Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи

Так что инструкции товарищи Нетте и Махмасталь однозначно нарушили, расслабившись после пересечения границы с Латвией. Когда Махмасталь пошел в туалет, оставив открытым купе со спящим Нетте, тут, по его словам, все и началось: в коридоре появились какие-то люди в черных масках с оружием. «Увидев все это, я бросился в свое купе, крикнув спавшему на верхней полке Нетте: „Бандиты в масках!“» При этом дверь купе Махмасталь вновь оставил открытым! Дальше еще круче: «Быстро схватив лежавшие на столике у окна под салфеткой наши с Нетте два маленьких маузера, передал один Нетте, а второй стал готовить для стрельбы…». К вопросу об оружии: поскольку «маленьким маузером» профессиональный чекист явно не мог назвать здоровенный классический Mauser C-96 (пусть даже и в его несколько укороченной версии «Боло»), значит, это был карманный «маузер» калибра либо 6,35 мм (образца 1910 года), либо 7,65 мм (образца 1914 года). Сам Махмасталь показал: «Всего я стрелял раз девять, так как выяснилось, что выпустил все патроны…». Значит, это был 6,35-мм «маузер» 1910 года – он как раз девятизарядный. Но вооружать дипкурьеров пистолетом, использующим столь маломощный и слабый патрон калибра 6,35 мм, – разве это не глупость, разгильдяйство или что похуже?

Продолжу цитировать Махмасталя: «В этот момент одним прыжком в купе вскочил замаскированный человек (купе, напомню, сам курьер и не закрыл! – Авт.)… Он направил на меня браунинг, но я не успел еще вставить обойму». Во как! Мало того, что оружие «под салфеткой», так оно еще и не заряжено? Дипкурьеров уже расстреливают, а Махмасталь только лишь собирается зарядить пистолет?! По крайней мере, так утверждал он сам… Да и вообще порой возникают нехорошие подозрения, действительно ли он участвовал в перестрелке или расстрелял магазин уже после, в окно или крышу? Ведь если бы он действительно стал стрелять, еще не будучи раненым, то в той тесноте уж обязательно задел бы кого-то из нападавших. Но как показала экспертиза, именно Нетте, и только он, успел ранить обоих братьев Габриловичей, а все пули Махмасталя – если он вообще стрелял во время нападения – прошли мимо, «в молоко». Хотя, конечно же, сам он твердил, что попал одному бандиту в грудь, а другому в живот. Да вот только ни один из нападавших не был ранен ни в грудь, ни в живот. По словам Махмасталя, после того, как он расстрелял все патроны, то якобы увидел еще и третьего человека «с маской на лице, в пальто цвета маренго, русских сапогах и с револьвером „парабеллум“ в руке», который стоял возле купе и смотрел на раненого курьера. Мог спокойно добить его, но, «ничего не сказав и ничего не сделав, он ушел». Позже Махмасталь будет уверять, что третий был плохо выбрит, с длинным бледным лицом, светлыми усами, в жокейском кепи, а сапоги – с галошами. Он, мол, и добил двух раненых бандитов. Потом в показаниях Махмасталя объявился и четвертый. Так или иначе, если судить по показаниям выжившего, нападавшие имели все возможности добить его, но почему-то этого делать не стали: может, потому, что он и «не рыпался»? Кстати, чем именно были вооружены нападавшие, тоже никак понять невозможно: тот же Махмасталь, путаясь, говорил то про браунинг, то про парабеллум, то про наганы, хотя уж он-то, как недавний чекист, в оружии разбирался прекрасно. Нет и никаких сведений о проведении трасологической и баллистической экспертиз, неясно, чем были вооружены братья Габриловичи, из какого оружия в их головы были выпущены роковые пули. Равно как по сей день неясно, из какого именно оружия был убит Нетте и какие пули извлекли из раненого Махмасталя. Как ни странно, советскую сторону такие «мелочи» тоже отчего-то совершенно не заинтересовали, зато вызвала раздражение, как писал один из тогдашних советских дипломатов, «нарочитая медлительность в действиях полиции: долго обсуждали вопрос о калибрах пистолетов…».

Советская версия, правда, сугубо неофициальная, газетная и пропагандистская, гласила, что нападавших было трое, четверо и даже пятеро, один из которых, мол, и добил раненых братьев выстрелами в затылок. Правда, смертельные ранения, повторюсь, были вовсе не в затылок, а в висок, но кого это занимало? Действовали же нападавшие, разумеется, по заданию иностранных разведок – английской, польской, латышской, литовской и др. Иногда, правда, утверждалось, что это дело рук белых эмигрантов, но, опять-таки, выполнявших задание английских спецслужб. Любопытно, но латышские и литовские власти тогда не особо и возражали, когда стрелки переводили на англичан и поляков, и публикациям на эту тему в своих газетах не препятствовали. В связи с этим в прессе этих стран популярной оказалась версия про «вдруг» обнаружившегося «третьего брата» по имени Леопольд – майора польской армии или польской военной разведки, обитавшего в фешенебельной квартире в Варшаве, который и подвиг, мол, братьев на дело. Большой сумбур внесло письмо, якобы написанное Брониславом Габриловичем своему родственнику, – литовские, а затем и латышские газеты опубликовали его 11 февраля 1926 года. В письме, написанном неплохо поставленным почерком на относительно хорошем русском языке (хотя и не без мелких ошибок), его автор извещал «дорогого Геню»: «…Теперь наверно ты уже знаешь, на какую границу мы уехали, нам было неприятно идти на такую операцию, но чтож (так в оригинале. – Авт.) поделать, что другого выхода нам не было, со спекуляцией почти ничего нельзя было заработать, а денег не было откуда взять…» Смущает не столько русский язык природного поляка (в конце концов, писал он его вроде бы своему русскому родственнику), сколько почти безупречное соблюдение нового советского (!) правописания: никаких вам тут «ятей», «еров» и прочих «фит», о чем и свидетельствует фотокопия послания. Но эмигрант, получивший образование, хотя бы и начальное, еще в Российской империи, так писать в 1926 году явно не мог: это же надо было специально переучиваться, отвыкая от инстинктивного «старорежимного» письма! Кстати, «брат-майор» так никогда и нигде больше не всплыл, да и не оказалось никаких документальных сведений о наличии такого майора в польской армии или разведке. Хотя, конечно, странно: люди идут на страшное, смертельное дело – и берут с собой документы (паспорта), оставляют подробные письма… Так или иначе, но ни польский след, ни британский веского документального или материального обоснования не получили, да это и было бы удивительно: если к этому и были причастны разведки, то уж они-то за собой точно все подчистили. 25 октября 1927 года следствие было закрыто по причине смерти обвиняемых. Как ни удивительно, советская сторона по этому поводу возражений не высказала и на продолжении поисков возможных сообщников больше не настаивала. Более того, завершение дела в Москве восприняли с плохо скрытым удовлетворением.

Бриллианты для диктатуры пролетариата?

Возможно, это было связано со спецификой того груза, который везли дипкурьеры? Не случайно латвийская пресса тогда написала, что дипкурьеры сложным маршрутом, через Ригу и Таллин, везли в Берлин груз бриллиантов аж на четыре миллиона рублей золотом. Но, как полагает латвийский историк Эрик Екабсонс, скорее всего в их багаже была большая партия фальшивых британских фунтов стерлингов, предназначенная, скорее всего, для финансирования очень серьезного дела – подготовки всеобщей стачки в Великобритании. Стачка, кстати, и вспыхнула – в мае 1926 года, и едва не сотрясла туманный Альбион! Как позже выяснят британские службы, советское финансирование этого «проекта» действительно имело место. И вовсе не случайно Максим Литвинов, тогдашний заместитель наркома иностранных дел СССР, выдал на похоронах Нетте такую нетривиальную фразу: «Ограбление почты дало бы нашим врагам возможность изготовленные ими поддельные документы выдать за настоящие, найденные в дипломатической почте!»

А фальшивые фунты (а также и доллары) в СССР тогда тоже печатали: свидетельства этого обнаружил и оставил в своих собранных материалах журналист, ветеран советского 130-го Латышского корпуса Гунар Курпниекс. Собирая в 1950–1960-е годы материалы о чекисте Эдуарде Берзиньше, он случайно наткнулся и на сведения о производстве этих фальшивок. Более того, ему удалось поговорить и с некоей Верой Звиргздиня, с 1925 года работавшей кассиром в советском полпредстве (посольстве) в Таллине. Она и поведала Курпниексу, что Нетте и Махмасталь должны были доставить туда деньги, а затем поехать в Берлин: «Сама процедура была секретной до мелочей. Полученные от курьеров деньги я по своим каналам отсылала дальше. Иногда это было легально, но чаще – с посредничеством агентов». По словам бывшей спецкассирши, когда им из Риги по телефону сообщили о происшедшем в поезде, в полпредстве «начался ужасный переполох. Никто же не знал, что Махмасталь будет держаться настолько безупречно. Можете представить, что случилось бы, если бы полиция нашла в мешках фальшивые деньги! …Позор, связанный с фальшивыми деньгами, обрушил бы нас как карточный домик». С этим можно согласиться: дипкурьеры спасли если и не государство, то его престиж, и без того тогда хилый. Утрать они контроль над багажом, скандал бы вышел грандиозный, на всю планету, с последствиями катастрофическими и непредсказуемыми: фальшивые деньги в дипломатической почте – это не та вещь, которую можно запросто замять. Может, конечно, дипкурьеры, привыкнув к рутине таких поездок, тогда и «расслабились», но дело свое они сделали, так что наградили их заслуженно. Правда, после выздоровления Махмасталя перевели с «оперативной» работы на административную, затем на хозяйственную, а в 1937 году и вовсе арестовали. К счастью, не расстреляли. Официально считается, что он умер в эвакуации в Челябинской области. На деле – фактически в ссылке, в полной безвестности, пытаясь спастись от голода тем, что в глухом селе своим фотоаппаратом делал снимки людей в обмен на продукты питания… Даже точная дата его смерти – и та неведома: февраль 1942 года, и все. Его могилу кое-как отыскали (или сделали вид, что нашли) лишь тогда, когда вдруг вспомнили о 50-летии нападения на дипкурьеров. В 1977 году могилу поставили на госохрану, а в 1989 году соорудили в селе мемориал, установив бюст Махмасталя…

Глава 4. Войков: допустимая потеря?

7 июня 1927 года на варшавском вокзале некий Борис Коверда шесть раз выстрелил из пистолета в полпреда (посла, по-современному) СССР Петра Войкова. Две пули достигли цели и через 50 минут он скончался в госпитале, куда его успели доставить. «Рука героя-монархиста дотянулась до убийцы царской семьи», – злорадствовали эмигрантские издания, поскольку за пределами Страны Советов причастность Войкова к злодеянию в Ипатьевском доме мало кем подвергалась сомнению. Европейские газеты сравнивали убийство советского посла с сараевским и судачили о скорой войне с Советами.

«Наш ответ Чемберлену»

К 1927 году положению Сталина завидовать не приходилось, у него, казалось, все сыпалось: полный провал его экономической политики, воспрянувшая оппозиция, буквально вырывающаяся из его цепких рук партия, да еще оценивающе приглядывались к шее товарища Сталина «красные маршалы» и даже ближайшее окружение – «сброд тонкошеих вождей». Единственная возможность сохранить власть (и жизнь) – максимально закрутить гайки внутри страны и партии. Был бы повод…

Товарищ Сталин, конечно, такой повод и сам обязательно придумал бы – если бы успел, конечно. Но 23 февраля 1927 года поистине царский подарок чуть не на блюдечке ему преподнес британский министр иностранных дел Джозеф Остин Чемберлен: направил ноту советскому правительству, пригрозив разорвать отношения с СССР, если тот не прекратит подрывную деятельность – в том числе, и в Великобритании. Грех было не воспользоваться таким сувениром, и тов. Сталин принялся раскручивать «британскую подлость» по полной программе, организовав масштабную кампанию по всей стране под девизом «Наш ответ Чемберлену!».

События того времени вошли в историю как «военная тревога». Казалось, на большевиков ополчился весь мир: по всей Европе и даже в Азии показательно громили советские агентурные сети. 6 апреля 1927 года китайская полиция разгромила советское полпредство в Пекине, захватив документы резидентур ОГПУ и Разведупра. 9 апреля 1927 года уже во Франции с поличным при встрече с агентом был взят помощник нелегального резидента Разведупра Стефан Узданский. Следствием провала стал арест во Франции около ста человек из числа советской агентуры. 12 мая 1927 года в дело вступили и британцы – полиция совершила в Лондоне налет на советское торговое общество «Аркос», также захватив много интересных документов, и 27 мая британская корона выполнила обещанное и разорвала отношения с СССР. Полпреду Аркадию Розенгольцу со товарищи было предложено покинуть туманный Альбион в десятидневный срок. А следом прогремели выстрелы в Варшаве…

В отношениях с Польшей горшки были побиты и без Войкова: на границе двух стран фактически шла необъявленная война. Советы вели «активную разведку» – этим эвфемизмом в Москве именовали заброску в Восточную Польшу (Западную Белоруссию и Западную Украину) диверсионно-террористических групп под командованием чекистов и командиров Красной армии. «Партизаны», типа Ваупшасова и Орловского, вырезали польских стражников, полицейских, «помещиков», сельских старост. Когда припекало, шустро сбегали на советскую территорию под защиту красноармейских штыков. А в Варшаве вовсю резвились бомбисты – местные террористы-коммунисты, которых снабжали взрывчаткой, гранатами, бомбами и т. п. прямо из здания советского полпредства. В свою очередь, поляки «асимметрично» опекали боевиков Савинкова.

Но к описываемому моменту самого Бориса Викторовича уже давно не было в живых – еще в августе 1924 года его выманили на советскую территорию, захватили, и затем он был успешно «самоубит» на Лубянке в мае 1925-го. И от его организации остались лишь ошметки и обглодки. В отличие, скажем, от Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) – эту монархическую организацию в Кремле (и на Лубянке) как раз почитали за врага серьезного. Но вся соль в том, что опорных пунктов в Польше у террористов «монархической ориентации» быть просто не могло: особо энергичных поклонников «единой и неделимой» поляки выставили сразу после окончания советско-польской войны. Слишком уж глубоки были противоречия между интересами русских монархистов и ярого польского националиста Пилсудского, так что посланцев Врангеля и великого князя Николая Николаевича в Польше не очень жаловали. Но Кремль, предметно представлявший реальные польские расклады, вдруг почему-то предпочел ухватиться именно за «монархическую» версию.