Рассказ?

# Тихим голосом для себя самого, еще тише для него. Непоследовательная речь, за которой он следует, блуждающая нигде, пребывающая повсюду. Необходимость предоставить ей идти своим чередом.

Беглая речь, за которой они следуют.

Убегающая и уносимая своим бегством к тому, чего она бежит, в то время как о ней не ведая, ее поддерживая, он ширит шаг и остается рядом с ней, уже почти по-предательски от нее отвернувшись, но преданно.

# “Он меня привлекал, он меня беспрестанно влек”. — “Куда он вас влек?” — “Ну как же, в ту мысль, которая мне забылась”. — “Может, вы получше вспомните о нем?” — “Не могу. До чего он мне забылся. Как он меня влечет, тот, кто мне забылся”.

# Когда она говорит — и ее слова тихо тянутся чередой, в свою очередь скользит, погружаясь в поток размеренной речи, и лицо, — она вовлекает и его во все то же движение завлечения, в котором не знает, кто за ней следует, кто ей предшествует.

Словно, привлеченный безмерным утверждением, он соскользнул к тому пустому пространству, где, ее направляя, за ней следуя, и пребывает в ожидании между “видеть” и “говорить”.

# Ночь как одно-единственное слово, без конца повторяемое бесконечно тонкое слово.

# Эта равномерная, размеренная речь, которую он слышит, единственная вне единства, бормотание и одиночки, и многих, приносящее забвение, забвение скрывающее.

Влекущее, сбивая их с пути, все слова утверждение.

“Так и происходит?” — “Нет, так не происходит”. — “Что-то, тем не менее, приходит”. — “В ожидании, которое останавливает и оставляет приход чего бы то ни было”. — “Что-то приходит, приходя вне ожидания”. — “Ожидание — это оставленный покой, который оставляет все приходящее в своем грядущем”.

# О том, что она ждала развязку этой истории прямо там, где хотела бы благодаря истине выбранных им слов получить доступ к концу, за который он был бы настолько в ответе, что она предоставила бы ему в дар свою смерть, он узнал из ожидания, пытаясь уклониться от этого забвением, ожиданием.

# Он спросил: “Вы страдаете?” — “Нет, я не страдаю, лишь позади меня стоит страдание, которого я не выношу”.

Он спросил тише: “Но вы же страдаете?” — “Когда вы у меня вот так об этом спрашиваете, я чувствую, что позже, намного позже, страдать смогла бы”.

# Они двигались, спокойно поджидая в неподвижности ее, явленность. — Которая, однако, не приходит. — Которая, однако, никогда не бывает уже пришедшей. — Из которой, однако, приходит любое грядущее. — В которой, однако, стирается всякое настоящее.

“Через что пролегает дорога?” — “Через предоставленное вами тело, ваше бегло пройденное напоследок тело”.

Столкновение с присутствием. Столкнувшиеся с пространством и присутствием.

Это медлительное движение, в котором она — поглощенная тем, что говорит, соскальзывающая, падающая в то, что говорит — отдается на волю рассеивающейся в ней речи, вплотную к нему, ступая за ним шаг в шаг, пока он ее приводит, схватывает, жадно по ней пробегает, сам, не дожидаясь, пока она прекратит говорить, навязывает ей безмолвие.

“Я боюсь, я вспоминаю страх”. — “Ничего, доверьтесь своему страху”. И они продолжали продвигаться вперед.

Как он неподвижен, тот, за кем она следует.

Как мало говорите вы, подавая напоследок знак.

"Когда я прямо перед тобой и мне хочется на тебя смотреть, с тобой разговаривать… ” — “Он захватывает ее и влечет, увлекая вне присутствия ”. — “Когда я, не двигаясь, приближаюсь, мой шаг связан с твоим — спокойный, поспешный… ”- “Она откидывается на него, удерживаясь и поддаваясь ”. — “Когда ты идешь впереди, прокладывая мне к себе дорогу… ” — “Она скользит, приподнимаясь в ту, которой он касается ”. — “Когда мы расхаживаем взад-вперед по комнате и на мгновение в себя вглядываемся… ” — “Она удерживается в ней, отступив вне ее, ожидая, пока то, что произошло, произойдет ”. — “Когда мы удаляемся друг от друга, а также и от нас самих, и тем самым сближаемся, но от нас вдалеке…” — “Это непоседливость ожидания: его заминка ”. — “Когда мы помним и когда забываем, соединены разлученными… ” — “Это непоколебимость ожидания, зыбче любой зыбкости ”. — “Но когда ты говоришь “Приди ” и я прихожу в это влекущее место… ” — “Она падает, отдаваясь наружу, безмятежно открыв глаза ”. — “Когда ты оборачиваешься и подаешь мне знак… ” — “Она уклоняется от всего зримого и всего незримого ”. — "Опрокидываясь и показываясь ”. — “Лицом к лицу в этой спокойной уклончивости ”. — “Не здесь, где она, и не здесь, где он, но между ними ”. — “Между ними, словно само это внушительно застывшее в неподвижности место, сдержанность пребывающего непроявленным ”.

Мгновение моей смерти

Вспоминаю, как одному молодому человеку — еще молодому человеку — помешала умереть сама смерть — и, быть может, необоснованное заблуждение.

Союзникам наконец удалось закрепиться на французской земле. Уже побежденные, немцы с бессмысленной жестокостью продолжали тщетную борьбу.

В дверь одного большого дома (его называли Замком) довольно робко постучали. Знаю, что молодой человек пошел открывать гостям, которым, без сомнения, требовалась помощь.

На сей раз вопль: “Все вон”.

Нацистский лейтенант на постыдно правильном французском заставил выйти сначала старших, потом двух молодых женщин.

“Вон, вон”. На сей раз он вопил. Молодой человек не пытался, однако, бежать, а шел медленно, чуть ли не как жрец. Лейтенант тряс его, показывал гильзы, пули, никаких сомнений, шла битва, сама земля была пропитана войной.

На странном из-за сдавленного голоса языке лейтенант, подсовывая под нос уже не столь молодому человеку (стареешь быстро) гильзы, пули, гранату, отчетливо прокричал: “Вот до чего вы докатились”.

Нацист построил своих людей в шеренгу, чтобы согласно уставу поразить живую мишень. Молодой человек сказал: “Отошлите хотя бы в дом мою семью”. А именно: тетку (94 года), не столь старую мать, сестру и невестку; длинная и неспешная процессия, безмолвная, будто все уже свершилось.

Знаю — это я знаю, — что тот, в кого уже прицелились, ожидая последнего приказа, немцы, испытал тогда ощущение необыкновенной легкости, своего рода блаженство (в котором, впрочем, не было ничего от счастья) — полнейшее ликование? Встреча смерти со смертью?

На его месте я бы не пытался анализировать это ощущение легкости. Оно, быть может, вдруг стало непреодолимым. Смертное — бессмертным. Возможно, экстаз. Скорее же — ощущение сочувствия к страдающему человечеству, счастье не быть ни бессмертным, ни вечным. Отныне он был связан со смертью сокровенной дружбой.

В это мгновение — внезапно возвращая в мир — неподалеку с новой силой вспыхнула перестрелка. Партизаны- маки хотели прийти на помощь товарищу, которому, как они знали, грозила опасность. Лейтенант удалился, чтобы разобраться, в чем дело. Немцы остались в строю, не собираясь нарушать остановившую время неподвижность.

Но вот подошел один из них и решительно произнес: “Мы не немцы, мы русские” и, с чем-то вроде усмешки добавив: “Армия Власова”, сделал ему знак скрыться.

Думаю, он уходил прочь, все еще охваченный ощущением легкости, пока не очутился в дальнем лесу, прозванном вересковым, где и остался, укрывшись среди хорошо знакомых ему деревьев. Именно в чащобе он вдруг — много времени спустя — вновь обрел чувство реальности. Повсюду пожары, непрерывная череда огня, пылали все фермы. Чуть позже он узнал, что расстреляли трех молодых парней, сыновей фермеров, не имевших никакого отношения к войне, — в вину им можно было поставить только их молодость.