Распутин. Тайна его власти

Городское общество, где Распутин поначалу был новичком, постепенно развратило его. Так, например, он перенял некоторые аргументы своих поклонниц — аргументы, с помощью которых те старались оправдать свою готовность принадлежать Распутину перед ним и перед Богом. Распутин усвоил их теории — о добродетельной любви, подаренной Богом, о любви, освобождающей от плотских страстей (для высшего блаженства). Эти теории хорошо укладывались в его религиозную концепцию, они способствовали приближению к нему «жертв», над которыми он потом мог издеваться.

В глубине его души все еще тлела искра некогда страстного желания черпать силы в аскетической жизни, о чем можно догадаться, наблюдая за его длящимися часами медитациями. Похоже, что Распутин и в самом деле верил в услышанную им во время посещения Афона легенду о том, что якобы крест Господень возник из дерева, посаженного Лотом — тем самым Лотом, который находился в греховной связи с собственными дочерьми: «Даже сам Господь не боится возвеличивать такие грехи! Лот виноват, что поддался великому соблазну, но он покаялся. И Бог его простил — это значит, что даже дьявола можно спасти…» — заверял Распутин своего знакомого Меньшикова. Но даже резкие замечания Меньшикова, что эту историю невозможно найти в Библии, и предположение, будто «греческие монахи знают, что могут внушить русским паломникам все, что угодно», кажется, не смогли разубедить Распутина.

Насколько возросла самоуверенность Распутина уже в первые годы его пребывания в Петербурге, рассказывает Владимир Бонч- Бруевич, знакомый Распутина. Григорий Распутин впервые пришел в салон, принадлежащий аристократической семье Икскюль, интересовавшейся религией.

«Свободно и непринужденно он вошел в салон, порог которого никогда не переступал раньше, и, проходя по ковру, обратился к хозяйке дома: „Ну, моя дорогая матушка, у Вас здесь все стены увешаны как в музее, а при этом одной только картины хватит, чтобы накормить пять голодающих деревень. Радостно видеть, как тут живут, в то время как там молодые мужики умирают от голода…“. Когда его представляли другим гостьям, он обычно сразу задавал вопрос: „Замужем? А что твой муж? Почему ты пришла одна? Если бы вы были вместе, я смог бы видеть, как ваши дела, как вы живете…“».

Даже у графини Игнатьевой, супруги советника царя Александра III, Распутин, пользуясь своим авторитетом, вел себя совершенно бесцеремонно. Разумеется, она сразу же не понравилась ему, потому что при приветствии смерила его пренебрежительным взглядом, да еще в удивлении приподняла брови, а ее «Очень рада» было произнесено с явной недоброжелательностью и высокомерием. Когда же она стала советовать присутствующему там другу Распутина, епископу Царицына, подчиниться только что принятому решению Синода и уехать из Царицына, Распутин не выдержал и вмешался. Он с угрожающим видом подошел к Игнатьевой, злобно сверкнув на нее глазами, и закричал: «Я тебе говорю, прекрати! Я, Григорий, говорю тебе, он останется в Царицыне! Усвоила? Ты слишком много на себя берешь, а при этом ты — всего лишь обыкновенная женщина…»

Впечатление, какое производил Распутин на своих современников, становилось все более противоречивым, а мнения о нем все более расходились. Имевшая склонность к мистике царица после первой встречи с Распутиным в конце 1905 года была так потрясена его религиозностью, что захотела познакомить с ним свою подругу и придворную даму Анну Танееву.

По сравнению с другими, как правило, из аристократических семей придворными дамами, Анна была совершенно нетипичной фигурой для свиты царицы. Полноватая, крестьянского типа, она отличалась добродушием, наивностью и глубокой религиозностью, и в силу своего узкого кругозора, крайней доверчивостью.

Ее представили царице Александре Федоровне как дочь честолюбивого чиновника имперской придворной канцелярии Танеева. Сначала ее приглашали к царице для совместного музицирования, потому что Александра, как и Анна, любила играть на рояле. Порой они пели дуэтом — у Анны был альт, у царицы — сопрано (впрочем, вначале они пели и для гостей, что позже категорически запретил Николай). Можно было заранее предугадать, что Анна придет в полный восторг от Распутина. Вот как она описала их первую встречу: «Милица Николаевна пригласила меня и назвала день, когда должен приехать Распутин. Я очень волновалась в предвкушении знакомства с таким человеком. Милица Николаевна мне заранее сказала: „Просите его обо всем, о чем хотите, он прочитает молитву — он может обо всем молить Бога“.

Распутин прибыл в простом черном сибирском казакине. Я была словно загипнотизирована его пронизывающим взглядом. Здороваясь, он поцеловал Милицу Николаевну, затем нас представили друг другу. Он стал меня расспрашивать, чем я занимаюсь, где живу и т. д. Потом я его спросила, поскольку уже была обручена, но еще плохо знала своего жениха, — а свадьба уже недалеко, — стоит ли мне выходить замуж. Он ответил, что советует мне выйти замуж, но этот брак не будет счастливым. Разговор продолжался не более десяти минут…»

Немного позже Анна Танеева вышла замуж за Вырубова, но уже через месяц развелась с ним. Будучи пьяным, он избил ее. Из-за грубости супруга и недостатка опыта общения с женщинами нормальных супружеских отношений у них не получилось. Принимая во внимание покровительство царицы Александры, организовавшей свадьбу для своей близкой подруги, крушение этого брака казалось особенно неприятным. Сама же Александра Федоровна принялась с удвоенной энергией оказывать своей придворной даме психологическую поддержку. В дальнейшем Вырубовой, эта фамилия осталась у нее до конца жизни (царица же называла ее просто Аней), пришлось играть роль посредницы между Распутиным и царицей.

Спустя год после их первой встречи Анна Вырубова случайно увидела Распутина на улице. «Я была счастлива снова видеть его, мне ужасно хотелось прийти к нему и рассказать о своем несчастье. Ведь в то время многие в Петербурге доверяли ему и просили у него духовной помощи…» — вспоминала она позже.

Анна Вырубова стана самой ярой поклонницей и защитницей Распутина во всех предъявляемых ему обвинениях, и до самой смерти, а она пережила Распутина на несколько десятилетий, оставалась на его стороне. Ее непоколебимая вера в святость Григория была основана на тех примерах, о которых она знала задолго до знакомства с ним. Правильность его предсказания относительно ее замужества лишний раз убедила в том Анну: «Я расскажу об одном случае, который объяснит, какое у него было чутье — пусть каждый назовет это, как ему хочется. Я вспоминаю, как однажды в церкви к нему подошел мужчина и попросил помолиться за одного из заболевших членов семьи. „Ты должен об этом просить не меня. Помолись лучше Святой Ксении!“ — ответил ему Распутин. На что мужчина с удивлением вскрикнул: „Откуда Вы могли знать, что мою жену зовут Ксения?“ Я могла бы привести сотни подобных примеров. Но даже если их еще как-то можно объяснить, намного удивительнее его предсказания о будущем, которые сбывались».

В 1907 году Распутину исполнилось тридцать восемь лет. Чем выше взбирался он по общественной лестнице (последняя ступень ее вела в Царский Дворец), тем более критичным и пристальным становился контроль над его поведением, внешностью и любым из жестов — будто всем хотелось проанализировать с критических позиций появление этого карьериста и задаться вопросом: А что в нем особенного? Как он этого добился? И не ошибка ли все это? Неоднозначны и высказывания о нем.

A. Сенин, односельчанин Распутина: «Он ходит, как обычный сибиряк. У него худое, заостренное книзу лицо, обрамленное длинной темно-каштановой рассыпающейся бородой, большой нос, грубые черты лица, выдающиеся скулы, глубоко посаженные зеленоватые глаза, болезненно бледный цвет лица, каштановые, подстриженные „под горшок“ волосы. Пальто из сукна и высокие, узкие вверху лакированные сапоги…»

И. П. Меньшиков, его знакомый и в некоторых вопросах скептически настроенный по отношению к Распутину собеседник: «Болезненно-злобное выражение лица, нервный и беспокойный, сияющие глаза, елейная манера говорить, нечто среднее между безгрешным монахом и бичующим пророком. Бьющий ключом поток афоризмов, часто загадочного характера…»

B. Н. Коковцов (министр финансов, а позже председатель совета министров): «Мне было неприятно отвратительное выражение его глубоко посаженных и близко поставленных глаз, которые казались стальными. Они насквозь пронизывали меня, будто Распутин хотел приговорить меня к смертной казни. Возможно, он только проверял. Для полноты впечатления ему не хватало рубашки заключенного с характерным четырехугольником на спине…»