Рассказ о первой любви

— Я не о том. Кто станет жалеть о войне! — сказал генерал. — Не понял ты меня…

— Эй, друзья-ветераны, завтракать! Где вы там? — послышался за деревьями голос с какой-то звонкой молодой задоринкой.

Из плотной зелени сада вынырнула маленькая стройная женщина в спортивных тапочках, на босу ногу и протянула генералу руку.

— Здрасте! Нина.

— Жена, — подсказал Андрей Поликарпович.

— Извините, а по отчеству? — спросил Пухов.

— Да не надо, — засмеялась она. — Меня по отчеству только мужнины подхалимы зовут.

Генерал тоже рассмеялся и, вдруг как-то по-молодому щелкнув каблуками, предложил Нине согнутую в локте руку.

За столом уже все были в сборе. Зрительный образ Людмилы Ивановны вполне совпадал с предположением Андрея Поликарповича. Молодая, красивая сочной и грузной красотой тридцатипятилетней женщины, она монументально возвышалась над станом, помогая Нюте перетирать чашки.

Андрею Поликарповичу невольно подумалось, что Людмила Ивановна имеет какое-то неодолимое пристрастие ко всяким вещам — так ловко, споро, почти упоенно ощупывали ее пухлые пальцы эти пузатенькие чашки. И на ней самой было много вещей, кажется, очень дорогих, но все до последнего камешка вопило о такой непроходимой безвкусице, что было больно, жалко и удивительно смотреть, как обезобразила себя эта красивая женщина.

— Муж так много рассказывал мне о вас, что однажды вы даже приснились мне, — улыбнулась она Андрею Поликарповичу.

— Это к деньгам, — насмешливо сказала Лариса.

Людмила Ивановна была второй женой генерала, и дети, как заметил потом Андрей Поликарпович, не уважали ее, называли между собой Людкой, а Лариса открыто дерзила ей.

— А ты, я вижу, без предрассудков, — пошутил генерал, постучав ногтем по графину с водкой.

Андрей Поликарпович покачал головой.

— Это Нина по случаю твоего приезда расстаралась. А мне нельзя, — он многозначительно показал на сердце. — Да к тому же сегодня я должен в горком на разнос ехать.

— Браво, Смаковников! — ядовито сказала Нина. — Пусть он постится, а мы с вами выпьем, товарищ гвардии генерал.

Андрей Поликарпович смутился и подвинул жене свою рюмку, чтобы она налила ему виноградного вина.

— Ну, а мы, отец, конечно, этой выпьем, — сказал Максим, из предосторожности завладевая графином.

Завтрак еще не кончился, когда за окном пропела сирена автомобиля.

— «Победа», — безошибочно определил Максим.

— Ну, оставляю вас на попечение Нины, — поднялся Андрей Поликарпович. — Располагайтесь как дома… К счастью, теперь дольше шести не заседают, разнос мне учинят короткий.

Гости не стеснялись и действительно расположились как дома. Людмила Ивановна заняла все шкафы своими платьями, Максим несколько раз в день подходил к буфету за водкой, а генерал спросил вечером Андрея Поликарповича:

— Ты, Андрюшевич, где спишь? В кабинете? Я с тобой лягу, поболтаем.

С тех пор, каждую ночь, сидя в трусах на диване, поглаживая жирную грудь, он много говорил о прошлой войне, о полузабытых людях, о речках, высотах, населенных пунктах. Его речь, состоявшая из вялых восклицаний: «А под Ельней! А под Смоленском! А под Брестом!» — была невыносимо однообразной — менялись только географические названия, — и с тоской вслушиваясь в нее, Андрей Поликарпович думал:

«Почему ты не спросишь меня о заводе, о моей работе, о моей семье?.. Тебе чуждо и неинтересно то, чем живу я, — зачем же ты здесь?..»

Стояли теплые ночи, такие тихие, что было слышно, как дышат на станции паровозы. В синем воздухе за окном иногда мелькали какие-то быстрые тени — не то летучие мыши, не то ночные птицы, — и жизнь сада от этого казалась таинственной и немного жуткой. Засиживаясь почти до рассвета над своей диссертацией, Андрей Поликарпович любил постоять у окна. Этот редкий час свободного одиночества был нужен ему, чтобы, избавясь от инерции повседневности, заглянуть в себя, как нужно, наконец, осмотреться путнику, который долго шел и которому долго еще идти.

Теперь привычный ход жизни был нарушен. По вечерам, напившись за ужином водки, генерал и Максим долго, бестолково и неинтересно спорили о достоинствах автомашин заграничных марок, Людмила Ивановна терзала Нину рассказами о своих связях в московских магазинах, Лариса, скучая, бросала иногда короткую насмешливую фразу. А ночью Андрея Поликарповича ждала болтовня генерала…

Накануне выходного дня Нина сказала:

— Смаковников, вечером идем все на остров. Это же преступление — сидеть в такую погоду дома. Ночи комариные, спать не придется и наплевать.

— Я согласен! — встрепенулся генерал.

Людмила Ивановна, Максим и Лариса отказались.

В эти июньские ночи полоска зари не гасла на горизонте, сообщая небу тусклое зеленоватое сиянье. Река словно остекленела, лишь на середине мелкой протоки, отделявшей остров от берега, где торчала замытая песком коряга, вода была взрыта грядами мелких волн. Справа, на высоком берегу сквозь прозрачный туман зыбились огни города, но шум его не доходил сюда, и незримая жизнь острова наполняла тишину своими таинственными звуками. Их было много, этих шорохов, вздохов, криков, слитых в один неясный вибрирующий гомон, и в нем различались только надтреснутый скрип коростеля да необыкновенно чистый голос какой-то птички, настойчиво твердившей свой полный трагического сомнения вопрос: «Как жить? Как жить? Как жить?..»

Андрей Поликарпович лежал у тлеющего дымного костра, лениво отгоняя веточкой комаров. Нина сказала, что знает место, где ночью под корягами стоят налимы и теперь, за кустами слышалось фырканье Пухова, плеск воды, чавканье топкого берега, а голос Нины повелительно звал:

— Вылезайте сейчас же, простудитесь. Вы неуклюжий и ничего там не поймаете.

Андрей Поликарпович не мог не заметить, как оживлялся всегда генерал в присутствии Нины, но не давал себе труда доискиваться причин такого превращения, и сейчас, слушая возню за кустами, думал с раздражением: «Ребячится старик…»

И вообще раздражение стало основным чувством Андрея Поликарповича к Пухову. Его раздражала и книга, дочитанная Пуховым в несколько приемов до шестой страницы, и то, что гость надевал его домашние туфли, сорил табачным пеплом на письменном столе, пил много водки, но больше всего ему была ненавистна своя подлая, неискренняя, отравленная унизительным притворством жизнь, которая началась с приездом генерала…

Из всех Пуховых благосклонностью хозяина пользовалась лишь Лариса, но и то до некоторых пор. Вначале Андрею Поликарповичу нравился её критический взгляд на свою семью, но вскоре он почувствовал, что взгляд этот охватывает более широкую область и отдает нигилизмом. Присматриваясь к ней, Андрей Поликарпович вспоминал свои юные годы. Когда он получал комсомольский билет, начальник отделения милиции тут же вручил ему наган и заставил расписаться в том, что за ним закрепляются винтовка с шестизначным номером, который следует знать на память, и конь по кличке «Вихрь». А эта девятнадцатилетняя девушка, лежа в гамаке и окидывая сад скучающим взглядом, говорила с усмешкой:

— Здесь словно в пустыне — жара и ни одного человека… Вы все надоели, а наш гостеприимный хозяин скучен, как длинный забор… Вот увидишь, Макс, чтобы до конца быть полезным обществу, он завещает свой труп в анатомичку.

И вдруг спросила с нехорошей усмешкой:

— Хочешь, я скажу отцу, что ты пристаешь к Людке?

— Ты дура, — беззлобно сказал Максим.

Андрей Поликарпович оправлял клумбы в саду и нечаянно слышал этот разговор. С тех пор его стала невыносимо тяготить вся эта семья, а сам генерал сделался не более как неприятным гостем, который не знает срока, когда ему надо уезжать…