Рассказ о непокое

— Это от канонады. У многих так. Только услышат орудийную стрельбу, сразу ко сну клонит…

Я не успел еще кончить фразу, когда рядом послышалось посапывание. Посмотрел на Вишню, посветив себе огоньком папиросы. Вишня спал…

Когда я проснулся — уже был день, серое утро, — Вишни рядом на кровати не обнаружил: он обходил все краны, откручивая их, и, горестно вздохнув, закручивал снова — воды не было.

— Пить хотите, Павло Михайлович?

— Глюкоза чертова… прямо жжет…

В самом деле, я тоже почувствовал, что все горит — ведь "введено в организм" добрых сто граммов чистого сахара.

— А в чайнике не осталось?.. В кранах вода бывает по большей части только вечером, особенно на девятом этаже.

— Что ж делать? Пропасть ведь можно…

Нет, пропадать нужды не было — я знал, как раздобыть воду, но для этого надо было одеться, а до чего ж не хотелось выбираться из-под теплого кожушка Вишни в холодную комнату.

— Есть два способа добыть воду… — начал я, чтоб оттянуть минуту вставания.

— Целых два? Давайте сразу оба, а то очень пить хочется!

— Надо либо спуститься вниз, в подвал — там всегда вода в кране. Только там очередь и… снова тащиться на девятый этаж.

Вишня крякнул: перспектива мало привлекательная.

— А другой способ?

— Это — наверх. Надо выбраться на крышу через чердак и набрать снега — вчера как раз выпал свеженький.

— О! — Этот способ Вишне понравился. — Одевайтесь!

— Одевайтесь вы.

— Хэ! Я же тут гость!

— А я — хозяин.

Я записываю и этот диалог, незначительный, мелкий, но мне тогда так отрадно было, что Вишня пытался шутить.

— Там же — дамы: зенитчицы, и я не имею чести быть им представленным.

— Вот и представитесь. А девчонки хорошенькие…

— Черт побери!..

Вишня начал натягивать штаны.

— А во что воду набирать?

— Не воду — снег: вон в ту миску…

Вишня кончил одеваться, но и меня не пощадил — сдернул свой кожушок, и мне пришлось-таки встать.

Мы пошли на чердак и на крышу вместе. Зенитчицы уже встали, если они ложились спать, и теперь готовили себе завтрак: разогревали на сухом спирту тушенку. Я познакомил их с Вишней, мы покурили вместе, девчата просили, когда пойдет газ, постучать им в потолок — они вскипятят себе чаю.

Когда мы вернулись домой, Вишня напился воды — мутной, желтой, снеговой воды с крыши, сел на кровать и вдруг заговорил уже совсем "по-вишневому", со свойственными только ему одному интонациями, которые не передать, не изобразить словами:

— А я уже, знаете, дома. Хе-хе-хе-хе-е-е-е-е!.,

Через несколько дней — уже после того как Павло Михайлович нашел дочь и жена приехала в Москву, — как-то утром, когда я только пришел в редакцию, я услышал, как скрипнула дверь в комнатке Вишни: значит, эту ночь он ночевал здесь, а не у жены и дочери. Через минуту дверь моей редакции приотворилась, и в щели показалось лицо Павла Михайловича.

Он ничего не сказал, только как-то заговорщицки подмигнул, а затем поманил меня пальцем.

Я встал и вышел в коридор.

— Что такое, Павло Михайлович? Почему не заходите, а?..

— Потому… секрет!

Вишня отошел еще на несколько шагов и снова поманил меня пальцем.

— Да что такое? Какой секрет?

— Тайна!

В голосе Павла Михайловича звучала шутка, но лицо было совершенно серьезное, даже какое-то испуганное или взволнованное…

— Что случилось?

Вишня дошел до своей двери, открыл ее и снова поманил меня.

Я вошел, не зная, чего ожидать — шутки или чего-нибудь важного?

Павло Михайлович сел и кивнул мне, чтоб я садился рядом.

Я сел.

Тогда Вишня вынул тетрадь, положил ее себе на колени и раскрыл. Рука у него дрожала.

— Что это?

Вишня помолчал. Руку — чтоб не было видно, как пальцы отбивают дробь по бумаге, — он сунул в карман.

— Кажется… сумел…

— А?.. — Я не понял.

Вишня откашлялся:

— "Не знаю, сумею ли"… Помните, говорили мы с вами?..

— Павло Михаилович, дорогой!

Я, наконец, догадался: Вишня испробовал снова взяться за перо!

Отстраняя мою руку от тетрадки, Вишня сказал:

— Вы не разберете… Я сам. А вы послушайте и скажите…

Он был взволнован. Взволнован был и я.

— Ну, ну! Читайте же, Павло Михайлович.

— А вы не нукайте, я вам не конь.

Пробовал Вишня шутить, но казалось, что не шутит он, а вот-вот заплачет.

И Вишня начал читать.

То была "Зенитка". Знаменитая "Зенитка", которая немедленно же пошла по фронтам, которую читали все эстрадники Союза, которая выдержала десятки переизданий и которая вернула Павлу Михайловичу его улыбку — вернула народу его любимого популярного писателя, неповторимого Вишню с его "вишневыми" усмешками…

Только теперь, через два десятка лет, мелькнула у меня мысль: неужто тема "Зенитки" возникла в какой-то мере по ассоциации с теми зенитками, что морозной ночью сорок третьего года рокотали вокруг Москвы, с теми зенитками в Лаврушинском на крыше семнадцатого номера, что каждым выстрелом долбили нам темя и осыпали штукатуркой?

Мне приятно, если это действительно так.

Я познакомился с Вишней в тысяча девятьсот двадцать третьем году — когда был еще актером театра Франко и наш театр только что приехал из Донбасса в Харьков. Мы были приятелями с Костем Кошевским, а Вишня тоже давно с ним дружил, еще с тех пор, как в восемнадцатом году они вместе бежали из гетманского Киева и оказались где-то в Каменец-Подольске. Мы приехали в Харьков под вечер, а уже на другое или третье утро Вишня сидел в актерской гардеробной "Виллы Жаткина", где вповалку на соломе расположились на временное житье актеры. Кость Кошевский отрекомендовал Вишню, но это знакомство мне ничего не сказало. Вишня-фельетонист был мне неизвестен. Да и вообще это еще не был знаменитый Вишня — и Вишней, и знаменитым он станет как раз с двадцать третьего года — так что был это просто симпатичный молодой человек, рыжеватый, смешливый, с очень приятной, воркующей манерой говорить. На первое свидание со старым знакомым Вишня явился с подарком: принес два глечика молока, которые купил по дороге на базаре, и изрядную паляницу. Мы пили молоко с паляницей, а Вишня рассказывал нам всякую всячину, вводя нас, провинциалов, в курс столичной жизни. Он был мастак рассказывать — не припомню, о чем он именно говорил, но мы катались со смеху.

Через несколько дней — когда мы уже познакомились с Блакитным и я начал бывать в "Вістях" ежедневно, я снова встретил Вишню: он работал секретарем газеты "Селянська правда", которая была ближайшим соседом "Вістей" — в том же помещении она занимала целых две комнаты. А выходила тиражом в добрую сотню тысяч, что в те времена было цифрой почти астрономической.

А так как был Вишня одновременно и постоянным фельетонистом "Вістей" — чуть не в каждом номере печатал "маленький фельетон" в верхнем правом углу третьей полосы, — то и стали мы теперь встречаться регулярно: в знаменитом кабинете Василя Блакитного Вишня был завсегдатаем.

Вообще, не было бы Блакитного, не было бы и Вишни. Застряв в свое время в Каменец-Подольске, Вишня силой обстоятельств — когда Каменец оказался столицей петлюровской директории — напечатал несколько фельетонов в тамошних газетах. Не знаю, что это были за газеты, очень ли националистические, но только когда Вишня позднее появился в Харькове, им сразу же заинтересовалась Чека и был Вишня арестован. Неизвестно, какова была бы его дальнейшая участь, если б о кем не позаботился Василь: раздобыв опубликованные Вишней фельетоны, убедившись, что они не были ни националистическими, ни антисоветскими, Блакитный через Центральный Комитет партии, членом которого он был, и через ВУЦИК, депутатом которого он тоже являлся, вызволил Вишню и привел к себе в редакцию. Так стал Вишня постоянным фельетонистом центрального органа прессы УССР, а так как прожить с семьей (у Вишни была тогда его первая жена, сын, сестра и куча братьев) на гонорар за фельетоны было нелегко, то Блакитный устроил Вишню на штатную должность секретаря редакции в газету "Селянська правда", которую редактировал его ближайший коллега и непримиримейший противник в деле организации культурного фронта Сергей Владимирович Пилипенко.