Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
Потому что, с нашей точки зрения, римляне безнадежно современны – дети вчерашнего дня. Наши интересы начинаются во втором тысячелетии до н. э., с переменчивой судьбы хеттов, а в особенности мы хотим больше узнать о военной династии Митанни, пришлых искателей приключений, о которых мало что известно, но которые процветали в этой части мира, и чью столицу Вашшукканни еще предстоит идентифицировать. Правящая каста воинов, которые навязали свою власть этой стране, которые путем брачных союзов породнились с царским домом Египта и которые, видимо, хорошо понимали в лошадях, поскольку трактат по уходу и обучению лошадей приписывается
И конечно, от этого периода в глубь веков, в сумрачные доисторические времена – времена без письменных памятников, когда только керамика и планировка домов, и амулеты, украшения и бусы остаются, чтобы быть немыми свидетелями той жизни, которой жили эти народы.
Поскольку Бусейра нас разочаровала, мы отправляемся в Меядин, дальше к югу, хотя тут у Макса особых надежд нет. После этого мы повернем к северу вверх по левому берегу реки Хабур.
Именно в Бусейре я впервые увидела Хабур, который до этого был для меня только названием, хотя и названием, многократно повторяемым Максом.
«Хабур – вот это место. Сотни теллей!»
Он продолжает: «А если мы не найдем то, что хотим, на Хабуре, обязательно найдем на Джаг-джаге! »
«Что, – спрашиваю я, в первый раз услышав это название, – что такое Джаг-джаг?»
Такое название кажется мне совершенно фантастическим.
Макс снисходительно говорит, что я, наверное, никогда не слыхала о Джаг-джаге. Очень многие не слыхали, признает он.
Я принимаю обвинение и добавляю, что пока он не упомянул о Хабуре, я не слыхала даже и о нем. Вот это удивляет его.
«Но неужели ты не знала, – говорит Макс в изумлении от моего потрясающего неведения, – что телль Халаф на Хабуре?»
Он почтительно понижает голос, говоря об этом знаменитом месте обнаружения доисторической керамики.
Я качаю головой и не решаюсь обратить его внимание на то, что не выйди я за него замуж, я, вполне возможно, никогда бы и не услышала о телле Халафе!
Я могу сказать, что попытки объяснить людям, где мы копаем, всегда связаны с большими трудностями.
Мой первый ответ обычно одно слово – «Сирия».
«О! – говорит уже немного смущенно средний собеседник, задавший вопрос. На его или ее лбу собираются морщины. – Да, конечно, Сирия... – Библейские воспоминания оживают. – Погодите, это же Палестина, да?»
«Это рядом с Палестиной, – говорю я одобрительно. – Знаете, дальше в глубь материка».
Это не слишком помогает, так как Палестина, которая для людей связана скорее с Библейской историей и Воскресной школой, чем с географическим положением, вызывает ассоциации чисто литературные и религиозные.
«Не могу точно себе представить, где она, – морщины углубляются, – а где приблизительно вы копаете – я имею в виду, около какого города?»
«Не около какого-нибудь города. Около границы Турции и Ирака».
Выражение беспомощности появляется на лице знакомого.
«Но все-таки вы должны же быть вблизи от какого-нибудь города!»
«Алеппо, – говорю я, – милях в двухстах оттуда».
Человек вздыхает и сдается. Затем, оживившись, спрашивает, что мы едим: «Наверное, одни финики?»
А когда я отвечаю, что баранину, цыплят, яйца, рис, фасоль, баклажаны, огурцы, апельсины по сезону и бананы, то на меня смотрят с осуждением и говорят: «Нельзя сказать, чтобы вам приходилось терпеть
лишения!».В Меядине начинается le camping[38].
Для меня ставят стул, и я величественно сижу посреди большого двора, или хана, в то время как Макс, Мак, Аристид, Хамуди и Абдулла борются с палатками, стараясь установить их.
Нет сомнений, что мне достается лучшая участь. Это исключительно занимательное зрелище. Дует сильный ветер пустыни, что отнюдь не помогает, а все участники на имеют опыта. Возносит мольбы о сострадании и милосердии Божьем Абдулла, требует помощи у всех святых армянин Аристид, дикие подбадривающие вопли и смех привносит Хамуди, яростные проклятия Макс. Только Мак трудится в молчании, правда, даже он иногда бурчит что-то шепотом.
Наконец все готово. У палаток несколько нетрезвый вид, какой-то не совсем правильный, но они поставлены. Мы все единодушно поносим повара, который вместо того, чтобы готовить еду, наслаждался зрелищем. Однако у нас есть очень полезные на такой случай консервы, которые мы открываем, чай готов, и вот, когда солнце садится, ветер стихает и неожиданно холодает, мы отправляемся спать. Это мой первый опыт запихивания себя в спальный мешок. Требуются совместные усилия – Макса и мои, но оказавшись наконец внутри, я чувствую себя сказочно удобно. Я всегда беру с собой одну действительно хорошую мягкую пуховую подушку – для меня в этом вся разница между уютом и бедственным существованием.
Я счастливо говорю Максу: «Я думаю, что мне нравится спать в палатке!»
Тут неожиданная мысль приходит мне в голову:
«Как ты думаешь, крысы или мыши или еще кто-нибудь не будут ночью по мне бегать?»
«Обязательно будут», – сонно и приветливо отвечает Макс.
Я начинаю обдумывать эту мысль и засыпаю, а проснувшись обнаруживаю, что уже пять утра – восход и пора вставать и начинать новый день.
* * *
Городища в непосредственной близости от Меядина оказываются малопривлекательными.
«Римские», – с отвращением бормочет Макс. Это с его стороны самая последняя степень осуждения. Подавляя остатки чувства, говорящего, что римляне были интересными людьми, я подражаю его тону, говорю «Римские» и выбрасываю подобранный мной черепок презираемой керамики. «Mir Ziman... er Rum», – говорит Хамуди.
Во второй половине дня мы отправляемся посетить американские раскопки в Доуре. Это очень приятный визит, и они очень любезны с нами. Однако я обнаруживаю, что мой интерес к находкам слабеет и что мне все труднее слушать или принимать участие в разговоре.
Их рассказ о трудностях, с которыми они первоначально столкнулись при найме рабочей силы, очень забавен.
Работать за плату в этой, от всего далекой части мира оказалось совершенно новой идеей. Все попытки экспедиции упирались в непонимание и глухой отказ. В отчаянии они обратились к французским военным властям. Последовал ответ – немедленный и эффективный. Французы арестовали две сотни, или сколько там было нужно, и доставили их на работу. Пленники были дружелюбны, в самом прекрасном настроении и, казалось, работали с удовольствием. Им было сказано вернуться на следующий день, но они не появились. Опять попросили французов помочь, и они опять арестовали рабочих. Опять люди работали с видимым удовольствием. Но опять-таки не появились снова, и снова пришлось прибегнуть к военному аресту.