Рассказы ездового пса

–  Что мы, гроз, что ли, не боимся? Боимся… но летаем же, - сказал я свою любимую фразу - и принял решение: уж на "Туполе"-то всяко-разно обойдем засветки.

Самолет набирал высоту. От Красноярска до Томска четыреста пятьдесят верст; радиолокатор обычно берет грозы где-то за триста, но слабо, а за двести пятьдесят - уж заведомо. По жаре лайнер скребся вверх не очень резво, но уверенно; на выход из зоны заняли 10600, и… увидели фронт.

Горизонт полыхал. Он горел ярким, чуть мигающим светом. Свет переливался, перекатывался, дышал, метался от края до края - и не было ему границ. Слева, где в чистом небе висела полная луна, свет вроде был послабее, но на севере шла такая воздушная война, такая артподготовка, так переливались цвета, так взбухали глубины приглушенным сиянием, что мы поежились.

Предстояла встреча. Что такое самолет - песчинка, иголка против громады начиненного страшной энергией циклона. Ведь эта энергия сравнима с мощью нескольких водородных бомб - только что расходуется она не мгновенно, а - сутками. Если просчитать, какую колоссальную работу производит один только ветер циклона! Какие разрушения, на какой огромной площади он производит. Не говоря уже о сотнях миллионов тонн воды, а то и града… И против него - тридцать тысяч лошадиных сил моей машины…

Когда в экран вплыла одна сплошная, на четыреста километров с севера на юг, засветка с черными провалами внутри, стало ясно, что это - Великая Гроза. Всяких засветок я нагляделся за свою летную жизнь - и до того, и после - но такой цельной, огромной, инопланетной Грозы не видел и даже не предполагал, что такие бывают. Правда, не видал я тропических гроз, не трепали меня знаменитые тайфуны, но уж наши сибирские фронты тянутся иной раз на тысячу верст - засветка к засветке, почти без проходов; однако находили же мы дырки и пролезали в них, как собака иной раз убегает от опасности и протискивается в узкую щель под забором, оставляя клочья шерсти, а то и шкуры - лишь бы ту шкуру спасти!

Не было проходов. И у меня, и у видавшего виды старого штурмана Станислава Ивановича Лаврова, избороздившего в свое время на "Фантомасе" весь Советский Союз, в животе стоял холодок. Жуткое зрелище… для тех, кто понимает.

–  Надо обходить - нарушил молчание Володя Заваруев, второй пилот, имевший в свое время большую практику полетов капитаном Ил-18.
– Й-е!…- он на секунду заглянул в локатор и передернулся.
– Эт-то… Наверно, югом.

–  Спроси у бортов.

–  Борты, я 85178, кто обходил засветку в районе Томска?
– скороговоркой запросил Володя.
– Как там обстановка?

В эфире повисла тишина. Потом, после долгой паузы, послышался голос:

–  Лучше вернись.

–  Не понял, - переспросил Володя.
– Что, не пройти?

–  Она выше двенадцати. И все растет… хор-рошая!

–  Вот спасибо! Обрадовал.

–  85178, я Кемерово - контроль, - зазвучал в эфире голос диспетчера.
– Борты предупреждают: в районе Томска фронтальные грозы, высота верхней кромки двенадцать тысяч, рекомендовали обходить севернее.

–  Кемерово-контроль - вмешался борт - севернее, по нашим средствам, еще хуже, там не пройти уже, пусть попробуют югом… если топлива хватит. Я пролез на 12100, но за мной уже закрылось.

–  Это кто - 373-й?

–  Да, Кемерово, я 85373-й, направляйте борты в обход югом!

–  Слышали, 178-й?

–  Кемерово-контроль, я 85178, рекомендации принял, разрешите обход югом по своим средствам.

–  Хорошо, 178-й, разрешаю по своим средствам, южнее трассы. Выход из зоны доложите.

–  178, обход югом разрешили, выход доложу.
– Станислав Иванович вновь прилип к "голенищу".
– Курс двести двадцать!

–  Беру двести двадцать.

Самолет повернул на юго-запад.

Уже пересекли южную трассу, что через Новосибирск, а края засветки, левого, южного края, все не было видно. Самолет и Гроза придвигались друг к другу…

–  Курс двести!
– Станислав Иванович нервничал.

–  Беру двести.

–  Как бы его на восток не повернуть.

–  Да уж, она перекрывает нам пищевод скорее, чем мы доворачиваемся.

–  Курс сто восемьдесят!

–  Беру.

–  Давай-ка я сам, - штурман вылез из локатора и взял рукоятку автопилота.

Горизонт приблизился: яркие, разноцветные вспышки молний, сливающиеся и пересекающиеся, освещали чрево Грозы. Внутри все тускло полыхало, то ярче, то слабее; высвечивались крутые бока облачных громад; полотнища насквозь прозрачных слоистых облаков, пересекая тучи по нескольким горизонтам, строгими светлыми линиями перечеркивали стены мрачных ущелий; отблески молний золотили кисею перистой облачности. Резко и неестественно меняющая свою яркость луна, освещая верхнюю кромку, контрастировала с тусклыми бликами вспышек снизу. Она висела невысоко над краем обрывающейся стены, край которой, серебристый в лунном свете, резко оттенял черноту отвеса. Внутри бушевала сложная, кипящая огнем жизнь. А вверху, на просветленном луной небе обозначались неяркие звезды.

Самолет и стена облаков сближались.

Вышли из зоны Кемерова, связались с Новосибирском:

–  Новосибирск-контроль, 85178, в вашей зоне, 10600, обхожу засветки южнее трассы, разрешите еще на юг, километров… восемьдесят.

Новосибирск помолчал, потом принял нас под свое руководство:

–  85178, я Новосибирск-контроль… ваше место: азимут сто двадцать пять, удаление сто девяносто. К Прокопьевску подходите. Долго еще рассчитываете обходить?

–  Да пока прохода не вижу. Стеной стоит.

–  Ясно, 178-й, слежу за вами.

Напряжение в экипаже возрастало.

–  Так и топлива может не хватить. На Москву под нашу загрузку заправлено в обрез, 33 тонны, полетный вес максимальный…

–  Занять, что ли 11600?
– предположил Паша Рыгин, наш бортинженер.

–  Не вылезем, еще час минимум вырабатывать топливо. Тяжелая машина. И за бортом всего сорок три градуса… Не полезет.

–  А что делать. Фронту конца-края нет… а по верхней кромке все ж можно проход найти. Запас по углу три с половиной градуса… может, вылезем?
– Володя мучительно искал выход.

–  Ну… Проси, - решил я после короткого раздумья.

–  Новосибирск, 178-й, разрешите занять 11600.

–  Минутку… 178-й, набирайте 11600.

Паша по моей команде плавно установил двигателям номинал. Машина начала осторожно наскребать высоту. Тяговооруженность, конечно, штука хорошая, но всему есть пределы: с таким весом самолет еле поднимался: скороподъемность, ну, три метра в секунду. Нельзя с таким весом, при такой жаре за бортом, лезть выше 10600. Но… Но не возвращаться же. Пойдет анекдот, как Ту-154 из-за грозы вернулся в аэропорт вылета. Да ни один начальник нам не поверит, и оправдывайся тогда за возврат, за сожженное топливо… а гроза - ищи-свищи. Ни разу еще Ту-154 не возвращался из-за невозможности обойти грозу, да еще не в горах, а над равнинной Сибирью.

Когда пересекли 11000, температура за бортом чуть понизилась.
– Ага, холодает, ребята, должна вытянуть!

Самолет рассчитан на полет в стандартной атмосфере. На каждые тысячу метров высоты температура должна понижаться на шесть с половиной градусов. Но атмосфера неоднородна: где теплее, где холоднее. И расчетных шестидесяти градусов мороза на высоте одиннадцать километров летом не бывает - дай Бог, хоть пятьдесят.

На этот раз Бог дал. И самолет, тяжело дыша, таки вылез на 11600.

Верхняя кромка - теперь уже можно было видеть - стояла явно, намного выше. Такого мы никогда не видели. Ну, бывало, верхний край вуали где-то на одиннадцать с половиной; идешь над самой кромкой, отворачивая от отдельных, прорвавшихся в стратосферу верхушек гроз…

На этот раз неровная кромка была где двенадцать, где тринадцать, не меньше. И наш маленький самолетик скользил в предательски спокойном воздухе, метров на тысячу ниже самой низкой кромки, вынюхивая локатором проход, щель, дыру. Мы шли в тени: луна скрылась за нависшим краем. Стена постоянно зловеще освещалась сполохами изнутри; иной раз ударяло светом близко и ярко, и глаза на секунду слепли. Зрелище завораживало, и не было сил отойти в сторону.