Распутник

Предполагают, что Рочестер побудил жену обратиться в католичество по политическим соображениям — с тем, чтобы войти в ближний круг герцога Йорка. Это и впрямь наиболее вероятно. Конечно же, сам Рочестер никогда не выказывал склонности к католицизму. В «Истории безвкусицы» он предостерегал Карла от его младшего брата и от религии, которую тот исповедует, тогда как стихотворение «Римское отпущение» доказывает, что как минимум в этой Церкви он душевного успокоения не искал:

Раз Римской церкви нас дано прощать И раз прощенье можно покупать, Не проще ли Мамону в храм призвать? Когда, с чего и как сие пошло? Кто первый начал деньги брать за Зло? Христос преподал это ремесло?

Некоторые из обстоятельств обращения леди Рочестер в католичество известны. В этой истории, дразнящей воображение своими лакунами, на первый план выходит неоднозначная фигура перебежчика-протестанта Стэнли Колледжа. Этот «деятельный и темпераментный человек», по свидетельству Бернета, часто злословивший о короле, пал первой жертвой гонений на Отса и его последователей-антипапистов, начавшихся после роспуска так называемого Оксфордского парламента. Ему предъявили целый ряд заведомо вздорных обвинений, включая заговор в целях умерщвления короля и насильственной смены правительства. Доказательства были столь ничтожны, что коллегия присяжных признала его невиновным. После чего новый суд назначили уже в Оксфорде, чем ясно дали понять и свидетелям, и судьям, что сам король желает обвинительного вердикта. Впрочем, риск нового оправдательного приговора оставался — и связан он был с безупречным протестантским прошлым подсудимого, тогда как обвинение стремилось прежде всего дискредитировать Колледжа в глазах его единоверцев. Именно в этом контексте и выплыла на поверхность его странная связь с Рочестером. Леди Рочестер к этому времени уже умерла тоже, и факты, связанные с ее переходом в католичество, начали по одному проскальзывать в выступлениях отдельных участников судебного процесса.

24 августа 1681 года некий Ричард Кросс написал из Терлокстона под Тонтоном сэру Лайонелу Дженкинсу:

Вы высказали желание, чтобы полковник Хаули и я сообщили Вам, что именно нам известно о высказываниях покойной леди Рочестер относительно того, что Колледж является папистом. За день до того, как ее окончательно свалил недуг, она сказала, что абсолютно уверена в его приверженности католицизму. Еще она вроде бы говорила то же самое за столом у леди Уорр. Сэр Фрэнсис Уорр осведомлен об этом куда лучше нашего. К этому письму я прилагаю другое, написанное Уильямом Кларком из Сэндфорда, в последнее время являющимся членом суда графства, но не оставившим и своей прежней должности управляющего именьем лорда Рочестера, в котором он сообщает, в чем именно признался Колледж лично ему.

Виселицы на Тайберне, месте публичной казни в Лондоне [65]

Итак, Уильям Кларк пишет Ричарду Кроссу:

Я не знаю, был ли Колледж папистом, но слышал от него именно это; кроме того, находясь на протяжении четырнадцати лет, начиная с военных походов, на службе у графа Рочестера, он, по распоряжению последнего, привел к леди Рочестер католического священника Томсона, чтобы тот обратил ее в католичество, и так оно, после нескольких продолжительных бесед с Томсоном, и случилось. Мне кажется, именно поэтому она и считала его папистом; да и многим другим он говорил то же самое, и если понадобятся живые свидетели, то за ними дело не станет.

65

«Лондон и Вестминстер». Предоставлено Советом колледжа Магдалины, Кембридж.

Еще один фрагмент той же мозаики обеспечил некто Томас Харрис из Гластона, Сомерсет. В 1677 году на Михайлов день он жил у трактирщика Томаса Питера на Уичстрит. Однажды воскресным вечером туда пришел человек, назвавшийся Колледжем, и завел разговор о лорде и леди Рочестер, причем жену он невероятно расхваливал, а мужа всячески поносил.

Я сказал ему, что слышал, будто леди стала паписткой. Он спросил меня, что такое, на мой взгляд, папист. Я ответил, что это человек, поддерживающий доктрину Римской церкви. Он же принялся яростно настаивать на справедливости этой доктрины, обещая мне назавтра принести книги, опровергающие все аргументы ее противников. Также он сказал мне, что зовут его не Колледж, а Коллеж и что он служил у лорда Рочестера в Инморе.

Колледжа приговорили к смерти и казнили; и это была смерть невинного человека, последняя в длинном ряду, ответственность за которую отчасти лежит на Рочестере.

X Литературные джунгли

1

«И вот я протомился семью долгими и медленными годами желания» (Томас Отуэй в письме мисс Барри) [66]

Звезда Дориманта взошла ненадолго. Ко времени, когда в 1676 году был написан и поставлен «Сэр Шарм Шаркун», Рочестеру исполнилось всего-навсего двадцать девять лет, но самая яркая пора его жизни уже миновала. Существование Рочестера во второй половине семидесятых больше всего походило на температурную кривую в изголовье у смертельно больного человека; правда, этот пациент видел свою кривую и понимал ее смысл. Восемнадцатилетнего героя Бергена 1665 года через каких-то десять лет осмелился обвинить в трусости (пусть и без достаточных на то оснований) не отличавшийся благородством Малгрейв. Год спустя скандал в Эпсоме и смерть Даунса позволили (вероятно, Томасу Д'Орфи) сочинить о нем такую песенку:

66

Гравюра М. Била. Музей Виктории и Альберта, Лондон.

Расступись! Идет вояка! Грозен рык ночного льва! От вина и карт, однако, Закружилась голова. Исключением из правил Не был нынешний урок: Друга драться он заставил И, как заяц, прочь утек [67] .

Молодой человек, десять лет назад пытавшийся похитить мисс Малле из-под носа у назойливых опекунов, теперь стал завсегдатаем целительных «ванн» мисс Фокар и отчаянно разочаровавшимся любовником мисс Барри.

67

Забавно, что Джон Хэйворд включил эти издевательские строки в сборник «Несуществующий Рочестер» как принадлежащие перу самого поэта. — Примеч. авт.

Драматург Натаниэл Ли, через несколько месяцев после смерти Рочестера, вывел его в 1680 году в одной из пьес под именем Розидора: «Сплю я или бодрствую, но подавай мне вина, но подавай мне девок!» Однако на исходе семидесятых, предчувствуя скорую смерть (а умер поэт каких-то тридцати трех лет от роду), Рочестер не только ожесточился, но и впал в глубокую задумчивость. Возможно, самым трогательным его стихотворением является заведомо иронический «Отставной вояка» со смутными аллюзиями на битвы при Бергене и в Ла-Манше и с шумной бравадой, оборачивающейся в заключительном четверостишии грустью и горечью:

Как отставной, но бравый адмирал С огромною подзорною трубой Спешит проинспектировать со скал В морской дали наметившийся бой, Не доблести, а должности лишен, За схваткой с пониманием следя, Не отрицая, проклинает он Почетный статус бывшего вождя… Так дни мои, вне страсти и вина, В пожизненном бессилии текут И вынесла коварная волна На стылый берег старческих причуд. А все же передышка настает (Иначе б я в мученьях изошел!), Когда бутылей боевитый флот Плывет под канонаду рифм на стол. Я знаю: раны, шрамы и рубцы Не отпугнут от моря молодежь, А новобранцам я гожусь в отцы, Пусть для отцовства стал, увы, не гож. Иной и не захочет с нами плыть, Во мне дурной увидев образец, Но, чтобы жалким трусом не прослыть, Он выпьет — и сопьется под конец. А если кто другой блюдет мораль И брезгует огнем ночных атак, Я укажу ленивцу на пищаль И подскажу, куда палить — и как. Я расскажу о том, как напролом, За домом — дом, берутся города, Как стекла бьем, как дверь с петлей дерем, Каких трофеев ищем мы тогда. И, распаленный винами и мной, На приступ в первой шлюпке он пойдет — Лачуги не пропустит ни одной, Возьмет бордель и церковь в оборот. А я — в шатре бессилья своего — Благословлю безумные дела; Ведь мудрость мне — и больше ничего — Отставка по болезни принесла.

В абсолютно другом духе выдержано сравнительно раннее стихотворение «Несовершенное наслаждение», трактующее тему временной импотенции:

Предстала обнаженною она. Я был влюблен, она была нежна. Сражения мы ждали в равной мере, Заранее готовы на потери. Коринна, в предвкушении забав, К упругим персям грудь мою прижав, Язык из уст в уста ко мне заслала — Гонцом, с которым пылко оглашала Любви незамедлительный указ: Не здесь идти на сечу, но сейчас! Душа моя, с лобзаньем и объятьем, Парила, припадая к пышным статям, Но прежде чем Коринна, не спеша, Туда ввела, где тоже есть душа, В победный бой рванувшуюся рать, Я кончил всё, что не успел начать! Хватило мне простых прикосновений Ее боков, и ляжек, и коленей, И взгляда с высоты холма в обрыв… Смешком за торопливость осудив, Прильнула пуще прежнего Коринна, Шепча меж ласк: «Мужчиной будь, мужчина! — И плача: — Восхищенью отдал дань, Ну а теперь — для наслажденья — встань!» А я, в ответ на это изобилье, Не чаял распахнуть былые крылья, Лобзая лишь затем, чтоб скрыть бессилье. Я всё еще желал ее — умом; Я знал: загвоздка лишь во мне самом — И стыл я, брюхом вверх, как снулый сом. Персты Коринны дивно деловито (Способные смутить и еремита, И в скалах высечь звонкие ключи), Но тщетно ворошили прах в печи. Дрожа, стыдясь, тоскуя и горюя, Я знал: холодным пламенем горю я! Ведь то, что было раньше как алмаз, Десятки стекол рассекавший враз, Та кровью девства смазанная шпага, Та сок из ран сосавшая бодяга, Предмет, в любви не ведавший преград, Не разбирая, перед или зад, Паж или дама, девка иль прелат, Всегда со всеми твердо одинаков — Теперь свернулся, словно кот наплакав! Растратчик, дезертир и мародер Съел страсть мою, питая свой позор. Чьи чары, чье бесовское заклятье Развратника поймали на разврате? Какая из последних потаскух Повинна в том, что светоч мой потух? Какая стародавняя погрешность Вдруг выплеснулась в слабость и поспешность? Как площадной буян и горлопан Прохожих задирает, зол и пьян, И всех храбрее выглядит как будто, Но, чуть война случится или смута, Он, трус, не кажет носа из закута — Так мой предатель громче всех орал, Был в уличной возне весьма не мал, А здесь, заслышав зов, на бой не встал! Бич горожан, любимчик горожанок, Теперь пиявок требует он, банок. Ну нет уж! Если вдруг не можешь ввысь — Как боров, ляг в грязищу — и усрись! Да чтоб тебя всего разворотило! Да чтоб ты с кровью слил свои белила! Да чтоб тебя на плаху, под топор! Да чтоб твои заряды — на запор! Коринне же, невинной до сих пор, Соитий пожелаю полновесных С десятком тысяч скотников окрестных.

2

Ничто так не повредило репутации Рочестера в глазах потомства, как его разрыв с Драйденом и инцидент в Аллее Роз, в ходе которого на Драйдена набросились наемники с дубинками. Это произошло меньше чем за год до смерти Рочестера, и если он и раскаивался в содеянном, то примечательно, что никаких следов раскаяния в его диалогах с доктором Бернетом найти нельзя. Так, может быть, он не чувствовал за собой вины? Вряд ли лорд Рочестер вызвал бы на дуэль жалкого «мистера» Драйдена из кофейни Уилла. Незримый суд присяжных не вынес Рочестеру приговора, но даже если бы этот приговор звучал как «Виновен!», умирающий поэт мог бы обратить внимание суда на смягчающее его вину обстоятельство: его спровоцировали, причем провокация, очевидно, была нешуточной. Нападение имело место 12 декабря 1679 года, а 26 июля 1680 года Рочестер умер у себя в Вудсток-парке.