Рассказы бабушки Тани о былом

Однажды мы припозднились, и Колька, дожидаясь нас у насыпи, не вытерпел и съел желанное лакомство. Нюшка даже растерялась — как он смел! На другой день мы снова без яблока. И у Кольки его не оказалось. Он не посчитал нужным нам докладывать, что яблоки кончились. Нюшка обшарила его карманы, заставила дыхнуть — никаких признаков. Бешено сверкнула узкими глазками: «Взавтря поглядим!» Колька с хохотом от нее отбивался и не придал значения угрозе. И меня не насторожили Нюшкины слова. На следующее утро Колька догнал нас, раскалываясь по твердому насту. После вчерашней оттепели, ночью ударил морозец, образовавшаяся твердая корочка на снегу, сверкая радужными искрами под лучами утреннего солнца, так и тянула покататься и побегать по ней. Лихо размахивая руками, он скользил с бугра и орал с упоением: «Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса, пулеметная тачанка, все четыре колеса!» Возле нас он с разбегу свалился в выемку, куда намело много снега. Нюшка коршуном налетела на него, придавила лицом к снегу, наст не выдержал, и они оба провалились в ямку. Не давая Кольке вывернуться, Нюшка села ему на плечи и потянулась к его поясу. Брюки держались на пуговице, без ремня. Рванула, пуговица не выдержала. Вертясь волчком, Колька этого не заметил, думал, игра продолжается. А Нюшка вовсе не играла. Придавив его задом, она бесстыдно начала нагребать снега ему в штаны, стараясь пропихнуть его дальше, под трусы. Колька по-мужичьи заматерился, рывком сбросил Нюшку, но сам не поднялся. Нюшка ногой саданула ему в бок и выскочила из ямы. Сумкой хлестнула меня по спине: «Чо ня подмогнула? Таперча жанилка смерзня у твово жаниха!» Я вышла из оцепенения, завизжала, что убью гадину, суку, вшивую кацапку и побирушку, что оторву ей уши и откушу пипку носа. Дралась я остервенело, уцепившись изо всех сил в ненавистную скуластую морду, но Нюшка ударом коленки в живот свалила меня в снег, дико визжа и брызгая слюной, жестоко отдубасила кулаками и ногами, а мою сумку куда-то забросила, отбежав подальше. Затоптанная в снег, я не видела, куда. Отдышавшись, не глядя на поверженного Кольку, я выбралась из снежного месива и стремглав побежала домой. Родителям сказала, что на меня напали шахтерские мальчишки, привозившие на ручных санках уголь на продажу в село, где была наша школа. С Варей, старшей сестрой, мы долго искали мою школьную сумку, но не нашли. Щадя Колькино самолюбие, в школе повторила историю с выдуманными шахтерскими мальчишками, которые и на самом деле были грозой сельской ребятни. Нюшка — молчок, только щелками глаз сверкнет, если случайно столкнемся на перемене. Юлия Антоновна отдала мне учебники третьеклассницы-соседки, с которой стала делиться своими книгами.

Через две недели снег окончательно сошел, в луже под насыпью отыскалась и моя сумка. Варя осторожно расклеивала слипшиеся страницы, перекладывала их соломой и так сушила. Листы пожелтели, покоробились, книжки распухли. Отец положил их под пресс на весь выходной. Корочки потом обернули свежими газетами, и стало почти незаметно, что книжки пережили гибельную экзекуцию. Взятые напрокат учебники вернулись хозяйке плюс по три тетрадки в клеточку и в линейку, большая ценность для того времени.

Как Колька выбрался из снежной ловушки, пошел ли домой или сразу направился к бабушке, мне не удалось узнать. Видела я его редко, да и то издали. Больше никогда в жизни мы с ним не встречались. До конца учебного года он жил у бабушки, а летом вся их семья выехала насовсем к родным Колькиной мачехи, в Россию.

Раньше мать Нюшки часто забегала к Поповым, но после Нюшкиного нападения Тименчиху выставили за дверь. Когда заговорили, что Поповы продают дом, она снова к ним было сунулась, и ей снова показали от ворот поворот. Значит, Колька что-то рассказал родителям о драке на пути в школу.

Колька — первая известная мне жертва Нюшкиной озлобленной зависти и слепой жестокости. Сколько их потом будет! Сломает она жизнь и моей сестре.

После того случая я всячески исключала возможность встреч с Нюшкой и в школу убегала пораньше, лишь бы не столкнуться с неприятной «кацапкой». А с наступлением летних каникул она перешла в разряд взрослых, а мы остались детьми.

Сразу по приезде ее отец, Мяколка, как называла его Тименчиха, один, без семьи вступил в колхоз. Так было выгоднее: его, как колхозника, обеспечат бесплатным жильем, дадут землю под огород, освободят от многих поборов, которые душили единоличников, а сыновья могут работать, где захотят. Они нанялись пастухами. Двое по договору пасли колхозных племенных коров, двое других — собирали стадо по дворам, и с ними расплачивались хозяева коров. Братья получали ежемесячно чистые денежки, большие, по их пониманию. Осенью купили корову, несколько овец, поросенка и кое-что для строительства будущего дома. Пастухи хорошо зарабатывают, а сапожники еще больше и сидят в тепле и уюте. Старший решил обучиться сапожному ремеслу и уехал в город. Чтобы не терять заработок, вместо него Нюшка вступила в роль подпаска коровьего стада. Она окончательно выпала из нашей компании.

В ту весну мимо нашего дома проложили шоссе. Новенькое полотно стало нашей площадкой для вечерних игр. Даже днем тогда было мало машин, а с наступлением вечера вообще полная благодать — ни пыли, ни ямок, ни камней и никакого транспорта. Через несколько месяцев над разбитым полотном повиснет облако вечной пыли, оно покроется глубокими выбоинами, а пока еще было идеально гладким и привлекательным. И мы резвились всласть: играли в «третий — лишний», в «кошки-мышки». Бегали в лапту с тряпичным мячом, водили хороводы или шли друг на друга стенкой — «А мы просо сеяли» — «А мы просо вытопчем» Устав от беготни, тут же усаживались на теплую дорогу, и начинались рассказы, про колдунов, ведьм, мертвецов, поднимающихся из могил и бродящих по кладбищу в поисках жертвы, чтобы высосать из нее кровь.

Пропеченная зноем, измученная беготней за коровами, Нюшка засыпала с заходом солнца, а с рассветом уже была на ногах, собирая стадо, чтобы гнать его в горы на пастбище, и к нам не выходила. Четвертый класс перевели в Колькину школу, и я попала к другой учительнице, с сожалением расставшись с Юлией Антоновной. Ей снова дали третий класс, а вместе с ним и Нюшку (Не оставлять же такую дылду во втором на второй год!). Мы совершенно перестали видеться, учась в разных школах и в резные смены, но от ее матери, приходившей к нам на сепаратор, чтобы перегнать молоко, я узнавала о всех значительных событиях, происходивших в семье Тименко. По словам Тименчихи, у Нюшки дела наладились, учится хорошо, да и умом Бог ее не обидел, всегда была сообразительной. Когда переезжали по мосту Волгу по дороге из России, она увидела в окно, как рыба играет в реке, прямо забилась вся и ну кричать: «Ня дяржитя! В Волгу сигну, ня утону, рыбу достану!» Силком оттянули от двери. Ну, девка — огонь! На родительские собрания теперь Тишка ходит, молодой, учительшу домой провожает, а она ему: «Тихон Миколаевич да Тихон Миколаевич!» Скоро Тишка получит машину, на шофера в городе учится, будет учительшу катать: «Чать ня хужей других-то!» Бабы насмешливо прятали глаза, мама уходила в другую комнату.

Как-то наша семья собралась ужинать, пришла Тименчиха и, отозвав в сторонку отца, о чем-то ему зашептала. Они отошли в угол к отцовскому рабочему столу. Отец достал тетрадку и вырвал лист. Тем временем мама с сестрой накрыли стол. Тарелки, вилки, корзинка с хлебом, фаянсовая миска с соленым арбузом. Держа в руке написанную отцом бумагу, Тименчиха скривилась: «Чать ня баре! Талерки, вилки, коклеты! А я вот спроворю картох в чавуне, што кобель ня перясигня, как за собе кинуть, усе стрескають! Было б чо кусать, и вилок ня надоть». С нами за стол не села. Так и ушла неприятно удивленная. Отец объяснил, что написал заявление в милицию, чтобы освободить Тишку, арестованного за хулиганство. Он, пьяный, полез в окно к Юлии Антоновне, участковый приказал прекратить безобразничать, Тишка обложил его матом и набросился с кулаками. После суда, он отсидел два месяца, стараниями братьев его отпустили раньше срока.

Теперь Тименчиха всех убеждала: «На чо нам образована… Ня образована лутче, собя блюдеть, ума больши…А учительша порчена. Тишка знат, сам проверил…» Грязные сплетни зловонным облаком окутали имя моей любимой учительницы. Она отказалась учить Нюшку, поменялась с моей учительницей классами, и я, к великой радости, снова попала под заботливое внимание Юлии Антоновны. Позже, когда я повзрослела, а Варя, окончив педтехникум, стала работать в школе, всплыли все обстоятельства скандальной истории с Тишкой. Став шофером, он почувствовал себя на коне и нагло устремился на штурм сердца Юлии Антоновны, получил отпор, обозлился и пошел ва-банк. с видом привычного завсегдатая ломился в дверь к Юлии Антоновне, будто оскорбленный тем, что прежде ему здесь были рады, а теперь вдруг отказ. Нет, он этого так не оставит! Нечего строить недотрогу… Дырка сделана. Не заткнешь!

Скучающие дежурные милиционеры развлекались, подбивая Тишку на новые «откровения». В мужских компаниях смаковали эти подробности. Не дождавшись конца учебного года, Юлия Антоновна уехала, преданная всеми, и женихом в том числе. Работник райкома комсомола испугался быть испачканным подпорченной репутацией девушки, на которой думал было жениться, и напросился в длительную командировку. Тименки победили. Нюшку стали, не глядя, переводить из класса в класс. Тогда в школе преобладали учителя-мужчины. Помню, в пятом классе только уроки русского языка и литературы вела учительница, остальные предметы преподавали учителя-мужчины, многие из которых не были женаты. В райкоме комсомола тоже в основном работали парни. Почему никто из них не вступился за честь уважаемой всеми красавицы и умницы? А милиционеры? Ведь они были главным источником. откуда расползались непристойные слухи! Неужели правда, что мужчины больше верят сплетням, чем женщины?

Для меня Тишка существовал только как Нюшкин брат. Не имело значения хороший- плохой, умный — глупый, красивый — некрасивый. Брат, и этим все сказано. Но после его гнусной расправы над любимой учительницей я впервые взглянула на него как на парня. Мне исполнилось тринадцать лет, уже соображала, что к чему. Взглянула на Тишку без шор и содрогнулась от отвращения. Он, как и Нюшка, похож на мать. Лицо плоское, широкоскулое, сплошь изъедено оспой. Виски продавлены, уши оттопырены, черные жесткие волосы прилизаны. Нос с широкими ноздрями почти лишен переносицы. Узкие глаза с желтоватыми белками будто прорезаны камышинкой. Рот широкий, зубы крупные, редкие. Фигура плоская с короткими кривыми ногами, а руки длинные, цепкие, прижаты к туловищу. И вот из-за этого человекообразного урода вынуждена была уехать красивая, талантливая и очень порядочная девушка. Я возненавидела Тишку.

Теперь дать Нюшкин портрет не составит труда. Нюшка — это Тишка, если фигуру слегка вытянуть, сделать мосластее, гибче, а с лица убрать осьпины. Тоже не красавица, но и не так уродлива, как Тишка.

В пятом классе я вышла в отличницы. С родительских собраний мама приходила довольная и гордая, а я согнулась под тяжким бременем горестей, совершенно не знакомых мне прежде. Зависть и озлобленность тех, кому меня ставили в пример, забивали дыхание, лишали воздуха. Радости ушли из моей жизни, пришли печали, даже трагедии. Сожгли мое новое пальто.