Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
— Ну тогда, может, лучше пройтись?
Немного спустя, когда его руки лежали под блузкой на ее прекрасной груди и он чувствовал на щеке горячее прерывистое дыханье, она спросила:
— А что, Глайнис Уордл не может так, а?
— Давай сейчас о ней не будем, ладно? — ответил он и закрыл ей рот поцелуем…
— Не нравится мне это место, — проговорила Глайнис, когда они обогнули пруд и снова подошли к тому месту, где тропинка шла вверх. — Летом здесь и то неприятно, а зимой так вообще мурашки по коже бегают. Знаешь, здесь однажды женщина утопилась?
Она вздрогнула и взяла его под руку. Уилф был совершенно спокоен, ее неожиданный порыв и в особенности его причины просто забавляли.
— Ну а если я тебе скажу, что вон там за деревом прячется Дракула, ты меня, может, и обнимешь?
— Да ну тебя, перестань, — сказала
— Я тебя не пугаю. Я просто думаю, авось страх на тебя подействует.
— Как это?
Ты испугаешься и от страха меня обнимешь.
— У тебя все мысли в одном направлении.
Стали подниматься по склону. Уилф поднялся первым и подал ей руку. Потом взял ее за плечи и внимательно поглядел в глаза.
— Когда-нибудь ты выйдешь замуж, будешь верной женой, родишь детей, и мне очень хочется, чтоб твой муж объяснил тебе, что такое любовь. Не привязанность, не забота, верность и поддержка в радости и печали — этому тебя учить не надо, но естественное и простое желание двоих остаться вдвоем и забыть обо всем на свете.
Она отвернулась.
— Мне не нравится, как ты говоришь.
— Ты милая и очень хорошая девушка, Глайнис, и я желаю тебе счастья. Я понимаю, что, даже если ты никогда не поймешь то, о чем я сейчас сказал, все равно будешь счастлива, потому что в тебе есть эта способность — быть счастливой.
— Ты говоришь так, будто прощаешься со мной.
— Я подал заявление об уходе. Я уезжаю.
— Это связано с тем, что ты пишешь?
— Понимаешь, я знаю одно — что я занимаюсь писаниной не зря. Какой-то талант у меня есть. Наверно, у каждой творческой личности наступает момент, когда начинаешь в себя верить, а без этого работать нельзя. Я это на себе понял. Знаю, рано или поздно добьюсь своего. У меня будет имя, пусть небольшое, но имя. Я не хвалюсь, я знаю, что Диккенс, Достоевский или Хемингуэй из меня не выйдет. Но наступит день, и в разговоре о современной литературе упомянут и мое имя. Хотя бы ради дурного примера, — усмехнувшись, добавил он.
— И для этого тебе надо уехать?
— По крайней мере, на какое-то время. Чтоб писать, мне нужно почувствовать себя свободным от семьи, друзей, вот этой обстановки. Я хочу писать об этой жизни, потому что никакой другой жизни я просто не знаю. А для этого мне сначала нужно отдалиться от нее.
— И куда ты поедешь? В Лондон?
— Нет, если я поеду в Лондон, так только после того, как приобрету имя. Чтобы меня там ждали, чтобы уже знали мои книги… Не знаю даже, куда поеду. Куда-нибудь, где меня никто не будет знать, но не очень далеко.
— А как же ты будешь жить? Надо ж чем-то питаться. И работать.
— Ну и что ж, буду работать. Но, конечно, не на такой работе, где надо вовсю стараться. «Идеальное место для молодого человека со способностями и здоровым честолюбием». Вот такая работа мне как раз не нужна.
Она пошла рядом с ним, спокойная и серьезная, плотно сжав руки в перчатках.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — проговорила она.
— Давай.
Казалось, она была в нерешительности.
— Ты, может, подумал, — сказала она наконец, — что раз мне не нравится… целоваться, ну и в общем все это, значит, и ты мне не нравишься.
— Давай дальше.
— Когда ты сегодня вдруг пришел и сказал, что надо пройтись и поговорить, я поняла, что ты хочешь сказать что-то особенное. Я поняла это по тебе.
Уилф попытался прервать ее.
— Нет, нет. Раз уж начала, закончу. Я не знала, что ты хочешь сказать, но, мне казалось, догадываюсь. И если б это было то, что я… я бы сказала «да».
Не зная, что ответить, он взял ее за руку.
— Глайнис. Дорогая.
Перед входом в дом он обнял ее, осторожно притянул к себе и слегка прижался к холодной щеке.
— А что, если б я сейчас сказал тебе, что переменил свое решение и остаюсь?
— Я сказала бы нет, потому что ты того не хочешь и потом будешь всю жизнь жалеть.
Неожиданно она поцеловала его быстро и легко в губы и высвободилась.
— Напиши, как ты там устроился, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Да, конечно. Будь счастлива.
В поезде, в купе второго класса, девушка убрала в сторону журналы. В том возбужденном состоянии, в котором она находилась в последнее время, состоянии, достигшем своей крайней точки, когда она после мучительной нерешительности уже
решила было остаться в Лондоне, а потом в последнюю минуту бросилась к поезду, в этом состоянии тривиальность и надуманные сюжеты чтива раздражали ее, а счастливые концовки звучали как насмешка над ее собственной судьбой.Она уже попила чаю, и теперь ничего не оставалось делать, как только глядеть на унылый пейзаж шахтерского Йоркшира: бугристые поля с жухлой травой, огромные терриконы, высокие надшахтные постройки, скучные, безликие поселки, застроенные одинаковыми рядами домиков из темно — красного кирпича и унылыми серыми муниципальными домами. Делать нечего. Можно только смотреть, ничего не видя, и думать.
Она в поезде уже почти три с половиной часа, сейчас ровно полшестого. Обычно в это время она собиралась домой: закрывала машинку, говорила «пока» тем приятельницам, кому идти в другом направлении, потом шла в густой толпе вниз по Кингсвей, казалось, здесь собралось все человечество, спускалась в метро и ехала домой. Так было вчера, и она знала, что после решения, которое она заставила себя принять, это было в последний раз. Рвать нужно только так: решительно и быстро. Можно бы, конечно, подать заявление об уходе в надежде, что хватит воли продержаться нужный период. Но подавать заявление значит отвечать на вопросы о своих планах, а в Лондоне не уберечься от встреч с Флойдом. Поэтому по пути на вокзал она опустила письмо начальнику, что ее срочно вызвали из Лондона, поскольку тяжело заболела тетя. Это объяснит неожиданный отъезд, а если позже послать еще одно письмо, что обстоятельства мешают ей вернуться, то тем самым поставишь точку. Понимая, что не сможет разыграть неожиданный отъезд, она просто ушла с работы, бросив обычное «пока». Конечно, хорошо было бы спокойно попрощаться на работе с двумя — тремя девушками, но в общем по — настоящему она ни с кем не дружила. А Ивлин, своей единственной лондонской подруге, она сегодня же напишет, попробует все объяснить и, главное, уговорит никоим образом не навести Флойда на след.
Примерно в шесть тридцать позвонит Флойд, и между ним и миссис Малвени состоится примерно такой разговор:
«Уехала? Что значит „уехала“?»
«Сегодня утром упаковала вещи и уехала. Сказала, что отправилась к больной тетке, а видно, там дело долгое».
«Но не могла ж она просто так уехать и не оставить записки!»
«Коли заплатила за месяц вперед, то она вольна уезжать, когда заблагорассудится».
«Может, она оставила письмо или просила что-нибудь передать?»
«Нет, ничего не просила передать».
«А куда же ей писать?»
«Я ничего не знаю. Видно, она договорилась на почте».
«Ну а где живет эта тетка?»
«Она не сказала. Только не в Лондоне. Где-то за городом». (В представлении миссис Малвени все, что за пределами Лондона, просто не существует, если б Маргарет и упомянула название города, та все равно б не запомнила.)
Флойд… Если бы в то время, когда она училась в Эмхерсте, кто-нибудь сказал ей, что однажды она встретит американца по имени Флойд и влюбится в него, она бы умерла со смеху. То была платная школа для дочерей местных адвокатов, докторов, банкиров, фермеров, торговцев и администраторов. Часть девочек определилась сюда, поскольку не смогла сдать экзамен в бесплатную школу, часть училась здесь потому, что всегда есть люди, убежденные, что платные услуги всегда лучше бесплатных. Девочкам преподавали английскую литературу и французский, потому что это считалось признаком культуры, они играли в хоккей на траве и теннис, потому что это способствует здоровью, овладевали правильной речью, этикетом, хорошими манерами, домоводством — в будущем это поможет поймать хорошего мужа, и, наконец, они учились стенографии и машинописи, ибо это как-то могло заполнить время между окончанием школы и главным событием в жизни. В целом согласно такой нехитрой программе из них должны были получиться типичные представительницы среднего сословия. Воспитанные в уважении к королевской семье, консервативному правительству, англиканской церкви и империи, приученные к сдержанности и собранности, они, конечно, не могли принимать всерьез вульгарные черты американской жизни, с которой были знакомы лишь по фильмам. Так что соотечественники Флойда для них были всего лишь персонажи: гангстер, молодой преступник, лучший друг боксера или, наконец, частный детектив, который говорит, скривив рот, держит под мышкой пистолет, в каждом ящике стола бутылку виски, а в постели голую блондинку.