам. Сколько раз я говорил, что это переодевание выйдет нам костью в горле. Не слушаешь. Буду говорить о тебе с начальством, – с угрозой сказал Петрову комиссар.

– Это бандитская деревня, я прикажу сжечь ее! Свили гнездо в тайге и сидят, как у бога за пазухой.

– Скажи спасибо, что ты не попал на глаза Устину у Чертовой Лестницы. Не его сегодня пост, а то бы давно лежал на камнях, – прошипел Степан Бережнов.

– А кто на посту?

– Аким и Митька.

– Точно проспали «белых» аль ушли охотничать. Вот и остались мы без призору. Экую беду сотворили. Все обошлось бы без выстрелов, ушли бы Устин и Журавушка, и вся недолга, – зло шептал Бережнов, морщился от боли. Хлеб лежал у ног, соль рассыпалась.

– Расходись, мужики! – приказал комиссар. – Ну вот, Петров, все семь убитых падут на твою голову. И попробуй Бережнова назвать бандитом, он стрелял в белых.

– Попробую. Он давно бандит. У меня есть приказ схватить Бережнова и привести в штаб партизан.

– Никитину надо насладиться смертью Устина Бережнова. Это я знаю. Но я доказывал и буду доказывать, что нельзя вам быть командиром, вам даже партизаном быть нельзя! Вы – обычный каратель!

– А я докажу, что таких комиссаров, которые пытаются сюсюкать с каждым проходящим мужиком, мне не надо. Бить и вешать надо эту староверню! Бить и вешать! Я прикажу арестовать всех главарей этой деревни! – орал Петров.

– Хорошо, ты командир, но у нас есть еще и партизаны, вот и спросим у них, правы мы или нет.

А партизаны уже окружили командира и комиссара. Услышали слова комиссара, зашумели:

– Надоело нам это переодевание. Переодеваемся и в дело, и без дела. Другой сказ, когда в разведке, а так… Не гоже!

– Мы супротив этих переодеваний. За убитых придется вам отвечать, командир!

– Завел Петров моду носить две шкуры! Может быть, под двумя шкурами у него сердце беляцкое.

– Молчать! Пока еще я командир!

– Это мы можем быстро исправить. Устин Бережнов бил нас как белых, потому придираться к нему не след.

– Верна, ежли бы он стрелял по красным, тогда и спрос с него.

– Петрову захотелось покрасоваться в беляцкой форме. Любит он погоны. Хоша сам и до фельдфебеля не дослужился.

– Хватит, ребята, сами мы виноваты, что послушали Петрова. Погоны снять, бросить в речку, чтобы больше соблазну не было! – приказал комиссар. – Разводи костры, вари варево! Теперь нас эти мужики под десятью плетками не покормят.

– Пошто не покормим, – бросил Мефодий Журавлёв, – покормим. Бабы принесут всё, что есть в печах. Только вдругорядь вы уж не рядитесь в чужое платье. Сколько беды натворили!

– Помяни меня, Петров, что всё положу, но под расстрел я тебя подведу, – пригрозил комиссар.

Петров молчал. Прав комиссар, правы партизаны. Молча поел, приказал хоронить убитых. Раненых оставил под присмотром бабы Кати. Пригрозил: если, мол, кто умрет, то всю деревню спалю, всех перестреляю.

– Напугал, да ить мы пужаные! – дерзко ответила баба Катя. – Кому суждено выжить, то выживет, только от Устиновых пуль трудно лечить, они прошивают тело вовсе не там, где надо. И не кричи! Не то откажусь лечить, и вся недолга!

– Ты снова, Петров, с угроз начинаешь? – остановил шум комиссар.

– Ладно, лечи! А вы, комиссар, не больно-то обрывайте меня. Мне тоже есть что о вас сказать! Всех бы я вас на сук! Гады!

– Вот от таких-то дураков и шарахается народ. После таких в каждой деревне зарождается один-два бандита, – ворчала баба Катя. – После Мелёхина сразу десять человек ушли в банду Кузнецова. Здесь добро, хоть двое. За плети наши вам тоже не простят. Старых бить – это показать свою слабость. Вон отсюда, надо лечить ваших подранков! А потом кто из них, может, и меня пристукнет за спаси Христос.

Баба Катя склонилась над ранеными. Двое были легко контужены, Устин под ними коней убил, а третий…

– Этот не жилец, пуля прошила живот, раздробила позвоночник. Не долго промается. Эх, дурни вы, дурни! – горестно поджала губы.

Отряд скоро снялся и ушел в сторону Ольги. Устин и Журавушка вышли из тайги, Устин зашел к бабе Кате. Двое раненых уже пришли в себя. Третий явно умирал, лицо стало землистым, заострился нос. Знакомое дело, над этим уже склонилась смерть. Просил пить.

– У, варнаки, покалечили, побили людей! – ворчала баба Катя.

– Ну чего шумишь? – попытался успокоить ее Устин.

– А то и шумлю, что отобрать бы у всех ружья-то, может быть, давно бы кончили войну.

– Это верно, но только кто их отберет? Наоборот, везут и везут сюда оружие.

– Устин, штабс-капитан, здорово! – слабо позвал раненый.

– Егор, однополчанин! – удивился Устин. – Ну, дела! Что же это вы вырядились в белых-то?

– Ладно, Устин, не прикидывайся. Ты так же бы стрелял и в красных. Мы ведь знаем твою беду.

– Больно?

– Очень больно, еще больнее делается, когда знаешь, чья пуля прошила твое тело. Петров во всем виноват. Может, ты бы, и верно, не стрелял в красных? Хотя нет, начни они в тебя стрелять, ответил бы тем же. Я-то уж тебя знаю. Добрый ты стрелок, с фронта будто еще точнее стал стрелять.

– Набил руку. Если бы я так же пахал, как стреляю, – куда ни шло. Ну, как там дела у наших?

– И плохи, и хороши. Нарармия наступает. Готовятся брать Спасск. Черт, а я тут лежи… А вам-то как теперь жить?

– Так и будем жить бандитами: стреляли в белых, а попали в красных, теперь придут красные, будем стрелять в них как в белых.

– Да-а, дела. Сгинешь ты, Устин Степанович. Комиссар у нас хороший, праведный, а командир дурак. Но что делать, и такие командиры бывают. Ко всему еще дружок Никитина. Когда-то он спас его из плена белых. Может, зря спасал. Ведь все твои беды идут от Никитина.

– Ничего, тайга велика, может, отыщем себе там место. Поправляйся. Зла не таи, каждый из нас может попасть в такой же капкан. Ори не ори, а уже не вырвешься.

– Поправлюсь, буду обо всем говорить Шишканову. Может, как-то удастся тебя выручить.

– Шишканов большой человек, но силы у него маловато. Таких бы коммунистов я ставил впереди всей российской колонны. И того грустного, но мудрого Пшеницына – туда же. Как там Пётр Лагутин?

– Молодец. Ушел под Спасск. Ивана Шибалова снова взяли к себе. Он простил их прошибку, подозрения. Э, что говорить, нет отходчивее людей, чем русские, ежели у них остался ум. Но такие, как Петров, Никитин – эти никому не прощают, потому как ума бог дал немного.